выказали необыкновенное терпение, -- ответил я.
дружище, мы еще посмотрим!..
оставив моего отца в самом плачевном состоянии. По ночам я
слышал шаги у него в комнате. Я был уверен, что катастрофа
вот-вот разразиться.
спросил я.
вчера вечером, был штамп Фордингбриджа. Отец прочитав его,
схватился за голову и начал бегать по комнате, как сумасшедший.
Когда я наконец уложил его на диван, его рот и глаза были
перекошены -- с ним случился удар.
кровать. Потом его всего парализовало, сознание к нему уже не
возвращается, и я боюсь, что мы не застанем его в живых.
этом роковом письме?
бессмысленное... Ах, Боже мой, этого-то я и боялся!
солнечном свете было видно, что все шторы в доме спущены. Когда
мы подъехали к дому, лицо моего друга исказилось от душевной
боли. Из дома вышел господин в черном.
японского шкафчика.
остался в кабинете. Я перебирал в памяти все события. Кажется
никогда в жизни я не был так подавлен, как сейчас... Кем был
прежде Тревор? Боксером, искателем приключений,
золотоискателем? И как он очутился в лапах у этого моряка с
недобрым лицом? Почему он упал в обморок при одном упоминании о
полустертых инициалах на руке и почему это письмо из
Фордингбриджа послужило причиной его смерти.
что мистер Бедоз, к которому моряк поехал прямо от Тревора и
которого он, по-видимому, тоже шантажировал, жил в Хампшире.
Письмо, следовательно, могло быть или от Хадсона, угрожавшего
тем, что он выдаст некую тайну, или от Бедоза, предупреждающего
своего бывшего сообщника, что над ним нависла угроза
разоблачения. Казалось бы, все ясно. Но могло ли письмо быть
таким тривиальным и бессмысленным, как охарактеризовал его сын?
Возможно, он неправильно истолковал его. Если так, то, по всей
вероятности, это искусный шифр: вы пишете об одном, а имеется в
виду совсем другое. Я решил ознакомиться с этим письмом. Я был
уверен, что если в нем есть скрытый смысл, то мне удастся его
разгадать.
лампу, а следом за ней вошел мой друг, бледный, но спокойный,
держа в руках те самые документы, которые сейчас лежат у меня
на коленях.
протянул мне короткую записку -- как видите, написанную
второпях на клочке серой бумаги.
Хадсон, по сведениям, рассказал о мухобойках все. Фазаньих
курочек берегитесь".
на моем лицо выразилось такое же замешательство, как сейчас на
вашем. Потом я внимательно перечитал его.
наборе слов. Быть может, он кроется именно в "мухобойках" или в
"фазаньих курочках"? Но такое толкование произвольно и вряд ли
к чему-нибудь привело бы. И все же я склонялся к мысли, что все
дело в расстановке слов. Фамилия Хадсон как будто указывала на
то, что, как я и предполагал, он является действующим лицом
этого письма, а письмо скорее всего от Бедоза. Я попытался
прочитать его с конца, но сочетание слов: "Берегитесь курочек
фазаньих" -- меня не вдохновило. Тогда я решил переставить
слова, но ни "дичь", ни "с" тоже света не пролили. Внезапно
ключ к загадке оказался у меня в руках.
они составят то самое письмо, которое довело старика Тревора до
такого отчаяния.
я прочел его моему другу, в нем явстенно прозвучала угроза:
смерти -- это бесчестье! А при чем же тут "глава предприятия"
"фазаньи курочки"?
у нас с вами не окажется иных средств, чтобы раскрыть
отправителя, они могут иметь большое значение. Смотрите, что он
пишет: "Дело... закончено...", -- и так далее. После того как
он расположил шифр, ему нужно было заполнить пустые места
любыми двумя словами. Естественно, он брал первое попавшееся.
Можете быть уверены, что он охотник или занимается разведением
домашней птицы. Вы что-нибудь знаете об этом Бедозе?
несчастный отец каждую осень получал от него приглашение
поохотиться в его заповедниках, -- ответил мой друг.
Бедоза, -- сказал я. -- Остается выяснить, как моряку Хадсону
удавалось держать в страхе состоятельных и почтенных людей.
позор! -- воскликнул мой друг. -- Но от вас у меня секретов
нет. Вот исповедь, написанная моим отцом, когда он узнал, что
над ним нависла опасность. Как мне доктор и говорил, я нашел ее
в японском шкафчике. Прочтите вы -- у меня для этого недостанет
ни душевных сил, ни смелости.
как в ту ночь, в старом кабинете, прочел ему. Видите? Она
написана на обороте документа, озаглавленного: "Некоторые
подробности рейса "Глории Скотт", отплывшей из Фалмута 8
октября 1855 года и разбившейся 6 ноября под 15+20' северной
широты и 25+14' западной долготы". Написана исповедь в форме
письма и заключает в себе следующее:
последние годы моей жизни. Со всей откровенностью могу сказать,
что не страх перед законом, не утрата положения, которое я
здесь себе создал, не мое падение в глазах всех, кто знал меня,
надрывает мне душу. Мне не дает покоя мысль, что ты меня так
любишь, а тебе придется краснеть за меня. Между тем до сих пор
я мог льстить себя надеждой, что тебе не за что презирать меня.
Но если удар, которого я ждал каждую минуту, все-таки
разразится, то я хочу, чтобы ты все узнал непосредственно от
меня и мог судить, насколько я виноват. Если же все будет
хорошо, если милосердный Господь этому не попустит, я заклинаю
тебя всем святым, памятью твоей дорогой матери и нашей взаимной
привязанностью: когда это письмо попадет к тебе в руки, брось
его в огонь и никогда не вспоминай о нем. Если же ты
когда-нибудь прочтешь эти строки, то это будет значить, что я
разоблачен и меня уже нет в этом доме или, вернее всего (ты же
знаешь: сердце у меня плохое), что я мертв. И в том и в другом
случае запрет снимается. Все, о чем я здесь пишу, я пишу тебе с
полной откровенностью, так как надеюсь на твою
снисходительность.
Джеймс Армитедж. Теперь ты понимаешь, как меня потрясло
открытие, сделанное твоим другом, -- мне показалось, что он
разгадал мою тайну. Под фамилией Армитедж я поступил в
лондонский банк и под той же фамилией я был осужден за
нарушение законов страны и приговорен к ссылке. Не думай обо
мне дурно, мой мальчик. Это был так называемый долг чести:
чтобы уплатить его, я воспользовался чужими деньгами, будучи
уверен, что верну, прежде чем их хватятся. Но злой рок
преследовал меня.
внезапная ревизия обнаружила у меня недостачу. На это могли бы
посмотреть сквозь пальцы, но тридцать лет тому назад законы
соблюдались строже, чем теперь. И вот, когда мне было всего
двадцать три года, я, в кандалах, как уголовный преступник,
вместе с тридцатью семью другими осужденными, очутился на