грозные тени метались на некотором отдалении среди ветвей.
леденящего ветра, и весеннее сияние Тани не то чтобы отступило, но как-то
отступило, стало незначительным против того ужаса который надвигался.
темный контур, который показался ему исполинским - выше самих деревьев.
Контур надвигался столь стремительно, такая в нем мощь чувствовалась, что
всякая надежда на спасение тут же оставила Михаила. Вот уже распахнулась
пасть - это был некий непроницаемый, в бездну уводящий темный зев. Раздался
оглушительный рык, ударил порыв смрадного ветра.
вдруг, как сестра, нежно поцеловала в щеку, промолвила:
порыву, поцеловал ее в губы - от этого поцелуя почувствовал небывалый приток
сил, и тут же бросился к окруженному зеленоватым сиянием ковру-листу -
уселся на него.
поднимал в небо. То, что он успел увидеть заняло не больше мгновенья, но и
это мгновенье многое в себя вместило.
стояла, окутанная нежным зеленоватым сиянием Таня. И, хотя этот пес не был
выше деревьев - он все-таки был много выше любых псов - он по крайней мере
на две головы возвышался над Таней, которая на фоне его перекатывающихся, из
тьмы сотканных боков казалась необычайно хрупкой. У Михаила был даже порыв -
бросится назад, погибнуть вместе с нею - такой прекрасной. Но он не успел
этого сделать, так как в то же мгновенье, окружающее это место
многочисленные листья встали стенами, стремительно, со свистом закружились,
и вдруг, словно морские валы метнулись на штурм утеса - Брунира. Раздался
яростный вой этого чудовищного пса, а дальнейшего Михаил уже не видел.
позади. Ковер нес его с невероятное скоростью, при которой встречный ветер
сразу бы должен был вырвать его, закружить, метнуть на землю. Однако, Михаил
совсем не чувствовал ветра - его лица касалось солнцем согретое,
благоуханное дыхание, и все казалось ему, что рядом с ним по прежнему Таня.
электрическое, отражающееся от низких туч свечение родного города. Низкие то
тучи низкие, но, по крайней мере, двести метров их отделяло от земли, и на
этой же высоте, едва не касаясь этих стремительных, грозящих посыпать снегом
увалов нес его стремительный ковер. Вот сияние города померкло в отдалении,
теперь на фоне темно-серой земли отлетали назад непроницаемо черные леса,
перелески; словно трещины в великую бездну вытягивались там черные реки. Еще
несколько слабых электрических пятен отлетели назад - это были деревеньки;
затем долгое время никакого света не было, и только по почти неуловимо
отлетающим назад лесным массивам, понял Михаил, что ковер еще ускорил свое
движение.
думал. Потом задумался: "На сколько я уже отлетел?.. Ведь он несется гораздо
быстрее любого самолета, даже сверхзвукового, и уже так долго это
продолжается. Вон поле промелькнуло в одно мгновенье, а ведь широченное поле
- часа два надо, чтобы ногами его пройти... Должно быть, уже за тысячу
километров, а то и за две..." - Тут вздыбилась и тут же исчезла позади
рокочущая, вздымающаяся пенными брызгами прибрежная полоса, и вот потянулось
под ним бурное, темное море. Весь этот простор был покрыт высоченными
валами, они рокотали, с грохотом падали. Там, среди них, виделись маленькие,
слабенькие крапинки - огни попавших в эту бурю кораблей. И Михаилу стало
жалко тех людей, захотелось им помочь, а вместе с тем стало жалко и себя, он
почувствовал себя одиноким, оторванным от дома. И ему было бы намного,
намного тяжелее, если бы не нежное весеннее дыхании весны-Тани, которое
согревало его.
изодранные ветром верхушки скал - но вот они откинулись назад, и вновь
потянулись поля да перелески - кажется, ковер еще увеличил свою скорость.
меня от дома!.. Так далеко, что и за целый год не возвратится...
передвижения как самолет, или, на худой конец, поезд. В последнее время его
окружало столько необычного, сказочного, что он и мир уже стал воспринимать
как сказочный, и вспоминались ему те истории, которые еще мама читала, когда
он был совсем маленьким. Там герой и год, и три года, и тридцать лет мог
странствовать по белому свету, мог сносить при этом множество пар лаптей, и
даже какой-то железной обувки. Вот и представлялось ему, что придется все
это огромное расстояние проходить ногами. И он молил ковер:
тридевять земель теперь Брунир...
было спутать этот яростный, исступленный рев стихии, которая жаждала только
разрушать, разрывать. И страшно было осознавать, что могучая эта стихия
несется именно за ним. К этому времени его глаза уже достаточно
приспособились ко мраку, и он смог разглядеть, что там внизу, теперь
действительно возвышаясь над деревьями, несся Брунир. Была видна ведущая в
адскую бездну пасть, видны были красные глаза - те самые глаза которые
следили за ним с неба в далеком-далеком парке - тело же все состояло из
вихрей, и видно было как гнуться и ломаются при его приближении деревья -
чудовищный пес совершал исполинские прыжки. в каждом из которых было не
менее сотни метров.
Теперь мир отлетал назад, как второстепенная декорация - слишком
стремительно было движение, чтобы разглядеть хоть что-то, зато Брунир не
отставал. Теперь, когда добыча оказалась так близко, и ушла из под самого
носа, он пришел в неистовство. Он ревел беспрерывно, он совершал все более
длинные прыжки, и самое главное - при этих прыжках он еще и разрастался. Из
темного неба вытягивались к нему отростки вихрей, поглощались в его плоть, и
он был подобен уже живой горе, из глубин вырывались отсветы молнии - вот он
совершил исполинский прыжок - распахнулась многометровая пасть, заполонило
все небо.
скомандовал Михаил, и ковер, прорезая толщу туч, устремился ввысь.
показавшихся ему нескончаемых мгновений. Ведь ничего-ничего не было видно, и
уж думалось ему, что мрак поглотил его, даже душно словно в клети, в темнице
стало. Но в самое страшное мгновение, когда вопль ужаса уже готов был
вырваться из него, он вновь почувствовал теплое весеннее дыхание, и, кажется
нежные губы коснулись его щеки, что-то шепнули не в ухо - нет - в самое
сердце. Только вот ни одного слова не мог он разобрать в этом шепоте - это
было как пение древесной кроны. А страшная пелена вдруг разорвалась, и
распахнулось бесконечное звездное небо.
таких ярких, таких прекрасных. А ведь в прошлой своей жизни он очень часто
любовался звездным небом. Иногда летом в деревне, оставлял дом, и уходил в
дальние поля, где лежал на стоге под этой красотою, и выдавались, между
прочим, ночи очень многозвездные - но такого неба он никогда не видел!
Казалось, стоит только протянуть руку и можно дотронуться до любой из них.
Вот красочным полотном, переливаясь развесилось северное сияние - какие
необычно нежные, трепетные краски, какое плавное созвучие - казалось, всю
жизнь можно было бы любоваться этой красотою, и во всю жизнь не
налюбоваться. Михаилу захотелось складывать стихи, но он не был поэтом -
только чувствовать мог поэтически, но вот выражать эти чувства в словесной
форме - нет - к сожалению у него не было такого дара, и от этого сожаления у
него даже защемило в сердце.
он закричал из всех сил:
ты только жди!!!
северного сияния толща облаков, которая подобно волшебной горной стране
проплывала под ним - вздулась, разорвалась в одном месте, и из этого разрыва
показалась ужасающая, заходящаяся в яростном вопле морда Брунира. Это был
уже исполин много больший кого-либо когда-либо жившего на земле - он уже
разросся на несколько верст, это была стихия, которой ничего не стоило
раздробить целый горный хребет или море своей яростью в пар обратить.
сейчас это громада допрыгнет до него, но тут Брунир бешено взвыл, вдруг
сжался и исчез - словно водоворот над затонувшим судном сомкнулись над
местом его падения облака. И тогда Михаил почувствовал облегчение,
почувствовал радость, он понял, что это сияние небес лишило сил адского пса.
Он должен был бы рассмеяться, но дело в том, что в глубине сердца
чувствовал, что - это еще далеко не окончание его злоключений, что самое
страшное еще впереди.
реагировал - продолжал снижаться.
листья. Остаются позади, на этой высоте, на которую никакие листья залететь
не могут, медленно кружат в серебристом сиянии звезд. И вспомнились ему