попросить у нее немного шелка починить сачок, это не выдумка, нет, я могу
расстелить сачок и показать ей проржавевшие петли. Я был уже за дверью,
когда вспомнил, что шелк у меня есть, он лежит в коробке для мух, у меня
его сколько угодно. И я тихо и уныло побрел обратно.
меня в моем доме.
6
дня провел в заливе и за все время не слыхал в горах ни выстрела. Да, я не
стрелял, я все сидел дома, покуда у меня не вышла еда.
деревьями. Сквозь взмокший мох пробивались зеленые стрелки дикого чеснока.
О чем я только не думал... Голова шла кругом, я то и дело присаживался. За
целых три дня я видел одного человека, того, вчерашнего рыбака. Я думал: а
вдруг я встречу кого-нибудь по дороге домой, на опушке, на том месте, где
видел доктора и йомфру Эдварду. Они ведь снова могут там оказаться.
Впрочем, кто его знает. И почему, собственно, именно они пришли мне в
голову? Мало ли кого я могу встретить. Я застрелил двух куропаток, одну
тотчас приготовил; потом я взял Эзопа на поводок.
вдруг птица да ветер прошелестит листвой. Я лежал и глядел, как медленно,
медленно качаются ветки; ветер делал свое дело, разносил пыльцу с куста на
куст, не забывал ни одного венчика; лес упоенно замер. Зеленая гусеница,
пяденица, шагает по краю ветки, шагает без передышки, словно отдыхать ей
нельзя. Она почти ничего не видит, хоть у нее есть глаза, то и дело встает
торчком и нащупывает, куда бы ступить; будто обрывок зеленой нитки мережит
ветку крупными стежками. К вечеру, надо думать, она доберется до места.
когда будет шесть, я пойду домой, и, может быть, я кого-нибудь встречу. У
меня остается два часа, всего два, и я уже волнуюсь, я счищаю вереск и мох
со своего платья. Места мне знакомы, я узнаю все эти деревья и камни,
отвыкшие от людей, листва шуршит у меня под ногами. Шелест, шелест, мои
знакомые деревья и камни! И меня переполняет странной благодарностью,
сердце мое открыто всему, всему, все это мое, я все люблю. Я подбираю
засохший сучок, держу его в руке и смотрю на него, сидя на пне и думая о
своем; сучок почти совсем сгнил, у него такая трухлявая кора, мне делается
его жалко. И, поднявшись, пустившись в путь, я не бросаю сучок, не швыряю
его подальше, но осторожно кладу и гляжу на него с состраданием; и когда я
смотрю на него в последний раз, перед тем как уйти, глаза у меня мокрые.
шел на запад, и, верно, теперь оно на полчаса обманывает меня. Я это уже
прикинул. Но до шести все равно еще час, и я снова встаю и снова иду. И
листва шуршит у меня под ногами. Так проходит час.
ледяной коркой; и я останавливаюсь; лопасти кружат, гудят, задумчивость
мою как рукой снимает, я так и замираю на месте. "Я опоздал!" - кричу я. И
сердце у меня ноет. Я тотчас поворачиваю и иду к дому, но сам знаю, знаю,
что опоздал. Я ускоряю шаг, я бегу; Эзоп чует неладное, тянет за поводок,
прядает, скулит и рвется. Вихрем взвивается у нас из-под ног сухая листва.
Но когда мы выходим на опушку, там никого, все тихо, и там никого.
сторожки и дальше, к Сирилунну, с Эзопом, сумкой и ружьем, со всем своим
имуществом.
7
не так. А когда я в духе, мне представляется, что я могу заглянуть глубоко
в чужую душу, и вовсе не потому, что такой уж я умник. Вот мы сидим в
комнате, несколько мужчин, несколько женщин и я, и я прямо-таки вижу все,
что происходит в этих людях, знаю все, что они обо мне думают. Ничто от
меня не укроется; вот кровь прилила к щекам, и они загорелись; а то
прикинется кто-то, будто смотрит совсем в другую сторону, и тайком, искоса
поглядывает на меня. И вот я сижу себе, смотрю, и никому-то невдомек, что
я вижу насквозь любую душу. Много лет я был убежден, что умею читать в
душах людей. Может, это и не так...
уйти, мне было совсем неинтересно; но ведь я и приходить-то не собирался,
меня просто что-то пригнало сюда. Как же я мог уйти? Мы играли в вист,
пили после ужина тодди, я сидел лицом к окну, свесив голову; у меня за
спиной двигалась Эдварда, входила и выходила из гостиной. Доктор уехал
домой.
ламп на севере, очень красивые лампы, на тяжелых свинцовых подставках, и
он их сам зажигал каждый вечер, чтобы их не попортили или вдруг не
наделали пожара. Несколько раз он упомянул в разговоре своего деда,
консула: эта булавка досталась моему деду, консулу Маку от самого
Карла-Юхана, из собственных рук, - сказал он и ткнул пальцем в свою
брильянтовую булавку. Жена у него умерла, он показал мне портрет в угловой
комнате, портрет женщины с важным лицом, в блондах и с учтивой улыбкой. В
той же комнате стоял шкаф с книгами, где были даже и старые французские
книги, видимо, полученные в наследство, переплеты изящные, золоченые, и
множество прежних хозяев начертало на них свои имена. Среди книг стояли
сочинения энциклопедистов; господин Мак был человек мыслящий.
осторожно, долго прикидывали каждый ход - и все равно ошибались. Одному
помогала Эдварда.
полотенце, и мы продолжали игру. Пробило одиннадцать. Смех Эдварды
покоробил меня, я взглянул на нее и нашел, что лицо ее сделалось
невыразительно и почти некрасиво. Господин Мак прервал наконец игру,
объявив, что приказчикам пора спать, а потом он откинулся на спинку дивана
и завел разговор о новой вывеске, которую собирался навесить на лавку со
стороны пристани. Он спрашивал моего совета. Какую бы взять краску? Мне
было скучно, не думая, я брякнул - черную краску, и господин Мак тотчас же
подхватил:
буквами, так благородней всего... Эдварда, не пора ль тебе ложиться?
посидели в гостиной. Мы поговорили о железной дороге, которую провели
прошлой весной, о первой телеграфной линии. Бог знает, когда еще телеграф
дойдет сюда, на север!
шесть стукнуло, волосы и борода уж седеют. Я чувствую, что подходит
старость. Вот вы смотрите на меня днем и думаете, что я молодой; а
вечерами, как останусь один, очень не по себе делается. И сижу тут да
раскладываю пасьянсы. И выходят, если чуть передернуть. Ха-ха-ха.
у него заросла волосами. Я тоже поднялся. Он обернулся и шагнул мне
навстречу в своих длинных остроносых башмаках; оба больших пальца он
засунул в карманы жилета и слегка помахивал руками, словно крылышками; он
улыбался. Потом он еще раз заверил меня, что я могу располагать его
лодкой, и протянул мне руку.
немного, еще ведь не поздно.
своей правоте и не мог понять, отчего он так упорствует. Наконец он
предложил, чтоб каждый шел своей дорогой; кто придет первым, подождет
возле сторожки.
минутами раньше. Но когда я вышел к сторожке, он уже был там. Он крикнул,
завидя меня:
было, чтобы он бежал. Он тотчас откланялся, пригласил меня заходить и той
же дорогой отправился обратно.
расстояние, и обеими дорогами ходил не раз. Да ты никак опять
мошенничаешь, любезный! А ну как все это передержка?
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Андреев Николай
Роллинс Джеймс
Контровский Владимир
Лукин Евгений