смерть в автокатастрофе. Не пожалели угнанной машины, а двойника по моргам,
среди неопознанных и невостребованных трупов, целую неделю подбирали.
Постарались на славу, чтобы никому и в голову не пришло искать похищенного,
-- ведь он мог понадобиться таким людям, которые могут кого хочешь из-под
земли достать. Помнится, задал им вопрос: "Ну а поминки вы по мне справили?"
На что собеседник, хохоча, ответил: "Нет, фантазии не хватило, -- и добавил:
-- Но точно знаем, частенько тебя поминают, говорят, что вот мастер
настоящий был, чистодел!"
невольно пришла на ум странная мысль, и вспомнил он, что звался в ту пору
Игорем Трофимовичем Селезневым. Но похитителям важна была не фамилия его,
нужен был слух: дескать, в жуткой дорожной катастрофе насмерть разбился и
сгорел знаменитый Туглар, -- вот они и похоронили его как Тоглара.
сметку чеченцев: зачем им лишний раз обострять и без того натянутые
отношения со славянскими группировками в Москве. Если бы о его похищении
узнали воры старой школы, люди его окружения: Япончик, Захар, Сильвестр,
Шакро-старый, Сво, они бы тут же организовали достойный "бартер", благо в
белокаменной для этого именитых и богатых чеченцев хватало с лихвой. Но что
было -- быльем поросло. И выходит, что он как бы заново родился. От этой
мысли беглец немного повеселел и даже улыбнулся, однако улыбка эта была
мимолетная...
пассажир, но, как ни старался, не мог вспомнить свое "новое имя". Такое с
ним случилось впервые: он обладал феноменальной памятью, вероятно, мог
соревноваться на сцене с тем, кому приходится запоминать целые страницы
текста, с первого раза продекламировать только что прочитанную поэму. Когда
в обиходе появилось незнакомое слово "компьютер", как-то в застолье, пытаясь
кому-то доходчиво объяснить, что это за зверь такой, Шакро, тогда еще без
приставки "старый" -- сказал: "Ну, это как Тоглар... Только компьютеров
много, а Тоглар один". Тугодуму сразу стало ясно, что компьютер -- прежде
всего феноменальная память, помнит все и навсегда. И вот память не
сработала, подвела... "Наверное, старею или устал, перенервничал", --
невесело усмехнулся Тоглар.
там ни верных друзей, ни сердечных привязанностей, ни тем более родни.
Просто там, в районе завода "Ростсельмаш", был оборудован тайник, к нему он
и торопился. Таких тайников у него было около десятка, многие из них ныне
оказались за границей -- в ближнем зарубежье, теперь там свои паспорта, и
тайники скорее всего были утеряны для него навсегда. Вот и ташкентскую
фамилию он помнил -- Сулейманов Рефат Шакирович, 1947 года рождения,
крымский татарин. Но ростовский тайник от Чечни оказался самым близким...
блатную жизнь, вспомнил пассажир и другое, давнее -- первую отсидку и
первого учителя. Это он наставлял: на воле надо помнить о черной полосе в
жизни и быть готовым в ней, чтобы везде, веером, по стране были разбросаны
тайники. Имеешь в запасе полдюжины документов -- и в такой большой стране
сам черт тебе не страшен, хотя и повязаны вроде все обязательной пропиской
-- ну, это для лохов. Так говорил его Учитель, первым распознавший его
редкий талант. Но за лоха его никогда не держали, с первых же дней в лагере
стали величать Мастер, это уж потом, когда время кликух пришло всерьез,
появилось Тоглар -- прозвище не уголовное, -- так прозвали его еще
студентом, в мединституте на первом курсе.
Ичкерии, где он томился в неволе, осталась позади. Одна блатная песня на
кассете, которую врубил водитель, сменялась другой, шофер замолчал надолго,
невесело размышляя, что в случае войны его снова забреют в солдаты -- только
четыре года, как он отслужил срочную, и военная профессия у него дефицитная,
не отвертеться, -- сапер...
пятидесятых: темную, холодную, неустроенную... Похожие картины мелькали
сейчас за окном, и он неожиданно провалился памятью в детство, когда еще был
жив отец, а его самого звали Костиком, Костей Фешиным. Он родился в
маленьком местечке Мартук, что на полпути между Оренбургом и Актюбинском, в
казахстанских степях, -- теперь, выходит, в чужом государстве. Родился в
неподходящее время, в войну, в лютом декабре 1943 года. Отец его, Фешин
Николай Николаевич, родом из Казани, в сорок втором был тяжело ранен под
Смоленском и попал в Оренбург в тыловой госпиталь. Там и познакомился с его
будущей матерью -- Зоей Григорьевной Валянской, работавшей в госпитале
медсестрой. Отцу ампутировали по локоть левую руку, зашили и заштопали во
многих местах и комиссовали подчистую. С безруким мужем,
фронтовиком-орденоносцем, беременная мать и вернулась в отчий дом, в
поселок, стоявший на границе России и Казахстана, да и какая граница -- лишь
на картах.
мчавшейся в ночи "Волги". Не полных шести лет шустрый Костик пошел в школу,
значит, это случилось осенью 1949 года. Пожалуй, с тех пор, даже чуть
раньше, он и помнит свою жизнь в степном поселке у железной дороги.
их поселке, где ни завода, ни фабрик, ни шахты, лишь по соседству захудалый
колхоз "Третий Интернационал", позже переименованный в "Победу", а ныне
сгинувший с перестройкой навсегда, да полукустарная артель "Промкомбинат".
Чем там только не занимались: шили шапки и валяли валенки, тачали сапоги и
мастерили седла для лошадей -- главного транспорта тех лет. А еще варили
мыло и конфеты. Лудили и паяли, чинили кастрюли и керосинки... В общем, за
что только не брались его земляки, мартучане, чтобы выжить. Работы в поселке
на хватало даже для людей здоровых и сильных, а каково было его израненному,
больному отцу с одной рукой? Да еще в сельской местности, где вся жизнь
связана с физическим трудом: хоть огород посадить, хоть скотину обиходить,
хоть дом подправить.
для мужа, пока тот не приладился одной рукой управляться. Но вдруг жизнь
отца преобразилась, и случилось это в базарный день. В ту пору
потребкооперация еще не набрала силу, торговли настоящей с магазинами,
универмагами не было, все решалось на рынке, и оттого базар был не
последним, если не главным местом в селе. Ходили туда не только по делам, но
и на людей посмотреть, и себя показать, как говаривали в те годы.
то ли купить чего, то ли присмотреть. В торговых рядах расположенного на
пустыре базара, рядом с церковью, они наткнулись на неожиданный для Мартука
товар, который вызвал живой интерес односельчан. Двое инвалидов, один без
руки, другой с деревяшкой вместо ноги, бойко зазывали "приобрести живопись",
"украсить унылую жизнь произведениями искусства". Это были те самые лебеди,
плавающие в ультрамариновом озере, целующиеся голубки, томные красавицы и
неотразимые брюнеты-сердцееды, слащавые пейзажи с пышными кустами роз,
детки, похожие на разнаряженных кукол, былинные богатыри и русалки -- все
то, что позже назовут лубком, кичем. Но тогда, на провинциальном базаре,
среди оборванных и полуголодных людей эти холсты казались предвестниками
какой-то другой, грядущей богатой и сытой жизни, оттого-то рядом в
восхищении и толпился народ. Картины стоили недорого, не дороже ведра
картошки или полутора килограммов сала, и их охотно раскупали или меняли на
то же самое сало, на табак-самосад, а за живого гуся можно было сторговать
даже пару, на выбор. Мать тоже порывалась купить одно такое "творение", где
была изображена влюбленная парочка, а по низу шла надпись красными, будто
кровью буквами: люби меня, как я тебя! Но отец остановил ее, сказал: "Не
надо, я лучше нарисую".
Костика, Марию Ивановну, пожертвовать ему старую клеенку, которую в доме
давно пора заменить, тем более что и новая была, да использовалась только по
воскресеньям и праздникам. Затем с помощью соседа натянул клеенку на рейки,
а потом, опять же у тещи, разжился двумя горстями муки, яйцами, выпросил у
сапожника Петерса казеинового клея и к ночи уже загрунтовал старую клеенку.
кисти, но ему и тут повезло. До войны в районном Доме пионеров Мартука
работала изостудия, и нынешний директор Дома пионеров, тоже фронтовик, на
свой страх и риск разрешил Николаю пошарить в заброшенном чулане, где было
свалено все, что осталось от довоенного кружка юных художников. Нашлись там
разные кисти, художественный картон и даже целый рулон отличного холста, а
самое главное -- довольно-таки много красок, которые, впрочем, за пять лет
высохли и почти пришли в негодность. Однако Николай, видать, знавший в этом
деле толк, перетер засохшие краски вручную, мешая их со скипидаром, олифой,
подсолнечным и льняным маслом. Костик ему увлеченно помогал. И наконец
настал день, когда отец, уложив всех спать, объявил, что сегодня "приступает
к картине". А утром, когда сын с шумом вбежал в большую комнату, между
окнами, выходившими на Украинскую улицу, висела еще не просохшая, пахнущая
красками и лаком большая картина.
над большим прудом в лилиях, стояла удивительно красивая женщина, очень
похожая на маму, в белом кружевном до пят платье, в роскошной шляпе,
украшенной цветами, и с ярким веером из павлиньих перьев в руках.
такой красоты. Ему хотелось закричать: "Это нарисовал мой папа!", но голос
словно пропал, и тогда от гордости за отца он просто заплакал. Плакали и
мама, и бабушка, но уже от радости: им стало ясно, что отец нашел наконец
для себя достойное дело.
выходил всего несколько раз, и с появлением его на рынке коробейники из
города перестали заезжать в Мартук -- понимали, что с одноруким художником
конкуренцию им не выдержать. Отец больше работал дома, на заказ... Написал
Шилова Юлия
Русанов Владислав
Лукин Евгений
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Рыбаков Вячеслав