Чтение 3–й страницы книги ~Сложи так~

побережье, все еще мешали нам ее форсировать. Потому и выходил их
маленький отряд на береговые тропы, чтобы разведать у польских рыбаков,
где фронт более растянут и, следовательно, облегчит нам возможность
прорыва.

Здесь их и ждал провал, как выяснилось впоследствии, заранее
запланированный. В старом ольшанике на заболоченной тропе они обнаружили
крестьянскую хату, запущенную и, казалось, необитаемую. Никого кругом не
было, хотя прибрежный лес мог скрывать и хорошо замаскированные передовые
немецкие посты. Разведать хижину Гадоха вызвался первым.

- Порядок, товарищ старший лейтенант! - крикнул он. - Идите за мной.
- И вошел в хату.

Они побежали, рванули дверь и удивиться даже не успели, как их
схватили и обезоружили. Большая горница была полным-полна фашистских
солдат. Сумел ли Гадоха заранее как-нибудь предупредить их или сделал свое
черное дело, заранее не сговариваясь, никто не знал, конечно, но
предательство было очевидным и умышленным.

- Зольдатен? - спросил Гадоху высокий подтянутый офицер.

- Старший лейтенант Корнев и рядовой Ягодкин, - в струну вытянулся
Гадоха. - Больше русских здесь нет. Нас только трое в разведке.

- Сука! Я всегда знал, что ты когда-нибудь продашь, вор в законе, -
сказал Ягодкин.

Их тут же, не допрашивая, избили и связанных увезли в штаб. Там уже
допросили. Какого полка? Какой дивизии? Где расположена? Сколько пушек?
Они молчали. Снова избили. Допрашивали и били. Допрашивали и били. Корнев
захлебывался кровью, но молчал. Молчал и Мишка. Почему-то их не
расстреляли тут же, а почти в бессознательном состоянии переправили через
Вислу в штаб дивизии. Может быть, рассчитывали, что они все-таки
заговорят, когда очнутся.

Они и заговорили. Только между собой.

- Опять будут бить, - сказал Корнев.

- Будут, - прошамкал Мишка. У него уже не было зубов.

- Сдохнем, наверно.

- Если пристрелят, - согласился Мишка. - А может, и выживем. Лишь бы
кости не перебили.

Выжили. А затем крестный путь военнопленного, длинные дороги, вагоны
даже без подстилки для скота, переезды и переотправки, вагон отцепляли и
прицепляли к другим составам, их - более или менее здоровых - почти не
кормили и не поили, а умирающих и больных просто пристреливали и
выбрасывали из вагонов под откосы железнодорожной насыпи. А в конце пути -
лагерь на лесистых склонах Словакии. Лагерь номерной, без названия и даже
без печей для сжигания трупов. Время от времени окончательно выдохшихся
людей партиями отправляли в другие лагеря с более совершенным аппаратом
уничтожения. А те, кто еще был в состоянии работать, шагали в каменоломню,
где дробили камень, складывая его в штабеля, которые потом перегружали в
железнодорожные составы. Тех, кто падал от усталости и не мог подняться,
тут же приканчивали выстрелом в затылок, а трупы бросали в ров. Когда он
наполнялся, его засыпали камнями, рядом копали новый и так далее...

Комендантом лагеря был эсэсовец Пфердман, садист и убийца, такой же,
как и его "коллеги" в Освенциме или Майданеке, Треблинке и Дахау. Но самым
страшным был даже не он, а капо барака, старый знакомый - Гадоха. Как он
попал сюда, ни Корнев, ни Мишка не знали, возможно, чисто случайно, да и
встретил он их с нескрываемым удивлением, впрочем тут же обернувшимся
почти ликующим торжеством.

- Старший лейтенант Корнев! Какая приятная встреча! Не ожидал, но
доволен. Житуха райская у нас.

И сшиб его с ног одним ударом под ложечку.

- Вот такие пироги, старший лейтенант, - ухмыльнулся Гадоха и
обернулся к Ягодкину. - А тебе, хмырь болотный, я оставлю памятку на всю
жизнь. Если выживешь, конечно.

И, отстегнув от пояса длинную резиновую, почти не гнущуюся дубинку,
он ткнул ее в левый глаз Ягодкина. Тот даже не вскрикнул, лишь закрыл
выбитый глаз рукой.

- Твоя власть, Гадоха, - сказал он. - Только ведь за все рассчитаться
придется.

- Я и рассчитаюсь, - не промедлил с ответом Гадоха, - я еще много раз
о себе напомню. Ну а теперь марш в барак! Второй ряд от двери, койки
третья и четвертая.

Он каждый раз напоминал о себе. Присядешь на минуту у глыбы песчаника
- удар дубинкой: встать! Оступишься - подсечка. Пройдешь мимо и не
поклонишься - карцер. А карцер - это каменный мешок, из которого сам и не
вылезешь: жди, когда тебя вытащат по приказанию Гадохи. Но в карцере он не
держал более суток: Пфердману требовалась здоровая рабочая сила.

А иногда Гадоха милостиво отзывал Корнева из каменоломни: ему
хотелось поговорить.

- Рассчитываемся, старший лейтенант? - похохатывал он.

- За нас рассчитаются, Гадоха.

- Кто?

- Твои бывшие однополчане, Гадоха.

В лагере уже знали о стремительном наступлении советских армий по
всему фронту, и Гадоха догадывался, что и пленные о том знали. Поэтому и
не последовало тогда удара дубинкой. Он только задумчиво нахмурился.

- Не дойдут сюда ваши, - проговорил он, не отрывая глаз от своих
порыжевших сапог.

Теперь уже Корнев усмехнулся.

- Непременно дойдут. Вот тогда и рассчитаемся, Сергей свет
Тимофеевич.

В ответ не последовало ни пинка, ни удара. Молча встал Гадоха и, не
оборачиваясь, пошел по каменному карнизу каменоломни. Он чуял опасность:
советские войска тогда освобождали Польшу. С этой минуты он еще более
ожесточился, страх уже прорастал в нем. По ночам стал напиваться замертво
в лагерном кабаке для охранников, а возвращаясь, избивал всех спящих на
нижних койках, мимо которых он проходил в свою отгороженную от общих
"спальню". Больше всего доставалось Мише Ягодкину. Корнева он почему-то не
трогал.

И конец наступил, пожалуй, даже раньше, чем он рассчитывал. Заговор
задумал Миша Ягодкин, сговорившись с соседями по койкам. Однажды поздним
вечером, когда Гадоха еще не вернулся с очередной пьянки, он сказал
Корневу:

- Сегодня ночью накроем Гадоху.

- Как это? - не понял тот.

- Ночью, когда пьяный войдет, мы на него и прыгнем. Всей восьмеркой.
Командует Арсеньев. Он старше нас и по годам и по званию. Свяжем, кляп в
рот, а потом и повесим здесь же, на потолочной балке.

- Так ведь расстреляют наверняка.

- Всех не расстреляют. Ну а мне все равно. Я и так уже кровью харкаю.

- Допустим, нас восьмерых. А если и других с нами? Им тоже все равно?

- А ты, у других спрашивал? Я интересовался. Возражений нет. За этим
гадом давно кровавый след тянется. А говорят еще, что он весь барак в
ближайшие дни на уничтожение отправит. Только самых сильных оставит. А
есть у нас такие?

Корнев внимательно оглядел барак, насколько позволял свет двух
тусклых лампочек, подвешенных на железных балках под крышей. Никто не
спал. Все ждали.

Гадоха пришел около часа ночи - так показалось, потому что в
двенадцать гасили фонари снаружи за окнами. Он не успел даже крикнуть, как
на него спрыгнули со всех восьми коек. Тут же связали, сунули грязную
тряпку в рот и поволокли к первой же балке, на которую кто-то забросил
веревочную петлю. Все делали молча, без суеты, но поспешно. А через
две-три минуты связанный Гадоха уже болтался в петле.

Он провисел всего несколько секунд и не успел задохнуться: в первую
из этих секунд в бараке появился помощник Пфердмана, власовец Амосов.
Сопровождали его - должно быть, для ночной проверки - двое охранников.

- Что здесь делается? - закричал он. - Снять немедленно! - И сказал
что-то по-немецки одному из охранников.

В ту же секунду автоматная очередь срезала веревку под балкой. Гадоха
грузно шлепнулся на бетонный пол и застыл.

- Развязать! - приказал Амосов.

Нашлись такие, что повиновались и развязали. Гадоха был еще жив. Он
дышал прерывисто, странно булькая. Но не двигался.

- Транспортирен зи герр Гадоха нах доктор Крангель, - сказал Амосов
охранникам. Сказал, с трудом подбирая слова: немецкий он знал плохо. А
когда унесли Гадоху, обернулся к пленным: - Стоять! - скомандовал он. -
Построиться в две шеренги и ждать моего возвращения.

И вышел.

- Будут расстреливать. Вероятно, каждого пятого, - сказал Арсеньев,
бывший майор Советской Армии. - Вот спички. Я отсчитываю двадцать
восемь...

- Почему двадцать восемь? Нас тридцать, - перебил кто-то.

- Корнев и Ягодкин исключаются. Гадоха их предал. Из-за него они и
попали в плен. Так не погибать же им за Иуду.

Никто не возражал, кроме них двоих. Но Арсеньев тотчас же оборвал
протест.

- Слушать мою команду! Мы хотя и пленная, но часть Советской Армии, а
я старший по званию. Так вот: я отбираю из двадцати восьми спичек шесть и
отламываю половину у каждой. Это будут пятое, десятое, пятнадцатое,
двадцатое, двадцать пятое и тридцатое место в очереди. Корнев и Ягодкин
будут вторым и третьим. Начинаем!

Все разобрали спички. Уже не помню, кому достались поломанные, но
кому-то достались. Арсеньев стал первым.

- Может, с первого и начнут, - шепнул он.