зато ударить кого-нибудь захотелось прямо-таки до слез.
было покончено. Ни он, ни я более не вымолвили ни слова. Должно быть,
внутренне мы успели рассориться и разойтись - два совершенно чуждых друг
другу существа.
Доктор пробурчал аналогичное в ответ. Вполне возможно, что я пробурчал
"идиот". Что пробурчал в ответ доктор, знал только он сам.
множества ударов, десятки раз крашенная - прямо поверх отпечатков и
плевков. Мимоходом пожалев ее, я сунул руку в карман. Неразборчивая
писанина доктора птичкой спланировала в неблагородную компанию окурков,
яблочных огрызков и скомканных фантиков. За спиной мелодично напевал
женский радиоголос. Разумеется, про "оу-оу".
порядка сотни стоматологов, десятка три кардиологов и около тысячи
терапевтов. По-настоящему лечить из них умели только единицы. Остальные
измеряли температуру, выписывали анальгин с аспирином, со знанием дела
толковали о горчичниках и банках, засыпали клиента с ног до головы
мусорной латынью, а в критический момент бочком-бочком отходили в сторону.
Их даже подавляющее большинство. Но их ничуть не больше, чем плохих
академиков и политиков, никчемных бухгалтеров и слесарей-сантехников.
Везде и всюду суровая статистика с готовностью предложит вам одни и те же
цифры, но так уж получается, что злятся более всего на врачей. Оно и
понятно, здоровье - собственность частная и неделимая.
капель от насморка, мази для глаз, пузырьков с йодом и таблеток от головы.
В булочной по соседству приобрел розовый и пухлый батон с подгорелым
низом. Набив таким образом патронташ, я чуточку приободрился. Бороться -
не бегать. Теперь я во всяком случае был во всеоружии и энное время мог
вполне отстреливаться от самых различных напастей. И тут же, требуя
цитрамона, заныла голова. Лоб, подключенный к внутреннему напряжению, стал
медленно накаляться. Я полез в карман за таблеточной упаковкой.
лоб. А холодно у нас было теперь почти всегда.
кругом клубилось безымянное море. Я шел пешком, транспорт меня более не
интересовал. Только что я выбрался из троллейбуса. Пробиваясь к
освободившемуся месту, мелкая старушонка болезненно ткнула меня локтем.
Внешне я остался совершенно безличен и даже напустил на лицо дымок легкого
презрения, но внутренне тотчас сжался.
в транспорте нужно именно таким способом, вышибла меня из колеи. Вновь я
ощутил себя шпионом в стане врагов, диверсантом, прилагающим титанические
усилия, чтобы казаться одним из них, но мне это плохо удавалось. Язык, на
котором они обращались друг к другу вызывал у меня спазмы, их
красноречивые жесты при попытке копирования приводили к судорогам. Я
балансировал на краю пропасти. Любое неосторожное движение, слово - могли
выдать меня с головой.
двигая руками и ногами, согласуясь с общепринятыми нормами. А
попробуйте-ка признаться вслух, что этих самых норм вы напрочь не
принимаете.
мясо, но и тошнить его будет при этом беспрерывно.
мушкетеры. Двое трезвых колошматили троих пьяных - шумно, не соблюдая
никаких правил приличия. Возможно, они считали, что им нечего скрывать и
нечего стыдиться. Ночные бретеры ругались в голос и не стеснялись бить
ногами по голове. Никто украдкой не озирался и никто не караулил на
"шухере". Миру открыто преподносилось кривое зеркало, и квартал
безмолвствовал, обратившись в гигантский ночной ринг.
немедленно включил горячую воду. Но и там я слышал то, чего никак не мог
слышать, - хлюпанье выбегающей из ран крови, удары твердого неживого о
мягкое живое. А минутой позже слух стал ловить далекое эхо канонады.
Стреляли из орудий по густонаселенным районам, и пятнистые танки вползали
в город, угрожающе задрав стволы. Чернобородые мужчины, сжимая в руках
оружие, недобро смотрели на пришельцев, глазами выискивая цель. Солдаты,
мешковатые и неповоротливые от усиленных касок и тяжелых бронежилетов,
вжимали головы в плечи, озирая черные провалы окон, чувствуя за этими
бойницами чужие караулящие глаза. Затевалось страшное. Снова у всех на
виду. И мир по-прежнему безмолвствовал, утешаясь тем, что бойня происходит
за тысячи миль от безмятежного большинства. А я слышал и видел все...
открытой форточкой?" Ответ: "Да... То есть, нет, но... Я бы хотел и даже с
радостью, но не могу. Не в силу страха перед холодами, а в силу страха
перед звуками. Не умею, знаете ли, не слышать..."
тампоны в ушные раковины. А как иначе? Ангелы порхают всегда бесшумно.
Топают и грохочут лишь Велиалы с Вельзевулами. Еще одна из грустных
данностей. В нынешней Палестине нынешнему Молоху в жертву приносят Тишину.
согреться. С пугающей силой мне хотелось напустить на землю лютого холода
- того самого, что сотрясал тогдашнее мое тело. Я мечтал о наводнениях и
граде, о лавинах и снеге, что остудили бы неугомонных людей, выветрили бы
из них зверей и бузотеров. Я взывал к морозу, что загнал бы забияк в дома
и не давал высунуть носа. С ужасающей ясностью я вдруг понял, что
всемирный потоп действительно был. Понял и вспомнил. И поверил в миф о
прикованном к скале Прометее. Давать спички детям опасно. Слишком быстро
огонек превращается в пламя пожаров. Люди освоили это искусство в
совершенстве. Алхимия разрушения проникла в кровь, в гены. Это стало
ремеслом, уважаемой профессией.
узорами. Я проснулся под торжествующий вой метели, под скрежет голой ветки
об окно моей комнаты. Взглянув в зеркало, я содрогнулся. Изменения
коснулись не только окружающего. Что-то стряслось и со мной. При повороте
головы, лицо пугающе вытягивалось, уходило, увеличиваясь, растворялось и
бледнело. Наверное, я был отражением погоды.
торжествовал. В чем-то я стал чуточку умнее. Или может, прозорливее...
воровским крадущимся шагом, я повесил лоснящийся от влаги плащ на крючок,
а зонт в раскрытом состоянии пристроил в углу. Надо было присесть или
прилечь - короче, отдохнуть. Хотя слова "отдых" я никогда не понимал.
Что-то не ладилось у меня с этим туманным термином. Я знал, что отдохнуть
- значит выспаться на все сто, но также знал, что отдохнуть на всю катушку
- значило уже нечто совершенно иное. Отдыхая на всю катушку, люди не
находили порой сил на следующее утро, чтобы элементарно сползти с кровати.
ломоть батона, механически стал жевать. Стены и потолок глядели на меня, я
на них. Каждый при этом думал нелестное. Да и что там думать! Так себе
была квартирка - средней ухоженности, без мебельных и архитектурных
излишеств. Разве что книги, но и те стыли на полках взводами и
батальонами, взирая на мир без всякой радости. В строю - оно всегда в
строю. Меж страниц плоско и угнетенно молчали мысли, сжатые неимоверной
теснотой строки буднично выцветали. И только где-то под обоями тихонько
шебуршала жизнь. Усатая разведка следила за мной, карауля хлебные,
просыпаемые на пол крошки. "Хрена вам! - подумал я. - Все подмету и
вытру!" И тут же под полом сонно завозилась мышь. Что-то приснилось ей
мутное - тычок швабры или, может быть, человеческий пинок. Машинально
прихлопнув ладонями, я погубил пролетевшую моль, и так же машинально
припомнил, какое удовольствие мне доставляло в младенчестве пугать бабушек
воплями: "Оль! Оль приетеа!" И бабушки, тяжело топоча, мчались ко мне,
всплескивая руками, пытаясь поймать пыльнокрылого мотылька. Мои бабушки
любили вязать. Свитеры, носки, варежки... Моль была для старушек первым
врагом.
случайную книгу. Наугад распахнув ее, я лениво заелозил глазами по
строчкам. Иногда такое бывает. Буквы, как иероглифы, и никак не сливаются
в мысль. Виноват либо читатель, либо автор, либо оба вместе. В данном
случае виноват был, видимо, я. Нужно было сделать усилие, и я сделал -
предварительно крякнув, прищурив один глаз и закрыв другой. Что-то
перещелкнуло в голове, и вместе с Солоухиным я двинулся степенным шагом по
лесу, выискивая занимательно-загадочное чудо природы - грибы.
Чувствовалось, что Солоухин мужик азартный, но азартно на этот раз не
получалось. Грибы отчего-то не волновали. Вообще не волновало ничто.
волнует. Аморфность - это ненормальность, это корова в стойле. Зачем тогда
жить? Ради страха однажды расстаться с жизнью?
заявлял, что это нормально. Значит, НЕнормально - жить БЕЗ страха? Я
запутался и разозлился, но злость получилась безадресной, какой-то
абстрактной. Да и чем, если разобраться, виноваты медики? Они как все.