злость на ведьму проклятую, одним видом своим способную подтолкнуть к
измене. И злость на себя. Почти отважиться на ТАКОЕ, и ради чего?! Ради
этой девки?! Да ты хоть сожги сам себя, хоть душу загуби за нее - только
ледяное презрение в ответ получишь. Ох и дурень же ты, Васька... Ох и
дурень...
колени, сумрачно глянул в серые, безразличные ко всему глаза.
Хорь кинулся помогать:
тебя, собаки, еще за провожатого спросится". От несильного с виду удара
Хорь спиной и затылком грянулся о недальнюю стену, скорчился под ней,
держась за лицо. Василий зыркнул на него, снова повернулся к девушке:
покуситься? Что укрывать его - означает царю изменять, - сие тебе ведомо?
сумеем тебе язык развязать. Пытки тебе не выдержать, нет. Уж не доводи до
греха, скажи сама.
подбородок... Решилась заговорить? Нет. Шепчет что-то неслышное, истовое.
А глаза, огромные серые ее глаза, такими стали отрешенными, светлыми,
будто уже не этому миру принадлежат.
ресницах слезы, буркнул:
всходила луна. Тусклые, еле различимые блики проступали на мокрых от
оседающего тумана бревнах, скользили по вытоптанной плотной земле, стыли
на лицах мертвых княжьих холопов...
Он слышал хрусты и шорохи притаившегося за частоколом леса, надрывные
всхлипы ночных птиц, храп спящих в разгромленных боярских палатах
опричников - слушал и пытался вобрать в себя пустоту и непроглядность
ночи, смять, погасить ею мысли и чувства свои. Но попытки его были тщетны.
приближающегося к коже докрасна раскаленного железа лишит ее мужества и
заставит заговорить. Но случилось иное. Она так и не сказала ни слова,
даже не застонала, даже ни разу не разомкнула плотно стиснутые губы. Но
выдержать пытку огнем ей было, конечно же, не под силу. И она умерла. А
перед смертью прокляла его, Ваську Чекана. Молча. Без слов. Взглядом. А
потом ее византийский лик вдруг стал лицом горько обиженной девочки, и
стало ясно, что это конец. Долго, очень долго не хотел Чекан поверить в
случившееся. А когда поверить все же пришлось, то захотелось надеяться,
что упрек, читающийся в глазах многих из стоящих вокруг, вызван не тем,
что не позволил он им до пытки побаловаться с пригожей боярышней.
назначено караулить с той стороны, не в счет: он, похоже, заснул, и черт с
ним, пусть). А впереди - неизбежно мучительное утро... Но быть может,
поиски растреклятого пса помогут забыться? Быть может, преступный боярин
все же посмеет не покориться царевым слугам, и в новой рубке удастся
напроситься на смерть?
непослушные ватные ноги, погнала в темень заваленных обломками разбитой
двери сеней. Ведь он же так и не закрыл ей глаза! Своим четверым закрыл,
даже тому, которому и закрывать-то нечего было, огладил кровавую лепешку
лица, а ей... Как же он мог забыть?! Или аж настолько не мог смириться с
невозвратностью потери? Нельзя так, не по христианскому это обычаю.
спящих; перед входом в обернувшуюся пыточной горницу замер на миг,
набираясь решимости, но так и не смог войти. Не смог, потому что
послышалось ему, будто в доме творится неладное. Отзвуки осторожных шагов,
какие-то булькающие всхлипы, а потом - пронзительный вопль и (уже не
таясь) грохот множества ног по гулким дощатым полам, выстрелы, тяжелые
удары железа о плоть и леденящие душу крики просыпающихся для смерти
людей.
обретавшийся боярин о случившемся в болотной обители с дочерью своей, то
ли, уже подходя к острогу, с немалой свитой заподозрил неладное, а только
вломилась его челядь сюда совсем как сами опричники с вечера - снегом на
сонные головы.
погасить остекленелый взор боярышни, и - чего греха таить? - поцеловать на
прощание мертвые губы, так, может, и не выгорела бы затея боярская. Но
случилось то, что случилось, и все спавшие в доме, верно, уже мертвы. Что
же делать ему, виновному? Бежать. Не собственного спасения ради (все равно
ведь Малюта за упущения не помилует), а для того, чтобы упредить:
боярин-де жив, а значит, государь в опасности. А там - хоть петля, хоть
дыба - теперь уже ничего не страшит.
Ничего, Ваську Чекана не вдруг поймаешь, ему и не из таких передряг
случалось выбираться целым.
подчердачную темноту, слабый треск выдавливаемого оконца без следа
потерялся в топоте и возбужденном горластом гаме победителей. Уже
переваливаясь через подоконник, Чекан услыхал протяжный звериный вой
позади и догадался, что это, верно, князь дочь свою увидал. Он ощерился,
злобно порадовавшись, что хоть так сумел досадить собаке-изменнику, разжал
ладони, и тяжелая твердая земля ударила его по ногам.
иглой проколовшей подвернувшуюся лодыжку, Чекан понял, что спасение теперь
не в скрытности, а в быстроте. Он никогда не привязывал коня, веря в его
собачью преданность, и теперь тому ничто не помешало примчаться на
пронзительный свист раненого хозяина. Темные фигуры уже выбегали на
крыльцо, несколько выстрелов грохнуло вслед перемахнувшему через частокол
всаднику, но конская прыть и предутренняя темень уберегли его от свинца.
свободу, пошел осторожным шагом, недоверчиво обнюхивая предательскую
землю, в любой миг способную раздаться под копытом бездонной прожорливой
хлябью. Василий не шпорил его, не понукал. Малознакомая тропа через ночные
болота страшила больше, чем возможная погоня.
подавать голос; из травяной сырости тучами вздымалось потревоженное
комарье, и его заунывный гуд да мягкая конская поступь были единственными
звуками в ночной тишине.
плавно покачивающемся седле, когда рухнувшая ему на спину внезапная
тяжесть рванула, сшибла наземь, впилась в плечи безжалостной остротой
хищных когтей. Чекан заорал, пытаясь вывернуться из-под навалившейся туши,
и на его крик отозвался испуганным ржанием отбежавший в сторону конь, а
заткнутый за пояс пистоль притиснут к земле, его не достать, как не
достать и к чертям отлетевшую саблю. Наверное, уже в последний
предсмертный миг пальцы сами сумели нащупать за правым голенищем рукоять
ножа, выдернуть, вслепую ударить тяжелым лезвием это, уже обжигающее
хриплым смрадным дыханием шею, и еще раз ударить, и снова, и опять, пока
не ослабели терзающие когти, пока не удалось перевернуться, подмять под
себя, и снова бить, бить, бить...
Чекановы глаза, мешала ему заметить, как непостижимо меняется дергающееся
под его ударами звериное тело. А потом обессилевшая рука упустила нож, в
висках перестала грохотать барабаном дурная кровь и постепенно вернулась
способность мыслить и узнавать, но изменить что-либо было поздно.
кровавую грязь. Потому что не зверь лежал перед ним на жесткой болотной
траве, а испоротое ножом стройное женское тело, и на обезображенном лице
безвозвратно меркли огромные серые глаза.
звериным обличьем - какая разница, если можно было просто подставить горло
под справедливо карающие клыки, и она бы осталась жить. А он... Он снова
убил ее. Собственными руками. О боже, как сурово караешь ты раба своего!
туман растворяет в себе тело любимой. Вот и все. Без следа. Навсегда.
Какой-то неведомый человек взобрался на коня, зацепившегося уздой за
крепкий корявый сук, и шпорит его, и хлещет, пытаясь угнать Чеканова друга
в лес. Это кстати. Хоть есть теперь, на ком злобу сорвать. Ну, молись,
конокрад...
нераспознанный тать кубарем покатился с седла, дернулся раз-другой и
затих. Без особого желания, просто чтоб не стоять столбом посреди болота,
Чекан подошел взглянуть на него и вдруг шарахнулся с диким безумным
криком, вновь увидев смертную муку, стынущую в бездонных серых глазах.