Не успел? Или у него были серьезные резоны не доверять им? А я расскажу?
Илью подставлю? Мертвых уже не подставишь... А если он закрывал кого-то
живого? Фраза о креветках могла быть адресована кому-то очень своему - ну
да, я ее и получил. Наверное, кто-то еще мог бы ее понять, но получил-то ее
я. Что же теперь, делать вид, что я ничего не понял?"
раненый и преданный, на одной ненависти (сил уже не было) полз через
расстрелянный, залитый кровью Аден... Если бы не Илья тогда...
воспоминания не несли, от них сердце начинало молотить как сумасшедшее, и
хотелось напиться до полной отключки, до черноты, до нуля, так, чтобы в
пьяном забытьи уже не привиделся давнишний йеменский кошмар...
Только как? И вообще, реально ли это? И не помчусь ли я потом с разгадкой к
Илюше в гости - вместе радоваться? Но других-то вариантов нет. Не могу же я
на самом деле забыть..."
половине головы проснулась окончательно, она потекла с виска на лоб, потом
опустилась на левый глаз и запульсировала оранжево-красным цветом...
Обнорский достал таблетки и, морщась, нажал кнопку вызова стюардессы, чтобы
попросить стакан воды...
Андрею... Да, конечно, чуть пополнее, правда, но все же очень на Лену
похожа, и волосы такие же - как это он не заметил сразу при посадке...
Лена... Перед глазами мелькнул расстрелянный аэрофлотовский "рафик" в
Кресенте, у морских ворот Адена, растрепанные волосы и растерзанная блузка
Лены, ее дрожащий голос: "Ты... тебя ведь зовут Андрей... Это ты, Андрюша?"
поднял глаза и обмер. Перед ним с непередаваемым выражением на лице стояла
Лена - повзрослевшая, чуть пополневшая, но все же - она... И вот тут прошлое
прорвало все шлюзы памяти и с головой накрыло Андрея...
ЧАСТЬ I
ПАЛЕСТИНЕЦ
которым трудился я, делая их: и вот, вс" - суета и томление духа, и нет от
них пользы под солнцем!..
бессмысленной и жестокой афганской войне, весь западный мир гневно осуждал
агрессоров и требовал вывода "ограниченного контингента советских войск". В
ООН создавались специальные комиссии по афганскому вопросу, газеты и журналы
печатали душераздирающие репортажи, с экранов телевизоров слово "Афганистан"
летело к зрителям десятки раз за день. За всей этой шумихой почти не
освещенным осталось то обстоятельство, что советские офицеры и солдаты
выполняли "интернациональный долг" во многих других развивающихся странах,
причем число этих стран измерялось не единицами, а десятками. Но если на
Западе кто-то где-то хоть немного и слышал об этом, то в Советском Союзе
единственным известным мирным обывателям сортом "интернационалистов" были
афганцы... Об остальных знали лишь те, кому это положено было по долгу
службы, да близкие родственники, которых, впрочем, предупреждали о том,
чтобы лишнего они не болтали...
государственного университета имени товарища Жданова Андрей Обнорский летел
в столицу Южного Йемена Аден. Моторы самолета гудели мирно и ровно, за
бортом была глубокая ночь, но спать Андрею совсем не хотелось - сказывалось
возбуждение. Впервые за двадцать один год жизни он покидал рубежи Родины.
заплаканные родители, Маша...
Похоже, был прав отец, говоря перед свадьбой: "Торопишься ты, сынок. Хотя -
тебе жить, тебе и решения принимать". Маша тоже училась на восточном, только
тремя курсами старше Андрея, ее специальностью были история Китая и
китайский язык, а распределение она получила в Москву, в одну закрытую
контору, которую на восточном факультете знали как "Спектор". Среди
студентов циркулировали упорные слухи, что этот "Спектор" был одним из
подразделений КГБ СССР, но чем занималась эта контора и что в ней делали
выпускники восточного факультета - никто не знал. Кстати, попадали в этот
"Спектор" в основном не выпускники, а выпускницы - на каждом курсе
восточного факультета было около пятнадцати девчонок-москвичек, о которых
все знали, что они "кагэбэшные целевички", то есть направленные на учебу в
Ленинград по целевому направлению... Видимо, в этом был определенный резон:
за пять лет учебы в Ленинграде москвички рвали все ненужные связи в столице
и возвращались домой с минимумом московских контактов. Их будущих шефов это
вполне устраивало.
курсе, а она на пятом. Потом Маша уехала в Москву, два года они
перезванивались и изредка виделись - Андрей приезжал на каникулы, иногда по
выходным. А потом они решили пожениться, наверное, не столько из-за любви,
сколько из-за боязни боли от приближавшегося разрыва. Свадьба, состоявшаяся
в марте, мало что изменила в их отношениях, видеться чаще они не стали:
Андрей не мог бросить учебу, а Маша - работу. Кстати, даже после свадьбы
Обнорский практически ничего нового о работе своей жены не узнал, на все
вопросы она отвечала коротко: "Ничего особенного, в основном занимаемся
переводами". И все. Все так все... Жизнь у молодоженов пошла своим чередом.
Вот только семьи не было. Какая, к черту, семья, если живут врозь, в разных
городах, а муж даже толком не знает, где жена работает и чем занимается?
Когда Андрей заполнял анкеты, оформляя документы для загранкомандировки, в
графе "Место работы жены" он поставил сообщенный ему накануне пятизначный
номер войсковой части Обнорский был очень рад предстоящей командировке - он
и пошел-то на восточный факультет, чтобы дальние экзотические страны
повидать, а что в этих странах делать придется, его не особо волновало. Тем
более что студентам толком никто ничего не объяснял. Как правило, после
третьего или четвертого курса студентов - арабистов, афганистов и иранистов
- поголовно загребали на годичную практику в страны изучаемых языков. Одни
ехали по гражданской линии - учились год в местных университетах, другие, у
которых с блатом было похуже, "гремели по войне" - то есть отправлялись
военными переводчиками в многочисленные военные контингенты СССР в странах
Африки и Ближнего Востока. Военных переводчиков для советских советников и
специалистов катастрофически не хватало, вот и затыкали дыры студентами. Те,
кто попадал на "практику" от Министерства обороны, возвращались обычно на
факультет какими-то странными - молчаливыми, с непонятной горькой мудростью
в глазах и карманами, набитыми деньгами. Деньги эти вернувшиеся из разных
горячих точек ребята с каким-то непонятным остервенением пропивали по
кабакам и общагам, но даже в кураже чудовищных загулов вернувшиеся
старшекурсники мало что говорили своим младшим коллегам, у которых первые
командировки были еще впереди. Много трепались и рассказывали про свои
геройства лишь те, что на самом деле сидели при штабах, - они, кстати
сказать, как правило, возвращались доучиваться с орденами или медалями.
Только когда ребята сами наконец попадали на свои "практики", они, вспоминая
рассказы старших, начинали понимать, что было враньем, а что - правдой.
Только правду говорили редко - слишком уж она была жестокой, некрасивой и
неромантичной... Совсем неромантичной.
месили сапогами песок арабских пустынь. Из одиннадцати студентов-арабистов
выездная комиссия факультета не допустила до оформления документов двоих -
Мишку Немцова и Обнорского. Немцов стал невыездным еще на втором курсе -
всерьез и надолго. Мишка был круглым отличником, да вот занесла его однажды
нелегкая на исторический факультет, где группа студентов развернула
дискуссии по комсомолу - дескать, аморфная организация стала, надо что-то
менять... Комитет государственной безопасности на эти милые шалости
придурков посмотрел серьезно - Немцова хоть и не выгнали с "идеологического"
восточного факультета, но на его карьере навсегда был поставлен жирный
крест. Прегрешение Обнорского было явно меньше - он однажды засмеялся не
вовремя на военной кафедре: шла конференция, посвященная сорокалетию
Сталинградской битвы, и докладчик-полковник путал падежи, предлоги и
ударения в словах. За этот смешок Андрей тем не менее схлопотал выговор с
весьма угрюмой формулировкой: "За глумление над памятью отцов, павших в
Сталинградской битве". Быть бы и Обнорскому невыездным навеки, да вмешались
какие-то крупные начальники Маши из Москвы. К тому же некомплект
переводчиков в странах Ближнего Востока к 1984 году составил чуть ли не
пятьдесят процентов - и из Главного управления кадров Министерства обороны
СССР полетели директивы: оформлять и отправлять всех кого можно - хулиганов,
двоечников, хромых, слепых, сифилитиков, дебилов... Индульгенция не
коснулась лишь категории "антисоветчиков", в которую умудрился попасть
несчастный Немцов. Это клеймо не смывалось ничем.
практически ни о чем не спрашивали - какой-то генерал-майор два часа
извергал из себя маловразумительный водопад общих слов о высоком доверии
Родины и "интернациональном долге". После этого собеседования Обнорский
абсолютно не понимал, в чем будет заключаться его "практика", и, что самое
печальное, ему даже не сказали, в какой именно "одной из развивающихся
стран" (как было написано в документах) ему предстоит оказаться. Потом было
собеседование в ЦК КПСС, где какой-то мелкий клерк так же неконкретно
воодушевлял на что-то, но уже короче - в течение часа. И только в последней
Курылев Олег
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Свержин Владимир
Шилова Юлия
Афанасьев Роман