идеологе державы, пойманный им на старый добрый крючок, ты просто ползал
на брюхе перед каждой встречной сволочью - передо мной, например, - только
бы не испачкать собой черное брюхо мясовоза, только бы не улечься на
решетку с кровестоком, специально постеленную на дне всех-всех красивых
автомобилей. Причем здесь национал-ленинизм, товарищ мой дорогой? Я хочу
съязвить, но сквозь зубы опять прорывается проклятое, страшное:
воздухом: "Это не я! Это твой Бригадир, это он приказал! Он тебе
завидовал, твоему таланту, внучкой клянусь! Сам все организовал, а потом
шум поднял, будто эсэсовцы бдительность растеряли, позволяют врагам лучших
людей убивать!" Визжит и плачет. Корчится на полу от страха, зачем-то
пытаясь встать на четвереньки. Пес... "Я не виноват, хозяин! Я ему всегда
про тебя врал, правду ни за что на свете не говорил! Они меня заставляли,
да, но ведь это еще до той ночи было, еще до той ночи..."
обрывается. Старик смотрит снизу вверх, мелко трясясь. Нет мне ответа!
Перешагиваю через вспотевшее тело, поднимаюсь по мраморной лестнице, топчу
ковровую дорожку... Итак, меня убили. Очевидно, давно - той ночью, когда я
в очередной раз напился. Вчерашней ночью. Здесь, в этом самом музее -
заснул и не проснулся. Забавно. Значит, именно Бригадир Правды сделал из
меня героя, павшего от руки какого-нибудь юдоазиата? Все понятно:
захотелось ему посадить кое-кого из своих друзей в дерьмо, чтобы
переподчинить наконец службу СС, чтобы отпихнуть конкурентов от трона
вождя. А Петро, значит, шпионил за мной? Ну конечно, кто кроме него мог
донести нашему Министру про некое мелкое обстоятельство, позволившее
посадить мой талант на короткую цепь! Да, держали меня крепко, спасибо
тебе, друг. Не хуже, чем я тебя с твоей бабулей Исаакова колена. Но зачем
в таком случае Бригадиру делать "куклу" из столь ценного холуя?
вечности. Первый этаж как всегда манит, зовет, ложится под ноги. Гулко
плыву, разрезая сумерки грудью... Ударное оружие: палицы, булавы, кистеня.
Клинковое оружие: мечи, кинжалы, шпаги, сабли... Кончар с изъеденным
временем клинком, катцбальгер, чинкведей, скъявона с немыслимо скрученной
гардой... Древковое оружие: копья, секиры, алебарды... Грозная
завораживающая красота, опора государства и права - ждет моих рук.
Стрелковое оружие этажом выше, еще выше - образцы
восемнадцатого-двадцатого веков, но душа моя не хочет выше. Душа моя
здесь, в этих залах. Какой из спящих под стеклом предметов разбудить?
Очень много имитаций, как современных, так и девятнадцатого века, как
претендующих на подлинность, так и явных подделок. Что выбрать? Сыпятся
осколки: я выбрал. Готический двуручник 14-го века, обоюдоострый, с
простой крестовиной, с круглой головкой, без излишеств в виде инкрустаций
или аппликаций - анонимное оружие настоящих рыцарей. Копия, конечно. На
самом деле изготовлен не раньше прошлого века, по заказу какого-нибудь
богатого аристократа. Прежде чем попасть сюда, висел в чьей-то роскошной
гостиной, выдаваемый хозяином за подлинник. Впрочем, прекрасный экземпляр.
Легко поднимаю меч за рукоять, размахиваюсь, затем с наслаждением
обрушиваю железную лавину на пол. Паркет взрывается, прорубленный до
перекрытия. Анфиладу сотрясает эхо. Да, изделие уникальное, древний мастер
поработал на славу. Выдираю клинок, шагаю дальше. Тороплюсь: сила
распирает чужую форму, рвется прочь, требует действия.
Хоть и не в России ты рожден, не в Златоусте или Туле, а в каком-нибудь
враждебном нам Золингене, ты станешь у меня русским. Верным Другом я буду
звать тебя, и только тебя, и никого кроме, отныне и навсегда... Нет, не
так - слишком пошло это, слишком фальшиво. Я назову тебя... назову тебя -
Раб. О! Святой Раб - превосходное имя... Нет, и это не верно.
Оскорбительно, грубо, наивно. Прости, прости, прости, не раб ты мне, а...
А кто? Какое же имя у тебя, товарищ?
Деревянный щит, обтянутый мехом - разумеется, не мой уровень.
Разнообразные кольчуги, колеты, кирасы, готические шлемы, шаллеры,
морионы... Что выбрать? Рифленые латы, обильно украшенные золотом, сплошь
покрытые орнаментом, конечно, впечатляют. Но к чему мне хвастливая
пышность, ласкавшая взоры богатых дворян? К чему бессмысленная
декоративность, если душа жаждет настоящего и простого? Я выбираю вот это.
Полудоспех пехотинца, 16-й век. Никакой парадности. Минимум канфаренных
излишеств, отчаянная нацеленность на бой. Рушится очередной музейный
стенд: я освобождаю металл, десятилетиями ждавший меня. Черная сталь
светится, отталкивает жалкую электрическую муть, сочащуюся сверху. Чтобы
одеть доспех на себя, приходится расстаться с полковничьей шинелью.
Непередаваемые ощущения. И только шлем, как ни странно, тесноват, поэтому
я вынужден отказаться от его услуг, вернуть офицерскую фуражку на прежнее
место. Впрочем, оно и к лучшему - ничто не помешает мне вовремя обнаружить
врага. Вновь принимаю меч в руки. Его холодная уверенность, его
безжалостная правда наполняют душу до краев. Рассекаю клинком воздух,
убеждаясь в том, что новая одежда не сковывает моих движений. Интересно,
как я выгляжу? Ответ на этот вопрос сейчас будет получен - достаточно
увидеть свое отражение во влажных песьих глазках...
молчит, зато слышен гулкий торопливый шепот: "Вы обязательно передайте это
хозяину! Да не свихнулся я! Передайте, вы меня поняли?" Ага, старик
беседует с кем-то по телефону. Смешной телефон - маленький, кругленький,
будто игрушечный. А он, оказывается, смельчак, наш Петро! Не сбежал, не
уполз в какую-нибудь щель. Впрочем, объяснение тому простое: двое
эсэсовцев рядом. Плюс еще двое - на полусогнутых спешат мне навстречу,
опасливо вглядываясь во тьму. "Ой!" - говорит один, потому что из тьмы
появляюсь я. "Ой!" - через мгновение повторяет он же и медленно опускается
на кафельный пол, изучая взглядом дыру в своем брюхе. Там пульсирует
что-то густое, черное, противное. У второго реакция получше, но пальнуть и
он не успевает. Мальчишка! Ведь я ненавижу пальбу, ненавижу и боюсь - с
детства, с той зимы 24-го года, когда всю ночь ползал по баррикаде,
оглохший и ослепший, сражаясь с псевдокоммунистической сволочью, до
полного отупения перезаряжая винтовки взрослым бойцам... Не знал, да?
Боюсь до дрожи в суставах, ненавижу до тьмы в глазницах, именно поэтому я
бью с размаху, сверху вниз, по руке с пистолетом. Экий я неловкий -
попадаю в плечо. Обращаться с оружием не умею, вы уж простите, друзья,
пробел в воспитании... Оказывается, это страшно, если с размаху. Жаль,
полюбоваться сделанным нет времени: оставшиеся двое суетятся, храбро орут,
но я уже здесь, я коротко взмахиваю мечом, и стриженая голова влажно
шлепается на стол. Надо же, не промахнулся! Точно в шею - оказывается, это
не менее любопытно, - и воинственный матерный клич обрублен. Еще короткое
движение! Но теперь получается плохо и грубо, лезвие с равнодушным хрустом
входит суетящемуся телу в бок, и тело мгновенно успокаивается, падает на
колени, стоит, качаясь, тогда я берусь поудобнее за рукоять, - обеими
кистями сразу, - принимаю устойчивую позу лесоруба, неторопливо
прицеливаюсь и рублю. Спокойно, аккуратно - будто дрова. Кафельная плитка
раскалывается от удара. Невообразимо, фантастически красиво... Да, я не
обучен фехтованию! Ну и что с того, если я понял главное правило: не
сомневаться до и не смотреть после. Да, я пока не настолько сроднился с
покорившейся мне сталью, чтобы неотразимый ее полет сопровождался
божественным пением - едва слышным свистом, знаком высшего мастерства.
Зато я хорошо выучил обязательное условие победы - не думать ни о чем... С
клинка скупо капает, из кусков недоучившихся патриотов толчками выходит
жизнь. Все правильно. Где ты, старик? Кому ты звонил, какую новость просил
передать? Может быть, ту, что я вернулся?
радостью: мол, здорово ты их, хозяин, никогда такой жути не видал, а сам
я, мол, как раз выяснил для тебя все, что нужно, специально из-за этого и
звонил в секретариат, ты ничего такого не думай, хозяин, нет, просто
Бригадир сейчас в Кремле, у них там ночное бдение по случаю завтрашних
выборов, он ведь опять вскарабкался на вершину, правой рукой Нового
заделался, так что здесь рядом эта сволочь, очень удачно получается,
далеко за ним ходить не надо, а я человек маленький, с меня спрашивать
нечего, не я тебя предал, не я, не я, внучкой клянусь...
ничего. Стекло и гипс. Он застывает на четвереньках, как и полагается
истинному другу детства, он тщетно строит улыбку, неестественно задрав
носатое лицо, он старается освободить подбородок от мертвящего
прикосновения. Фискал, дешевка, юдоазиат. Жалеешь себя, грязный ховер,
тоскуешь, что не успел удрать? Продолжая глядеть ему в глаза, надавливаю
на рукоять. Неопрятная старческая шея благодарно откликается -
стремительной алой волной. Но мне уже не интересно, я ухожу, не
оглядываясь, с удовольствием слушая, как хлюпает под офицерскими ботинками
теплая кашица, я чувствую, я точно знаю - с потрудившегося клинка капает,
капает, капает...
бородатого дядю-интернационалиста. Того, который поймал меня в подворотне,
предложил поиграть в войнушку, вложил в мою руку револьвер и дал боевое
задание - пробраться к баррикаде, что была на перекрестке, и пальнуть в
плохого командира. Я согласился, но сначала испытал оружие на нем самом,
вложив в пальчик всю имевшуюся ненависть. До сих пор помню, как это громко
- впервые спустить курок. А затем действительно пошел на перекресток,
чтобы остаться там до конца, - вместе с другими героями Января, - ведь
ради этого я и сбежал из теплой квартиры, украв у соседки гигантский
кухонный нож. Правда, был еще один дядя, в пенсне, который утащил меня в
Березин Федор
Афанасьев Роман
Конюшевский Владислав
Бажанов Олег
Володихин Дмитрий
Андреев Николай