друга, запрокинув головы, ловя ртом быструю, черную струю тинто, и не
проливали ни капли на рубашку, а если и проливали, то что из того? - все
равно красный цвет угоден Сан-Фермину и нужен для того, чтобы загодя злить
"торос", которые сейчас метались по арене, поддевая рогами тех, кто стоял
к ним ближе, а остальные перевалились через деревянную изгородь, и что там
прыжки Брумеля и Тер-Ованесяна - сигали с места, без разбега, подгоняемые
зримым ощущением гибели - отточенным, холодным и гладким рогом быка,
который входит в тело, словно в тесто.
быков с финки Миура, что в Андалузии - там отменные травы и мало воды,
поэтому они похожи на символы скоростной спортивной мощи, вроде спортивных
"ягуаров", - загнали наконец в ворота, откуда их выпустят в шесть часов
пополудни, когда начинается коррида, и на арену снова высыпали сотни
молодых и пожилых "афисионадо", и даже две толстенные американки выскочили
на поле (это не переодетые, это - экзальтированные), но их освистали, и
полиция прогнала их обратно, и зрители поддержали полицию в этом, и
началась игра "афисионадо" с бычками-двухлетками: их выпускали через те же
ворота, куда только что скрылись быки-борцы четырехлетки. Но и эти
яростные двухлетки, которых выпустили на поле, начали разметывать толпу, и
от них убегали, но не могли убежать, и падали, и закрывали голову руками,
и сжимались в комочек, маленький человеческий комочек - словно во чреве
матери, и бык-двухлеток бил этот комочек рогами и мял копытами, но
"афисионадо", рискуя, дергали быка за хвост и принимали удар на себя,
чтобы другие подняли раненого с желтого песка и унесли на трибуны, и на
трибунах стоял замирающий, протяжный, тихий, громкий, ликующий,
негодующий, непереводимый:
трехлетки тоже били "афисионадо" и разгоняли их, но не могли разогнать,
потому что каждый испанец - Дон Кихот (когда он, безоружный, идет на быка,
дразнит его газетой, играя ею, словно мулеткой) и Санчо Пансо (когда он
сворачивается в комочек, чтобы тугая собранность тела самортизировала удар
копытом или рогом), и поэтому нельзя, чтобы тебя, "афисионадо", освистали
трибуны, если ты убежишь и струсишь; надо прыгать, манить быка на себя
любым способом - все допустимо, одно лишь запретно: пугаться или - как
будет точнее - показывать свой испуг зрителю...
совсем не поэтому.
Испании, оно появляется на Пласа де Торос именно в тот миг, когда
кончается "энсьерро", и начинается первое утро фиесты Сан-Фермина, и "сан"
не очень-то приложимо к Фермину, потому что он прост, добр и открыт, как
истый испанец.
нем самом в Памплоне: в этом мне помогли скульптор Сангине и талантливый
журналист Хосе Луис Кастильо Пуче.
рюмка "перно", потом улица Эстафета и маленький балкончик, один из сотен,
забитых людьми с шести утра: лица сонные, смешные, усталые, счастливые,
особенно у памплонцев, которые будут помнить этот праздник и жить им весь
год - все эти нудные "первые января, вторые февраля, третьи марта,
четвертые апреля, пятые мая, шестые июня - о-о-о-о-о-ле! - седьмое июля
Сан-Фермин!", самый главный день года. Из окон маленьких ресторанчиков
поднимается наверх, по узкому коридору старинной улицы, терпкий запах
жареной капусты, вареных креветок, перегорелого оливкового масла - повара
готовятся загодя встретить гостей после "энсьерро", когда тысячи ввалятся
в ресторанчики и станут много есть, а еще больше пить, но даже то, что эти
обыденные запахи кухни поднимаются наверх, и дышать трудно, и нет
наваррского воздуха, который спускается с гор, храня в себе запахи
близкого Бискайского залива, даже это не мешает ощущению постоянного
праздника, который навсегда останется в тебе.
патриоты Сан-Фермина, люди, умеющие перебороть страх и еще раз
анализировал быков: первый раз их можно наблюдать во время вечернего
перегона из коралля, куда "торос"
"энсьерро", но вечерняя пробежка отличается от утренней тем, что уже темно
и нет солнца, а истинная коррида невозможна без солнца. Воображение
Сервантеса, Унамуно, Барохи и Бласко Ибаньеса - это воображение,
взращенное солнцем, оно билось в них, а когда их лишали солнца, как это
сделали с Сервантесом, а позже с Унамуно, оно продолжало биться в их
памяти, реализуясь в книге - нет, какое там в книге! - в новые жизни,
судьбы, в новые миры, прекрасные миры, где все говорят и думают
по-испански, а это значит, открыто, мужественно и добро, ибо таков уж этот
народ, право слово...
загоном для быков, заставленным деревянными щитами, предохранявшими окна и
витрины от рогов и локтей, Старик шел на Пласа дель Кастильо, и садился на
открытой веранде бара "Чокко", и просил официанта принести ему кофе с
молоком и свежих, теплых еще, только что испеченных "чуррос" - длинных
мягких пряников. Он завтракал как истый испанец, макая теплые,
масляные,"чуррос" в стакан "кафэ кон лече", и комментировал "энсьерро",
словно истинный знаток корриды, быков, людей и подписывал протянутые ему
сотнями рук открытки и книги, и каждую букву выводил тщательно, отдельно
одну от другой, и почерк его был очень похож на почерк Горького, я много
раз рассматривал его дарственную надпись на книге "Зеленые холмы Африки",
которую мне привез Генрих Боровик. (Старик тогда спросил Серго Микояна и
Генриха: "А почему Юлиан? Это слишком официально, словно на банкете у
американского посла. Как вы называете его?" Ребята ответили: "Мы называем
его Юлик". И Старик вывел своим каллиграфическим почерком, чуть заваленным
влево:
Эрнеста Хемингуэя".) Он подписывал открытки, книги, платки очень заботливо
и внимательно и фамилию свою выводил по буквочкам, а не ставил
какую-нибудь закорючку, как это делают молодые гении, алчущие паблисити,
он был уважителен к людям, потому что наивно верил в то, что все они
читали его книги. Но когда толпа становилась угрожающе огромной, он
говорил:
добавлял: - В это же время.
"ганадерос"
не слишком ли коротки, и как сильны мышцы ног, и хорошо ли зрение "торо".
Он обсуждал все это не спеша, и "ганадерос" отвечали ему, обдумывая каждое
слово, ибо они знали, что этот "инглез" не похож на других, он знает толк
в корриде и быках, и это он написал что-то про фиесту, а потом про
гражданскую войну, но не так, как о ней писали в Испании, но все равно ему
дали Нобелевскую премию, и потом он говорит по-испански как настоящий
"мадриленьо" и такие сочные матерные словечки вставляет, какие знает
только тот, кто рожден под здешним небом.
каждый день два часа - как истинный писатель, он был человеком режима,
даже если пил свое любимое розовое "Лас Кампанас", лучшее вино Наварры. И
будучи человеком режима (пятьсот слов в день - хоть умри), в час дня,
когда полуденное солнце делалось злым и маленьким, а на улицах снова
начинали грохотать барабаны, завывать пронзительные, но мелодичные дудки
(и такая разность возможна в Памплоне) и площади заполнялись группами
"пеньяс и компарсас" - молодыми ребятами и девушками, которые поют и
танцуют, увлекая за собой весь город, превращая при этом дырявое ведро в
великолепный барабан, а старые медные кастрюли - в мелодичные "тарелки",
звук которых долог и звенящ, - Старик .отправлялся к своему другу
Марсельяно, который кормил его тридцать лет назад, или же заходил на базар
и придирчиво выбирал лучший крестьянский сыр "кампесино", и "тьерно" -
сочную кровавую свиную колбасу, и немного "морсия", и очень много "пан" -
теплого еще хлеба; брал все это в машину и просил своего шофера Адамо
отвезти его за город - на озеро, к Ирати, и там на берегу устраивал
пиршество, наслаждаясь каждым глотком "Лас Кампанас" и соленым вкусом
"кампесино", который отдает запахом овина, крестьянки, детства, Испании, и
каждым куском сочной "тьерно", и подолгу порой рассматривал лицо шофера
Адамо, который был итальянцем и во время войны был на стороне тех, кто
воевал против Старика.
тогда, и я долго размышлял над его словами, а когда узнал про судьсу
Адамо, слова эти показались мне особенно значительными.
него, против нас, против республиканцев, тогда, в тридцать седьмом. Не
знаю, отчего я подумал об этом. Но, отгоняя от себя эту мысль, я
возвращался к ней все чаще и чаще, ибо месть мести рознь. Мерзавец мстит
из-за угла, он пишет донос, скрепляя его чужой подписью, или нанимает тех,
кто будет бить человека, которого он хочет уничтожить, или похищает детей
своего врага - мало ли способов подлости?! Но существует иная, особая
Зыков Виталий
Жюль Верн
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий