Чтение 3–й страницы книги ~Дьяволова нога~

разных мест. Он осмотрел пол, потолок, камин; но ни разу я не
заметил ни внезапного блеска в его глазах, ни сжатых губ,
которые подсказали бы мне, что в мозгу его мелькнула догадка.

-- Зачем топили камин? -- спросил он вдруг. -- Даже весной
топят в такой небольшой комнате?

Мортимер Тридженнис пояснил, что вечером было холодно и
сыро. Поэтому, когда он пришел, затопили камин.

-- Что вы собираетесь делать дальше, мистер Холмс? --
спросил он.

Улыбнувшись, мой друг положил руку мне на плечо.

-- Знаете, Уотсон, пожалуй, мне снова придется взяться за
трубку и снова вызвать ваши справедливые упреки, -- сказал он.
-- С вашего разрешения, господа, мы вернемся домой, ибо я не
рассчитываю найти здесь что-то новое. Я проанализирую все
известные факты, мистер Тридженнис, и если мне что-нибудь
придет в голову, немедленно извещу вас и священника. А пока
позвольте пожелать вам всего доброго.

Вернувшись в Полду-коттедж, Холмс погрузился в
сосредоточенное молчание. Он сидел с ногами в глубоком кресле,
весь окутанный голубыми клубами табачного дыма; его черные
брови сошлись к переносице, лоб перерезала морщина, глаза на
изможденном лице аскета уставились в одну точку. После долгих
раздумий он отбросил трубку и вскочил.

-- Ничего не выходит, Уотсон! -- рассмеялся он. --
Пойдемте-ка лучше побродим и поищем кремневые стрелы. Скорее мы
найдем их, чем ключ к этой загадке. Заставлять мозг работать,
когда для этой работы нет достаточного материала, -- все равно,
что перегревать мотор. Он разлетится вдребезги. Морской воздух,
солнце и терпение -- вот что нам нужно, Уотсон, а остальное
приложится.

-- Теперь давайте спокойно обсудим наше положение, Уотсон,
-- продолжал он, когда мы шли по тропинке над обрывом. -- Нужно
твердо усвоить хотя бы то, что нам известно, для того чтобы
поставить на место новые факты, когда они появятся. Уговоримся,
во-первых, что дьявольские козни тут ни при чем. Выбросим это
из головы. Отлично. Зато перед нами три несчастные жертвы
некоего намеренного или невольного преступления, совершенного
человеком. Будем исходить из этого. Идем дальше: когда это
случилось? Если верить Мортимеру Тридженнису, то, очевидно,
сразу же после его ухода. Это очень важно. Вероятно, все
произошло в следующие несколько минут. Карты еще на столе.
Хозяева в это время обычно ложатся спать. Но они продолжают
сидеть, даже не отодвинув стулья. Итак, повторяю: это произошло
немедленно после его ухода и никак не позже одиннадцати часов
вечера.

Проследим теперь, насколько возможно, что делал Мортимер
Тридженнис, выйдя из комнаты. Это совсем нетрудно, и он как
будто вне подозрений. Вы хорошо знакомы с моими методами и,
конечно, догадались, что довольно-таки неуклюжая уловка с
лейкой понадобилась мне для того, чтобы получить ясный
отпечаток его ноги. На сыром песке она отпечаталась прекрасно.
Вчера вечером, как вы помните, тоже было сыро, и я легко
проследил его путь. Судя по всему, он быстро пошел к дому
священника.

Раз Мортимер Тридженнис исчезает со сцены, значит, перед
игроками в карты появляется кто-то другой; кто же это и как ему
удалось вызвать такой ужас? Миссис Портер отпадает. Она явно ни
при чем. Можно ли доказать, что некто прокрался из сада к окну
и своим появлением добился такого трагического исхода?
Единственное указание на это исходит опять-таки от Мортимера
Тридженниса, который говорил, что его брат заметил какое-то
движение в саду. Это странно, потому что вечер был темный, шел
дождь, и если тот, кто собирался напугать этих людей, хотел,
чтобы его заметили, он должен был прижаться лицом к оконному
стеклу. А под окном широкая цветочная грядка -- и ни одного
отпечатка ног. Трудно вообразить, как мог незнакомец при этих
обстоятельствах произвести столь жуткое впечатление; к тому же
мы не находим подходящего мотива для такого необъяснимого
поступка. Вы улавливаете наши трудности, Уотсон?

-- Еще бы! -- убежденно отвечал я.

-- И все-таки, если у нас появятся новые данные, мы
преодолеем эти трудности. По-моему, в ваших необъятных архивах,
Уотсон, найдется много таких же неясных случаев. Тем не менее
отложим дело пока не получим более точных сведений, и закончим
утро поисками неолитического человека.

Кажется, я уже говорил, что мой друг обладал
исключительной способностью совершенно отключаться от
какого-либо дела, но никогда я не поражался ей больше, чем в то
весеннее утро в Корнуэлле, когда часа два кряду он толковал о
кельтах, кремневых наконечниках и черепках так беззаботно,
будто зловещей тайны не было и в помине. И только вернувшись
домой, мы обнаружили, что нас ждет посетитель, сразу же
вернувший нас к действительности. У него не было нужды
представляться нам. Гигантская фигура, огрубевшее, иссеченное
морщинами лицо, горящие глаза, орлиный нос, седеющая голова,
почти достающая до потолка, золотистая борода с проседью,
пожелтевшая у губ от неизменной сигары, -- эти приметы были
отлично известны и в Лондоне и в Африке и могли принадлежать
лишь одному человеку -- доктору Леону Стерндейлу,
прославленному исследователю и охотнику на львов.

Мы слышали, что он живет где-то поблизости, и не раз
замечали на торфяных болотах его могучую фигуру. Однако он не
стремился к знакомству с нами, да и нам это не приходило в
голову, потому что мы знали, что именно любовь к уединению
побуждает его проводить большую часть времени между
путешествиями в маленьком домике, скрытом в роще у
Бичем-Эраэнс. Там он жил в полном одиночестве, окруженный
книгами и картами, сам занимался своим несложным хозяйством и
совершенно не интересовался делами соседей. Поэтому меня
удивила горячность, с которой он расспрашивал Холмса, удалось
ли ему разгадать хоть что-нибудь в этой непостижимой тайне.

-- Полиция в тупике, -- сказал он, -- но, может быть, ваш
богатый опыт подскажет какое-нибудь приемлемое объяснение? Я
прошу вас довериться мне потому, что за время моих частых
наездов сюда я близко познакомился с семьей Тридженнисов, они
даже приходятся мне родственниками со стороны матери, здешней
уроженки. Вы сами понимаете, что их ужасная судьба потрясла
меня. Должен сказать вам, что я направлялся в Африку и уже был
в Плимуте, когда сегодня утром узнал об этом событии, и туг же
вернулся, чтобы помочь расследованию.

Холмс поднял брови.

-- Из-за этого вы пропустили пароход?

-- Поеду следующим.

-- Бог мой, вот это дружба!

-- Я же сказал, что мы родственники.

-- Да, помню... по материнской линии. Багаж уже был на
борту?

-- Не весь, большая часть еще оставалась в гостинице.

-- Понимаю. Но не могла ведь эта новость попасть в
плимутские газеты сегодня утром?

-- Нет, сэр. Я получил телеграмму.

-- Позвольте узнать, от кого?

Исхудалое лицо исследователя потемнело.

-- Вы слишком любознательны, мистер Холмс.

-- Такова моя профессия.

Доктор Стерндейл с трудом обрел прежнее спокойствие.

-- Не вижу основания скрывать это от вас, -- сказал он. --
Телеграмму прислал мистер Раундхэй, священник.

-- Благодарю вас, -- отозвался Холмс. -- Что касается
вашего вопроса, то я могу ответить, что мне еще не вполне ясна
суть дела, но я твердо рассчитываю добиться истины. Вот пока и
все.

-- Не могли бы вы сказать, подозреваете ли вы кого-нибудь?

-- На это я вам не могу ответить.

-- В таком случае я пришел напрасно, не стану задерживать
вас более.

Знаменитый путешественник большими шагами вышел из нашего
домика, изрядно раздосадованный; вслед за ним ушел и Холмс. Он
пропадал до самого вечера, а когда вернулся, вид у него был
усталый и недовольный, и я понял, что розыски не увенчались
успехом. Его ждала телеграмма, он пробежал ее и бросил в камин.

-- Это из Плимута, Уотсон, из гостиницы, -- пояснил он. --
Я узнал у священника, как она называется, и телеграфировал
туда, чтобы проверить слова доктора Стерндейла. Он
действительно ночевал там сегодня, и часть его багажа
действительно ушла в Африку; сам же он вернулся, чтобы
присутствовать при расследовании. Что скажете, Уотсон?

-- Видимо, его очень интересует это дело.

-- Да, очень. Вот нить, которую мы еще не схватили, а ведь
она может вывести нас из лабиринта. Бодритесь, Уотсон, я