В десять я лег спать. Мячиков еще немного почитал и тоже отправился на боковую -- я видел, как он погасил свет. И снова, как и в прошлую ночь, я был разбужен богатырским храпом, похожим на рев Ниагарского водопада, снова я встал и, зевая, отправился в туалет, снова на кафельному полу обнаружил пустую ампулу со странным названием "омнопон". На этот раз я не выбросил ее, а сунул в карман, смутно подозревая, что появление этой, теперь уже второй, ампулы здесь не случайно. И снова, вернувшись в номер, при свете уличного фонаря я увидел безмятежное, счастливое лицо спящего Мячикова -- вот только храпа теперь не было слышно. А утром, наперекор моему дурному предчувствию, я с облегчением узнал, что ночь прошла спокойно и никто больше не убит.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
1.
Проснулся я поздно. Голова трещала так, что, казалось, вот-вот лопнет. В номер как раз входил Мячиков -- быстрый, уверенный в себе и, если бы не вчерашнее убийство, я бы сказал -- счастливый.
-- Вы еще спите? -- с ласковой укоризной произнес он. -- Эх вы, соня! А я вот, не в пример вам, времени даром не терял.
-- Доброе утро, Григорий Адамович. Неужто убийцу нашли?
-- Как знать, как знать, -- загадочно улыбнулся Мячиков. -- По крайней мере, некоторую полезную информацию мне раздобыть удалось. И раз уж мы с вами взялись за это темное дело, то вам наверняка небезынтересно будет узнать то, что уже известно мне. Во-первых, пока вы спали, я успел обойти весь дом отдыха и теперь имею некоторое представление о его архитектурных особенностях, а также расположении ряда служб, включая кабинет директора, медпункт, кухню и так далее. На первом этаже, помимо столовой, мне удалось обнаружить небольшой спортивный зал с теннисными столами, биллиардную, видеосалон -- правда, не функционирующий ввиду отсутствия необходимой аппаратуры, а также зал игровых автоматов, в котором аппаратура хотя и присутствует, но неисправна. Возле столовой расположен склад спортинвентаря, где, кстати, можно взять напрокат лыжи. Второй этаж отведен под жилые помещения обслуживающего персонала и сотрудников дома отдыха; здесь же размещены все административные службы, включая кабинет врача. Третий этаж целиком и полностью отдан нам, отдыхающим. Кстати, раз уж я коснулся жилой части здания, то хочу сообщить вам, любезный Максим Леонидович, прелюбопытную деталь: соседний с нами номер, тот, что разделяет наш и хомяковский, пустует.
-- Вот как? -- заинтересовался я.
-- Именно так. Теперь, во-вторых...
-- Позвольте, Григорий Адамович, -- перебил я его, -- есть еще четвертый этаж.
-- Четвертый? -- быстро спросил он, в упор глядя на меня. -- А что -- четвертый? Этаж как этаж. Дело в том, что я там не был -- не успел. Так, понаслышке, выяснил, что в основном он занят под складские помещения, где месяцами пылится постельное белье, как чистое, так и грязное, ждущее отправки в прачечную, тут же свалена нераспакованная мебель, моющие средства и так далее. Словом, нормальному человеку там делать нечего. Теперь, во-вторых: я виделся с Хомяковым. Да-да, виделся, и даже переговорил с ним. И надо вам сказать, Максим Леонидович, личное знакомство еще больше усугубило мое отрицательное мнение о нем. Грубый, неотесанный тип, краснорожий верзила, похожий на объевшегося борова. Но, как ни странно, на вопросы мои ответил. И знаете, что он мне сказал? В ту ночь, когда он видел вас, он был трезв как стеклышко.
-- И тем не менее он продолжает утверждать, что видел, как я шел по коридору со стороны холла? -- спросил я.
-- Да, -- ответил Мячиков, медленно прохаживаясь по номеру. -- Продолжает утверждать. Это-то и странно. Знаете, что я подумал? -- Он остановился и резко повернулся ко мне. -- Если он был трезв, то ошибиться не мог -- это факт. Согласны? -- Я кивнул. -- А раз он продолжает стоять на своем, значит его заявление -- заведомая ложь, а отсюда следует, что, клевеща на вас, он преследует вполне определенную цель.
-- Какую же?
-- Вы не догадываетесь? По-моему, это ясно: он пытается свалить вину на вас.
-- Так вы думаете, что это именно он убил алтайца?
-- Кстати, фамилия алтайца -- Мартынов, это я тоже выяснил между делом... По поводу же того, кто убийца, я пока судить не берусь, но тот факт, что Хомяков каким-то образом причастен к этому делу, по-моему, не оставляет сомнений.
-- Он мог солгать, когда говорил, что был трезв в ту ночь, -- предположил я.
-- Зачем? -- быстро спросил Мячиков. -- Зачем ему лгать? Не кажется ли вам, Максим Леонидович, что он специально стоит на своем, чтобы ему поверили -- трезвому веры больше. И следователь, кажется, клюнул на эту приманку. А был он пьян или трезв, это значения не имеет, важно то, что он сказал на допросе. На допросе же он самым наглым образом поставил под удар вас, любезный Максим Леонидович. И самое неприятное для вас то, что вы действительно были в коридоре.
-- Он в номере живет один?
-- Нет, -- повернулся ко мне Мячиков и устремил на меня любопытный взгляд, -- не один. Вопрос правомерен. Браво, мой друг! Когда я заходил к Хомякову, в его номере была женщина.
-- Женщина? Жена, наверное?
-- Исключено, -- замотал головой Мячиков. -- По двум-трем оброненным ими словам я понял, что, хотя они и прибыли сюда вместе, в супружестве не состоят.
-- Ясно, -- кивнул я, -- решили приятно провести время вдали от любопытных глаз знакомых и, возможно, своих законных супругов.
-- Вот-вот, -- согласился он, -- так я и подумал. Кстати, именно наличие женщины и подтверждает слова Хомякова о том, что он был трезв или, по крайней мере, только слегка выпивши. Но только слегка. Посудите сами, Максим Леонидович, какая женщина позволит своему любовнику напиться в первую же выпавшую на их долю ночь, свободную от посторонних, как вы верно заметили, глаз? Да никакая, если, конечно, не предположить, что единственной целью их уединения явилась обоюдная патологическая страсть к спиртному. Но в это верится с трудом. Вы согласны со мной, дорогой друг?
-- Абсолютно, -- ответил я.
-- Итак, -- продолжал Мячиков, -- Хомяков был трезв или только слегка пьян -- и в том и в другом случае он не мог видеть вас идущим по коридору со стороны холла. Отсюда вывод: его показания заведомо лживы. А ложь всегда наводит на некоторые размышления. По крайней мере, Хомякова ни в коем случае нельзя упускать из виду.
Я задумался.
-- Что ж, -- сказал я наконец, -- за рабочую гипотезу Хомякова принять можно, хотя на данном этапе ничего конкретного я бы утверждать не взялся. Кстати, Григорий Адамович, что вы можете сказать об этих так называемых алтайских передовиках? Вот у кого наверняка могли быть мотивы к убийству.
-- Да, с этими отчаянными парнями шутки плохи. Возможно, в чем-то они не поладили, повздорили -- и одним стало меньше. Алтай -- совершенно дикая страна, и живут там одни дикари, для которых жизнь человека не дороже бутылки водки или, скажем, ставки в преферанс. И все же я более склонен поверить в версию с Хомяковым.
-- Любая версия должна опираться на факты, -- возразил я.
-- Согласен, -- кивнул Мячиков, -- именно факты и привели меня к этой версии. Хомяков повинен в одном величайшем грехе -- во лжи. Это факт? Факт, по крайней мере, мы с вами только что выяснили его. А ложь, по моему разумению, всегда страшней любого деяния честного человека, как бы неприглядно это деяние ни выглядело на первый взгляд. Вы согласны? -- Я, подумав, кивнул. -- Итак, Хомяков -- кандидат номер один. Если допустить, что наши логические построения верны, то события прошлой ночи можно представить следующим образом. Около трех часов Хомяков встретился в холле, вернее, на лестничной площадке, с тем несчастным, которого то ли в результате внезапно вспыхнувшей ссоры, то ли по заранее обдуманному плану -- истинных причин убийства мы, к сожалению, пока не знаем -- вышеупомянутый Хомяков ударил ножом и смертельно ранил. Потом он вернулся в номер, оставив умирающего на месте преступления, но, прежде чем закрыть за собой дверь, увидел вас: вы крадучись шли по коридору, озираясь по сторонам и прислушиваясь. Первым его чувством был испуг, но потом отчаянная мысль пришла ему в голову: он решил все содеянное им свалить на вас. Именно так он и поступил, когда подошла его очередь отвечать на вопросы следователя, но сделал это умно и тонко: говоря о вас, дорогой друг, он ни на йоту не отступил от истины, изменив лишь направление вашего движения по коридору. Так что к разговору с вами следователь был уже основательно подготовлен. Можно предположить, что вашему рассказу он не поверил...
-- Так оно и было, -- вставил я.
Он кивнул:
-- Тем самым следователь включил вас в список подозреваемых, и теперь вы, дорогой Максим Леонидович, у него, как говорится, "под колпаком". Но я уверен, справедливость восторжествует, и все тайное в конце концов станет явным. По крайней мере, мы должны приложить к этому максимум усилий.
Версия Мячикова показалась мне убедительной. Пожалуй, из числа всех кандидатов в преступники Хомяков был наиболее яркой фигурой. Мячиков прав: даже самая маленькая ложь черным, несмываемым пятном ложится на любого, пусть кристально чистого человека. Но одна мысль все же не давала мне покоя: ложь Хомякова, с другой стороны, вовсе не означала, что он причастен к убийству, могли ведь быть у него и иные причины лгать. И тем не менее я был доволен ходом нашего расследования -- хотя мое участие в нем было пока что чисто символическим -- и искренне восхищен кипучей деятельностью, которую развил неунывающий Мячиков с самого раннего утра.
-- А вы действительно не теряли времени даром, Григорий Адамович, -- улыбнулся я ему, одеваясь и приводя себя в порядок. В голове стучало и ухало с такой силой, что я невольно поморщился, когда резко поднялся с кровати.
-- Что с вами? -- участливо спросил Мячиков, заметив мое состояние.
-- Пустяки, -- махнул я рукой. -- Голова разболелась. Пройдет.
-- Конечно, пройдет, -- подхватил Мячиков, сокрушенно хмуря брови, -- но все-таки какая неприятность...
-- Не берите в голову, пустяки.
-- Хороши пустяки! -- Он вдруг хлопнул себя ладонью по круглому выпуклому лбу, озаренный внезапной мыслью. -- Бог ты мой! Какой же я осел! А вы молчите, Максим Леонидович, ни слова мне не говорите. Я ведь не предупредил вас, что по ночам храплю, и, говорят, сильно. Сам-то я этого не замечаю, а вас наверняка донимаю вот уже вторую ночь. Вот незадача-то! Вы бы сразу сказали, дорогой мой. Оттого и голова болит, что я вам спать не даю. Очень, очень сожалею об этом и искренне раскаиваюсь в содеянном.
Бесспорно, он был прав. Мой организм выразил своеобразный протест против его чудовищного храпа -- в виде бессонницы и вызванной ею головной боли. Мозг Мячикова был поистине кладезем всевозможных мыслей, среди которых немало было и мудрых. Вот и сейчас одна такая мысль, видимо, выплыла на поверхность его сознания и разгладила морщины на лбу.
-- Я знаю, что делать! -- радостно потирая руки, возвестил он. -- Только прошу вас, Максим Леонидович, дорогой, не усмотрите в моих словах что-нибудь обидное -- моими помыслами движет исключительно расположение к вам, участие и желание помочь. Верьте мне. Кроме того, это может послужить интересам нашего общего дела. -- Он сделал небольшую паузу. -- Не перебраться ли вам, дорогой друг, в соседний номер -- ведь он пустует?
Идея показалась мне неожиданной и действительно представляющей интерес. Я был далек от мысли подозревать этого добряка в желании избавиться от меня и попытке завладеть номером в единоличное пользование.
-- Представляете, какое преимущество мы получим, если вы переселитесь туда! -- продолжал он, воодушевляясь. -- Ведь через стену -- а стены здесь, заметьте, очень тонкие -- будет находиться комната Хомякова, за которым мы сможем установить наблюдение гораздо более тщательное, чем сейчас. Этим переездом мы убьем, так сказать, сразу двух зайцев: избавим вас от неприятного соседа-храпуна и вплотную приблизимся -- по крайней мере, территориально -- к предполагаемому убийце. Ну, соглашайтесь! А нет -- так я сам перееду, чтобы не затруднять вас лишними хлопотами. А, Максим Леонидович?
Я поймал себя на мысли, что все, что бы ни делал или ни говорил Мячиков, всегда отвечало моим собственным намерениям, -- словом, между нами наметилась полная гармония. Общаться с ним было легко и приятно. Вот и сейчас, высказывая свое предложение, он словно бы читал мои мысли, вернее, предсказывал: не предложи он мне этого сейчас, я бы сам наверняка додумался до того же часом позже -- настолько предложение Мячикова соответствовало моим желаниям.
-- Вы как всегда правы, Григорий Адамович, -- сказал я. -- Я сегодня же переговорю с директором.
-- Вот и отлично. Только не откладывайте на потом, поговорите тотчас же -- а то, не дай Бог, номер займет кто-нибудь другой.
Я вновь был вынужден согласиться с ним.
2.
Кабинет директора оказался запертым, но я решил не уходить и во что бы то ни стало дождаться его, дабы не возвращаться к вопросу о переезде вторично. От нечего делать я начал бродить по пустынному коридору второго этажа, пока мое внимание не привлек хриплый, натуженный голос Вилли Токарева из-за приоткрытой двери, на которой красовалась табличка с аккуратной надписью "Медпункт". Я вспомнил о своей головной боли и решительно толкнул дверь. В нос мне ударил запах спирта и табачного перегара. В кабинете царили беспорядок и хаос, за столом, заваленном всевозможным хламом, какими-то бумагами и пустыми коробками из-под лекарств, сидел молодой блондин в грязном, некогда белом халате и печальными глазами изучал меня.
-- А, пациент, -- сказал он, слегка приглушив магнитофон и выпуская к потолку сизую струю дыма. -- Заходите, пациент. На что жалуетесь? На местную кухню, полагаю?
Я сказал, что нет, на кухню я давно уже не жалуюсь, бесполезно, а вот головная боль, действительно, с самого утра беспокоит; в заключение я попросил чего-нибудь от головы.
Пока я говорил, он печально кивал, уперев неподвижный взгляд в переполненную пепельницу. Среди вороха бумаг красовались совершенно неуместные на этом столе надкушенный соленый огурец, горбушка черного хлеба и наполовину опорожненный стакан с какой-то бесцветной жидкостью. "Спирт!" -- мелькнуло у меня в голове, и тут только я заметил, что врач -- а молодой человек, несомненно, был врачом -- изрядно пьян. Он развел руками и с трудом сфокусировался на моей персоне.
-- Увы! В эту дыру лекарства перестали поступать еще полгода назад. Вы небось анальгин желаете? -- Я кивнул. -- Во-во, анальгин нынче все хотят. Как-то сразу у всех головы, зубы и животы разболелись -- у всей нашей страны необъятной, от края и до края, -- а анальгина-то нетути, нема, амба, исчез с концами, и до конца века не ожидается. Впрочем, у спекулянтов за восемь рэ пачка вы его еще сможете достать, но торопитесь, скоро и у них не будет.
Я выразил слабую надежду, что у него, возможно, найдется какое-нибудь другое болеутоляющее средство, не столь дорогостоящее и менее дефицитное, но он решительно покачал головой и участливо заглянул мне в глаза.
-- Сильно болит, да? Я вас понимаю, ох как понимаю! Может, давление? -- Я пожал плечами. -- Давайте померяем. -- Давление оказалось в норме. -- А знаете, я могу предложить вам одно великолепное средство, только вы никому, хорошо? -- Я сказал, что готов хоть на трепанацию черепа, лишь бы унять эту проклятую боль. -- Учтите, средство народное, и пользоваться им нужно осторожно. -- Он. хихикнул, подмигнул и достал из-под стола четырехгранную зеленую бутыль, в которой плескалось еще изрядное количество жидкости.
-- Цэ два аш пять о аш, -- прочитал он надпись на этикетке, -- это по научному. А по-нашему, по-простому, это звучит куда приятней: спирт этиловый медицинский. Обратите внимание, пациент, -- как слеза. Средство верное, проверенное, панацея от всех зол, бед и болезней. Пить чистым, неразбавленным, в отношении закуски никаких противопоказаний нет. Больше ста грамм зараз пить не советую, ибо от большего вас развезет. Ну как, устроит вас подобное средство? Я вам рекомендую его как врач.
Я махнул рукой и согласился. А что мне еще оставалось делать, если с минуты на минуту голова моя готова была взорваться, словно паровой котел? Он, похоже, остался доволен. Умелой рукой плеснув в чистый стакан обещанное количество лекарства, он не забыл налить и себе.
-- За ваше здоровье, -- провозгласил он, и это пожелание прозвучало сейчас как нельзя более кстати, особенно в устах врача. Мы выпили одновременно, и одновременно же схватились за огурец, но он, как гостеприимный хозяин и человек тактичный, первый убрал руку, и я сунул в рот непочатый еще тупорылый конец огурца, пытаясь сдержать слезы и не задохнуться. Придя в себя, я заметил на себе его снисходительный взгляд.
-- Удачно? -- спросил он.
-- Вполне, -- прохрипел я и подумал, что, наверное, окончательно сошел с ума, если пью спирт с незнакомым мне человеком, да еще в его кабинете и при исполнении им своих служебных обязанностей. Внезапно на ум пришла интересная мысль. Я вынул из кармана найденную накануне ампулу и положил ее на стол.
-- Скажите, доктор, вот такое лекарство случайно не от головной боли?
Он бросил быстрый взгляд на ампулу и на какое-то короткое мгновение изменился в лице.
-- Откуда она у вас? -- спросил он безразличным тоном, исподлобья наблюдая за мной.
Я готов был побиться об заклад, что моя находка произвела на него сильное впечатление.
-- Скажем, я ее нашел, -- ответил я, давая ему понять, что не намерен открывать перед ним все свои карты. -- Итак?
Он пожал плечами.
-- Если хотите, можете считать это средством от головной боли. Но вам бы я его не порекомендовал: слишком уж много у него побочных эффектов... Да выбросьте вы ее, что вы на нее уставились! -- Он вдруг схватил ампулу и запустил ее в дальний угол кабинета, метко попав в стоявшую там урну.
От его участия не осталось и следа, теперь он смотрел на меня подозрительно и настороженно. Мое присутствие явно тяготило его, я же не торопился уходить, так как надеялся что-нибудь у него выпытать.
Дверь резко распахнулась, и в кабинет, не замечая меня, влетел взмыленный директор.
-- Все, свалили ищейки, -- он презрительно скривил губы, -- так и не донюхались. Я еле сдержался, чтобы не сказать им... Плесни-ка мне спиртяшки грамм этак сто пятьдесят. Фу, устал как собака...
Тут он заметил меня и сильно побледнел, челюсть его отвисла.
-- А вам что здесь нужно? -- грубо спросил он.
Я не успел ответить, меня опередил доктор.
-- Милостивый государь, -- с достоинством произнес он, вставая и в упор глядя на директора, -- этот гражданин пришел ко мне по делу, которое вас как человека, ничего общего с медициной не имеющего, совершенно не касается. Вы забываете, что помимо ваших... -- он запнулся, -- ваших делишек у меня есть еще свои прямые обязанности -- обязанности врача. Будьте так добры, покиньте кабинет.
Директор весь как-то осунулся, словно его отходили плеткой, затравленно и зло посмотрел на доктора, плюнул на пол и со словами "Болван!" выскочил за дверь.
Мне показались странными их взаимоотношения, впрочем, мне казалось странным все, увиденное и услышанное в этом кабинете.
-- Свинья, -- произнес с огорчением, но без злости доктор и закурил новую сигарету. От табачного дыма -- а он, если не ошибаюсь, курил кубинские, хотя я, как человек некурящий, вполне мог ошибиться -- голова у меня разболелась еще больше.
-- Зря вы с ним связались, -- сказал он, печально качая головой и стряхивая пепел прямо в груду бумаг на столе.
-- С кем? -- полюбопытствовал я, весь обратившись во внимание.
Он бросил на меня быстрый, совершенно трезвый взгляд и тут же опустил глаза.
-- Сами знаете -- с кем... А если нет, то тем лучше для вас, -- добавил он. -- Эх, пропала моя головушка, пропала! А, теперь уж все равно...
Он налил себе еще добрых полстакана спирта, залпом выпил, крякнул, впился зубами в огурец и на какое-то мгновение застыл в этой позе. Потом мутными глазами уставился на меня и, похоже, очень удивился.
-- А, пациент... вы еще здесь? Как голова? Не прошла? Плюньте вы на нее -- пройдет.
Он уронил голову на стол и выключился. Я осторожно вышел из кабинета и прикрыл дверь. Несмотря на все мое отвращение к нему, мне было искренне жаль этого молодого спившегося врача. Чем-то он был мне симпатичен -- может быть, своей безысходной печалью?
Я заметил, что дверь в кабинет директора приоткрыта, и решил войти. Выпитый спирт уже начал оказывать свое действие. Директор мрачным взглядом прошелся по мне и холодно спросил:
-- Вы ко мне?
-- К вам, -- ответил я и в двух словах объяснил ему суть своего дела.
Он молча выслушал меня, с минуту размышлял, потом выдвинул ящик стола, вынул оттуда ключ и протянул его мне.
-- Берите и спите спокойно. -- Он вдруг ухмыльнулся и ехидненько так спросил: -- Значит, храпит ваш сосед? Интересное дельце... Не знал. Это для меня, прямо скажу, новость.
Почему, недоумевал я, идя по коридору, его удивил тот факт, что Мячиков храпит?
3.
Вернувшись в номер, я застал там сияющего Мячикова.
-- Хочу вас обрадовать, дорогой Максим Леонидович, -- воскликнул он, поднимаясь мне навстречу, -- следственная группа уехала.
-- Я знаю, -- сказал я.
-- Знаете? -- слегка удивился он. -- Вы их видели?
-- Нет, я слышал это от директора.
-- А! Значит, вы слышали также, что с собой они увезли и нашего подозреваемого, Хомякова?
-- Хомякова? -- в свою очередь удивился я. -- Нет, об этом я слышу впервые.
Он хитро прищурился.
-- Представьте себе, наши прогнозы сбылись. Видимо, милиция шла по тому же пути, что и мы, и вышла на Хомякова. Не забывайте также, что в их распоряжении гораздо больше информации, чем у нас, -- ведь они опросили все население дома отдыха.
Лично для меня причастность Хомякова к убийству не была очевидной, но, может быть, Мячиков прав, и у следователя, безусловно знакомого с фактами лучше нас, были веские основания к задержанию Хомякова. Но так или иначе, а следственная группа уехала, убийца арестован и увезен, и дело, следовательно, можно считать закрытым.
-- Раз так, -- сказал я с облегчением и улыбнулся, -- то наше дальнейшее расследование, думаю, не имеет теперь никакого смысла.
-- Вот именно, -- улыбнулся в ответ Мячиков. -- Давайте на этом прекратим его.
Я согласился и тут же подумал, что теперь, пожалуй, не имеет смысла рассказывать ему о том странном впечатлении, которое оставили у меня визиты к доктору и директору, но Мячиков сам спросил меня об этом.
-- Ну, как сходили к директору? Успешно?
Я показал ему полученный от директора ключ.
-- И что же, он прямо вот так взял и рассказал вам об отъезде следственной группы?
-- Нет, я слышал, как он говорил об этом местному врачу.
-- Вот оно что! -- понимающе кивнул Мячиков, продолжая проявлять интерес к моим похождениям. -- Так вы были у врача?
-- Да, я зашел к нему за анальгином, так как директора в тот момент не было на месте, но анальгина не оказалось, и доктор предложил мне, -- я слегка смутился, -- спирту.
-- Ха-ха-ха! -- добродушно рассмеялся Мячиков. -- То-то я смотрю, у вас глаза блестят. Ну и как, помогло?
Я сказал, что да, сейчас вроде лучше, и даже намного лучше, можно даже сказать, что совсем прошло. Потом я все-таки вкратце рассказал ему о впечатлении, произведенном на меня недавним визитом, не забыв упомянуть о словах, сказанных директором доктору, причем я постарался передать их дословно. Единственное, что у меня совершенно вылетело из головы, -- это пустая ампула из-под таинственного лекарства. Но чем больше я говорил, тем быстрее остывал его интерес к моим словам. Наконец Мячиков сказал:
-- В конце концов, это уже не имеет никакого значения. Дело окончено, и все эти странности и якобы подозрительные слова смело можно списать на причуды упомянутых вами, дорогой друг, лиц. Словом, плюньте вы на все это и забудьте.
-- Легко сказать -- забыть, -- возразил я.
-- А вы все-таки забудьте. И давайте-ка после обеда рванем на лыжах. Идет?
Я охотно согласился.
Семенова Мария
Шилова Юлия
Володихин Дмитрий
Влодавец Леонид
Конан-Дойль Артур
Маккэфри Энн