Чтение 3–й страницы книги ~Край света~

какой менялись места, говорила о скорости.

Появлялись, исчезали мысы, заливы, острова, между которыми там, внизу
были дни пути, - он проходил их в считанные минуты.

Истребитель пронзал пустоту на границе с космосом, темное забрало
шлема защищало глаза от слепящего солнца; Лукашин летел один вдали от
земли и словно сам по себе, в полном одиночестве, лишь голос в шлемофонах
связывал его с землей.

Вся планета, окутанная голубым дымом, проплывала под ним - изгибы
материка и океан, гладкая бескрайняя равнина с округлым туманным
горизонтом, неоглядно раздвинутым высотой.

Позже врачи запретили ему летать на перехватчиках, пришлось
переучиваться на бомбардировщик, и теперь он инспектор, почти пассажир. Но
почему же иногда, изредка ему снится один и тот же сон: он летит в
стратосфере, и далеко внизу плывет кромка материка, за которой начинается
неоглядная светлая равнина - океан?

Лукашин взглянул на майора: тот сосредоточенно сидел в кресле, хотя
машина шла на автопилоте и можно было расслабиться.

На вид майору можно было дать лет двадцать восемь, члены экипажа
выглядели и того моложе, кроме, разве что, прапорщика-стрелка. На земле,
особенно в штатском, они и вовсе казались юнцами, и Лукашин завидовал - им
еще летать и летать.

Он услышал, как штурман-навигатор доложил майору:

- Командир, через десять минут будем на месте.

Это было то место, ради которого они летели в такую даль. Оно ничем
не отличалось от прочих мест в небе над океаном, но для них оно было
одно-единственное: они проделали весь путь, чтобы сюда попасть.

Теперь нельзя было мешкать. Мягко открылись створы люка, массивная
балка плавно вывела ракету из чрева машины; на пульте зажглась надпись -
"ракета висит".

Они по порядку проверили исправность всех систем ракеты - давление
масла, температуру, обороты и прочее - экипаж наперебой докладывал майору,
в шлемофонах стоял галдеж, голоса перебивали друг друга, так что казалось,
идет общий спор и каждый старается перекричать остальных. Неожиданно
установилась тишина.

- Двигатель ракеты на форсаж, - сказал майор как бы без адреса, но
Лукашин знал, что команда относится к нему: он сидел в кресле второго
пилота.

- Двигатель ракеты на форсаж, - как эхо, повторил он и нажал кнопку
на пульте перед собой.

- Стрелку по нулям, - приказал майор, имея в виду ИКО, индикатор
кругового обзора.

Штурман еще раз проверил курс, и теперь нужно было установить самолет
строго горизонтально.

- Командир, режим, - попросил старший лейтенант, штурман-навигатор.

- Есть режим, - отозвался майор, выровнял самолет и после короткой
паузы сказал. - Режим - горизонт.

Автопилот строго следил за курсом, высотой и уровнем, на приборной
доске вспыхнуло табло: "ракета готова".

- Командир, разрешите отцеп, - попросил штурман.

Майор помолчал, будто собирался с духом, и ответил:

- Отцеп разрешаю.

Они почувствовали толчок: освобожденный от груза самолет стал
взбухать. Сидящий в прозрачном хвостовом фонаре радист увидел падающую
вниз ракету, в темноте ярко пульсировало пламя двигателя. Ракета
провалилась на километр-два, потом зависла на мгновение и, набирая
скорость, ушла.

Дело было сделано, они легли на обратный курс; оставалось лишь
долететь и приземлиться. Они достали пищевые пакеты, которые стрелок
получил перед вылетом, и принялись за еду.

Ночь была на исходе. Звезды меркли, небо на востоке стало сереть,
бледный холодный свет проступил там из темноты, и самолет уходил на запад,
где еще длилась ночь. Они словно торопились - прочь от наступающего дня,
но рассвет настигал их: радисту, второму штурману и стрелку, имевшим
задний обзор, открылся на востоке ледяной блеск, который рос и разливался
над горизонтом.

Лукашин вспомнил о рапорте, который дожидался его на базе. Конечно,
Наде здесь невмоготу, да и не к лицу такой женщине жить на краю земли, ему
и самому за все годы осточертела глушь.

Ему до одури надоели сырые бараки, общежития, коммуналки, общие
кухни, дворовые туалеты, смертельная гарнизонная скука, пустые магазины,
вечная неустроенность, чемоданы...

Сослуживцы то один, то другой переводились на запад, получали
квартиры, а иные ухитрялись попасть в большие города и даже в столицы.
Надя права, он отдаст рапорт, вернется и сразу отдаст, начальство знает,
поможет. Вот только летать на новом месте не придется, комиссия не
пропустит, и никого не уговоришь - отлетался.

Впрочем, город стоит того, большой хороший город, театры, парки,
отдельная квартира, устроенная жизнь. И если уж на то пошло, необязательно
летать, так даже спокойнее - не служба, мечта.

Постепенно на востоке открылся океан, неоглядный, темно-серый,
спящий, но полумрак над ним был тронут красными подпалинами и - обугленный
- тлел.

Лукашин напряженно озирался. Похоже, он в последний раз встречает
рассвет над океаном, столько их было, и вот последний; он озирался в
надежде запомнить, удержать, одна мысль занимала его и сверлила навылет:
больше никогда.

Позади небо выглядело студеным - бледно-зеленое, похожее на
пронизанную солнцем морскую воду, наверху оно становилось зелено-голубым,
с высотой голубело, а ближе к зениту набиралось сини, которая чем дальше
на запад, тем больше сгущалась и впереди по курсу становилась ночной
темью. Туда они летели.

Лукашин подумал, что уедет и никогда больше этого не увидит -
последний полет, прощание...

Над материком еще прочно держалась ночь, за спиной занимался день.
Рассвет на огромном расстоянии с севера на юг вкрадчиво подбирался к
кромке материка.

"Что ж, - думал он, - никакой трагедии, рано или поздно все
спускаются на землю".

Он сидел в кресле второго пилота, погруженный в раздумья, самолет
устойчиво шел на автопилоте, экипаж коротал время.

Впоследствии Лукашину казалось, что он дремал, когда в шлемофонах
неожиданно послышался озабоченный голос прапорщика-стрелка:

- Командир, что-то у нас с правым движком!

Все быстро повернули головы: правый двигатель дымился, черный дым
таял в бледном размытом свете раннего утра.

Майор и Лукашин тотчас вскинули головы и одновременно глянули вверх:
на среднем щитке над проходом, рядом с панелью топливной автоматики
находились контрольные лампы пожарной сигнализации. И сразу, на глазах,
словно от их взглядов, на силуэтной схеме зажглась лампа.

Горел правый двигатель. Майор действовал быстрее, чем Лукашин успел
подумать:

- РУД на стоп! - скомандовал командир экипажа, и Лукашин левой рукой
быстро отвел сектор газа до упора назад, отключив правый двигатель. -
Обесточить сеть!

Едва они вырубили ток, сработал пожарный автомат, выбросивший в
горящий двигатель пену из трех баллонов.

Лукашин и первый пилот напряженно смотрели на сигнальную лампу, никто
из экипажа не проронил ни слова. Контрольная лампа продолжала гореть.

Они еще не верили до конца в то, что произошло: обычный учебный полет
внезапно превратился в смертельную опасность. К этому трудно было
привыкнуть, в голове не укладывалось.

Быстро, без раздумий они сделали то, что полагалось, но сами еще не
верили, что это всерьез: слишком неожиданно все случилось.

Да, в глубине души каждый из них не верил, что это всерьез, хотя
надеяться, что как-нибудь обойдется, было нельзя: они летели на горящей
цистерне с горючим. И все же они надеялись - все вместе и каждый порознь.

Внешне майор выглядел спокойным. Он посматривал то на секундомер, то
на сигнальную лампу: вторую очередь противопожарной системы нужно было
включать вручную через двадцать пять секунд после первой, и майор следил,
чтобы не прозевать. Наконец, правой рукой он быстро нажал кнопку на панели
в проходе между сиденьями: в двигатель пошла пена из оставшихся трех
баллонов.

Экипаж терпеливо ждал, пока пена окажет действие, но пожар
продолжался, контрольная лампа по-прежнему горела.

- Сигнал бедствия, - напомнил Лукашин первому пилоту.

- Знаю, - неохотно ответил майор; всем казалось, пока сигнал бедствия
не подан, еще есть надежда.

Майор ждал, не двигался, было похоже, он забыл, что делать, и
мучительно пытается вспомнить; наконец, он резко, с досадой подбросил
указательным пальцем тумблер на щитке системы опознавания, расположенном
слева от него на борту: теперь на экранах локаторов, просматривающих небо,
рядом с меткой от самолета должна была появиться вторая метка, означающая,
что самолет терпит бедствие.

- Командир, надо прыгать, - сказал Лукашин.

Майор и сам знал, но, как все в экипаже, не верил, что это
окончательно и бесповоротно. В каждом из них теплилась надежда, каждый не
верил, что нужно бросить машину; казалось, стоит повременить, и все
образуется. И в то же время они знали, что медлить нельзя.

- Экипажу приготовиться покинуть самолет, - приказал майор.

Считанные секунды их одолевали сомнения. Каждый отчетливо ощутил