Чтение 3–й страницы книги ~Жди гостей~

что со мной случилось?

- Я вас об этом спрашиваю уже десять минут, дорогая мадам!

Она проводит своим чудовищным пальцем по усам, слегка одергивает юбку,
укладывает на место выскользнувшую сиську и начинает рассказывать, облизывая
жирные губы, чтобы смазать слоги:

- В понедельник я пошла по магазинам и, в частности, зашла в магазин
Коро...

- Именно так,- лает Толстяк, желая придать достоверность утверждениям
своей потаскухи,- я только что проверил, продавщица со второго этажа,
очаровательная блондинка...

- Помолчи, кретин! - говорит Берта. Берю тут же накладывает шов на свой
рот. Баба-гаубица продолжает:

- Я уже выходила из магазина тканей и прошла арку, когда какой-то
мужчина, довольно приличный, но не говорящий по-французски, попросил меня
следовать за ним в его машину.

- Как вы поняли то, что он вам сказал, если он не говорит по-французски?

Предплечьем она приподнимает как можно выше правую сиську, потом опускает
ее, что производит шум, подобный шуму сброшенного с высоты шесть тысяч
метров мешка с мукой для снабжения продовольствием оказавшихся в изоляции
людей.

- Вы забываете, комиссар, что есть международный язык - язык жестов.
Господин, о котором я вам говорю, указал мне на машину, стоящую на боковой
аллее в двух шагах. Это был прекрасный американский автомобиль, выкрашенный
в голубой и желтый цвета с красными полосами и зелеными чехлами на
сиденьях... За рулем сидел еще один мужчина.

- И вы пошли за этим иностранным типом? - говорю я, адресуя ей один из
тех взглядов, которые приближаются к температуре абсолютного нуля.

Она хлопает своими щетками для сметания крошек:

- Я вам объясню сейчас, уважаемый... Этот человек был очень забавен. Он
смеялся, и, хотя я не понимала точного смысла того, что он мне говорил, я
догадалась, что речь идет о невинном предложении... Прокатиться, например, в
Булонский лес...

Ну и стерва эта мамаша Берю! Всегда готова лечь под любого мужика, стоит
ему только поманить! От этого можно звездануться, как говорил один мой
знакомый астроном.

- Дальше!

Самое смешное, что эта мегера пытается говорить напыщенно. Она уже видит
себя раздающей интервью телевидению, крупным газетам, сводкам новостей
"Дурной тон"!

- Итак, я сажусь в эту роскошную машину,- продолжает она, расстегивая при
помощи своего большого пальца крючок корсета,- и мужчина, который меня
пригласил, садится рядом со мной. Автомобиль движется вверх по Елисейским
Полям, сворачивает на проспект Великой Армии и мчится по направлению к
Дефанс.

Представляя себя великой трагической актрисой, готовящейся произнести
главный монолог, она умолкает и подпирает ладонями щеки, чтобы усилить
драматическую насыщенность рассказа. Ей хочется, чтобы я ее подстегнул, но я
делаю вид, что мне это в высшей степени безразлично. Между нами - мной и
аэропортом Орли,- я не верю ни единому слову из того, что плетет эта сирена,
больше похожая на мешок с требухой.

Мое глубокое убеждение состоит в том, что мамаша Берю имела любовное
приключение с каким-нибудь мужиком, у которого в этот день было повышенное
половое давление. И, чтобы усыпить подозрение своего мужа и своего Альфреда,
она придумала историю в духе Ника Картера.

Тут уж ничего не поделаешь, придется ждать, пока она выговорится, чтобы
увидеть, куда она дойдет в своих фантазиях.

- Мы огибаем Дефанс, проезжаем Коломб!1

Голубка! У нее действительно вид голубки, у этой Толстухи! Самое смешное,
что оба ее недокормленных кретина упиваются ее рассказом, как гренадином. У
них даже слюна пузырится, как вода в унитазе!

- После Коломба мы минуем Уй, потом Мэзон-Лаффит. Затем покидаем трассу и
въезжаем в лес...

Я делаю робкую попытку прервать ее:

- Они с вами не разговаривали?

- Нет. Я спрашивала у них, куда они меня везут, но каждый раз тот тип,
который пригласил меня в машину, мило улыбался

- Ладно, дальше.

- Вот машина останавливается в укромном месте. Вокруг не видать никого.
Все тихо... Светит солнце...

Теперь она изображает из себя маркизу де Севинье2, наша Берта с большими
ногами!

Итак, мы дошли до солнца, которое сверкает в кронах деревьев, тронутых
осенней позолотой. Сейчас последует воркование птиц в ветвях деревьев и
поскрипывание заржавевших флюгеров!

Что же с ней стряслось, с пятитонной супругой Толстяка? Вероятно, она
начиталась Ламартина или Сименона?

Послушаем ее дальше.

- Мой спутник перестает смеяться. Вот он нагибается, достает из-под
сиденья металлическую коробку, открывает ее, выхватывает из нее губку и
внезапно прикладывает ее к моему лицу...

- И, пока он все это совершал, вы рисовали картинки или, как я
предполагаю, вязали пуловер этому дяде?

Она расстегивает второй крючок своих доспехов. Еще чуть-чуть - и ее
корсет упадет на пол. Это называется ортопедический стриптиз.

Обычно в таких случаях подобные типы, оголяясь, отстегивают свою
искусственную ногу, вынимают челюсть и стеклянный глаз. Конец! Публика
аплодирует, зажигается свет, и на сцену выходит новая стриптизерка, одетая в
меха. Удивительно, как публике может нравиться, когда женщины, одетые в
меха, раздеваются догола!

- Итак,- говорю я, стараясь не улыбаться,- этот достойный человек
накладывает вам на нос тампон... Предполагаю, что тампон был пропитан
хлороформом?

- Совершенно верно,- подтверждает Берта.

- Черт возьми!

- Вы мне не верите? - с крайним изумлением обнаруживает Берта

Оба ее копьеносца негодуют. Как можно осмелиться подвергнуть сомнению
утверждения человека столь высокой морали! Разве это мыслимо! Это коварный
удар, нанесенный в непристойное место благопристойности!

- Да нет, дорогая моя, я верю вам на слово!

- Значит, верите? Так вот, я вдыхаю этот ужасный запах. Ах! При одной
мысли об этом меня начинает тошнить! Она говорит хозяину:

- Ну принесите же мне зеленого шартреза!

Для Берю, полагаю, это шартрез рогоносца... Ей подают заказанный напиток.
Она пьет. - Я теряю сознание,- продолжает она.

- Мгновенно?

- Да, почти.

Это уже не из Ника Картера, это из гангстерских историй.

Если бы она рассказывала это со сцены Альгамбры-Морис-Шевалье1, от
публики не было бы отбоя.

- Ну а дальше, моя дорогая?

- Я пришла в себя в какой-то комнате с закрытыми ставнями!

Как это романтично! Прямо как в сказке "Спящая красавица"! Это вам не
какой-нибудь там шутник похитил Толстуху, а сама фея Марголена.

- Какая потрясающая история! - восклицаю я, ущипнув себя, чтобы не
расхохотаться.

- Мы же говорили тебе! - ликует Берюрье, переполненный гордостью обалдуй.

- И что же они с вами сделали? - спрашиваю я у Усатой

- Ничего,- вздыхает она, и голос ее выдает разочарование в три метра
шестьдесят сантиметров высотой на два метра шириной.

- Ничего?

- Ничего!

- Фантастично, не правда ли? - спрашивает меня Берю.

- В самом деле...

- Я оставалась взаперти вплоть до последнего момента,- продолжает
героиня.- Мне давали есть, пить и читать...

- Кто?

- Человек, который меня похитил.

- А потом?

- А потом, сразу после полудня, ко мне пришел еще один мужчина вместе с
первым. Он на меня посмотрел и стал негодующе вопить. Он на чем свет ругал
своего сообщника. Я поняла, что он с ним в чем-то не согласен. И тогда эти
господа завязали мне глаза. Меня поддерживали, чтобы я не споткнулась, а
затем посадили в машину. Какое-то время мы ехали. Когда сняли повязку, я
увидела, что мы находимся на берегу Сены, недалеко от Сен-Клу, в районе
бывших заводов Бреге... Эти люди меня высадили... Мне пришлось идти пешком
аж до моста Нейи и там взять такси, чтобы добраться домой. Представляете?

Она расстегивает третий крючок своего панциря.

- Вот и все. Теперь, господа полицейские, думаю, было бы неплохо, если бы
вмешались вы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Когда мамаша Берю умолкает, устанавливается тишина и такое напряжение,
какое испытывают штаны короля Фа-рука!1

Альфред, чемпион шампуня на масле всех категорий, смотрит на свою Эгерию
обволакивающим бархатным взглядом. Он горд тем, что спит с дамой, с которой
приключаются такие необычные истории. Берю был бы тоже удовлетворен, если бы
положение полицейского не обременяло его вполне оправданными комплексами.
Разве его пройдоха не сказала только что, что нам, полицейским, надо стать
на тропу войны.

Я смотрю на Толстуху с ее огромными сиськами-поплавками, с ее могучей
задницей, словно сделанной из латекса, с ее рылом ожиревшей маркитантки. То,