Чтение 3–й страницы книги ~Ненаписанные романы~

- Верно, - ответил я.

- А у бабушки, где в ту ночь почивал отец, обыска не было?

- Не было.

- Скажите, а какие-нибудь отцовские документы могли остаться у вашей
бабушки?

- Какие именно?

Мельников помолчал, потом глянул на молчаливого соседа по кабинету,
размял папиросу и, наконец, ответил:

- Ну вот, в частности, одним из пунктов обвинения вашего отца было то,
что он получил в подарок от Бухарина автомобиль... А ваш отец утверждает,
что был премирован лично товарищем Орджоникидзе...

- А что, нельзя запросить архив Наркомтяжпрома?

- Наркомтяжпрома нет, и архива нет, - ответил Мельников. - Я пытался...

Я вспомнил пятидесятые, ночь двадцать девятого апреля, когда
подполковник Кобцов руководил группой, приехавшей забирать отца, вспомнил,
как на полу квартиры валялись книги, документы, записки, фотографии,
вспомнил, как возле моей левой ноги лежала бумажка: приказ по
Наркомтяжпрому о награждении отца автомобилем, подписанный Серго,
вспомнил, как, страшась самого себя, я осторожно подвинул каблуком эту
бумагу под тахту, а потом, когда обыск кончился, все документы и
фотографии отца (с Серго, с генералом Берзариным в Берлине, с маршалом
Говоровым, с Константином Симоновым, с Ворошиловым) увезли, а комнату
опечатали, я ночью вскрыл форточку, влез в бывший кабинет и достал из-под
тахты этот приказ Серго - все, что у меня отныне оставалось от памяти...

- А что, если я вам найду этот документ? - спросил я Мельникова. - Это
во многом поможет делу?

- Во многом. Отпадет одно из самых серьезных обвинений: согласитесь,
подарок от троцкистского диверсанта Бухарина не украшает советского
человека...

...Итак, отец усадил меня в свою машиненку, и был он тогда одет в
черную косоворотку с белыми пуговичками, в коричневый пиджак, и было ему
тогда двадцать девять (одногодок моей старшей дочери Дунечки. Спаси Бог их
поколение от повторения ужаса тех лет) и счастливо шепнул:

- Сынок, я еду к товарищу Сталину!

И каким же одухотворенным было его лицо, когда он шепнул мне это,
сколько в нем было мальчишеского счастья и невыразимой гордости от того,
что увидит "фельдмаршала революции", "вождя народов", "творца нашего
счастья", "отца всех одержанных нами побед"...

...Оставив машину возле ворот сталинской дачи, назвал свое имя,
несуразно ответив на то, как ему, вытянувшись, откозыряли люди из личной
охраны Сталина, отец попросил их поглядеть за мною: "пусть мальчик
поиграет рядышком, только б далеко не отходил, ладно?"

...Спустя восемнадцать лет, вернувшись из тюрьмы, он рассказал мне все,
что произошло дальше, - в подробностях.

По песчаной дорожке к дому Сталина его сопровождали два человека в
форме; Сталина отец увидел издали: тот окапывал молодое грушевое деревцо,
делал он это неторопливо, вкрадчиво, но одновременно резко нажимая
маленькой ногой на остро отточенную лопату, входившую на штык в жирную,
унавоженную землю.

- Знаешь, - говорил мне потом отец, - в его фигуре, особенно когда он
наваливался на лопату, чувствовалась литая сила; он наслаждался этой
работой, и что-то неестественное было в его единении с жирной землей, тем
более что рядом стояла легкая плетеная мебель: столик и три кресла; на
столике лежал утренний номер "Известий", придавленный ножницами, коробкой
"Герцеговины Флор", трубкой и спичками.

- Садитесь, - Сталин кивнул на кресло, словно бы спиною заметив, что
отец подошел к нему.

Вогнав лопату в землю, он обернулся, достал платок, вытер маленькие
руки, сел рядом и, неторопливо набив трубку папиросным табаком
"Герцеговины", заговорил:

- Мы в Политбюро познакомились с запиской Бухарина... Он предлагает
понизить стоимость газеты с пятнадцати копеек до десяти потому, что вырос
тираж, газета стала популярной в народе... Передайте редколлегии, что это
наивное предложение... Надо просить Пэ-бэ не понижать стоимость номера, а
повышать его... До двадцати копеек... Так мы решили... Возможно, Бухарин
согласится с нашим мнением... Я бы просил также передать редколлегии ряд
моих соображений и по поводу верстки номера... Она пока что оставляет
желать лучшего, слишком недисциплинированна, разностильна, точнее
говоря... Вы правительственный официоз, поэтому, если первая полоса
несколько суховата, надо взрывать ее изнутри - темой передовицы, например.
Не стоит бояться острых тем, больше критики, нелицеприятной критики...
Газета Должна быть единым целым - это азы пропаганды и агитации. Поэтому,
во-вторых, на следующей полосе должен быть фельетон, публицистика,
развивающая основные тезисы передовицы. И не бойтесь, наконец, и на
третьей полосе, где печатаются иностранные материалы, заверстать что-либо,
связанное с основной темой номера... Ну а четвертая - в ваших руках, ищите
в ней свою, "известинскую" индивидуальность... Вот, собственно, и все...

- Спасибо, товарищ Сталин, я передам редколлегии все ваши пожелания.

Сталин заметил движения отца за мгновение перед тем, как он решил
встать с кресла.

- Погодите, - сказал он, пыхнув трубкой. - У меня к вам ряд вопросов...

- Слушаю, товарищ Сталин...

- У вас дети есть?

- Да, товарищ Сталин, есть.

- Сколько?

- Сын - Юлька...

В это время к Сталину подошел высокий крутолобый человек, склонился к
нему:

- Звонит Калинин... По поводу сегодняшнего мероприятия... Что сказать?

Сталин неторопливо пыхнул трубкой, положил ее на стол, поднялся и
подошел к дому. Отсутствовал он минут пятнадцать; когда вернулся, лицо его
чуть побледнело, улыбчивых морщинок вокруг глаз не было, жестче
обозначился рот под седеющими усами.

- Трудно содержать ребенка? - спросил Сталин, словно бы все то время,
что говорил с Калининым, помнил ответ отца.

- Нет, товарищ Сталин, нетрудно.

- Вы сколько получаете в месяц?

- Партмаксимум, "кремлевку"...

- А жена?

- Она библиотекарь... Зарабатывает сто десять, вполне обеспечены...

- Хорошо, а могли бы вы содержать двух детей на этот ваш максимум?

- Да, товарищ Сталин, смог бы!

Сталин усмешливо посмотрел на отца, но глаза были строгие, несмеющиеся,
желтые:

- У грузин есть присказка: "один сын - не сын, два сына - полсына, три
сына - сын"... Смогли бы содержать на ваши оклады трех детей? Честно
отвечайте, не пойте...

- Конечно, товарищ Сталин, смогли бы...

Сталин, неотрывно глядя в глаза отца, спросил.

- Почему вы ногами егозите? В туалет надо?

- Нет, спасибо, товарищ Сталин... Просто у меня в машине сын остался, я
поэтому несколько волнуюсь..

- А что же вы его не привели сюда? Разве можно бросать ребенка?
Пойдите-ка за ним...

...Я помню большие, крестьянские руки отца, помню, как он прижал меня к
себе, помню, каким горячим было его лицо, помню его восторженный шепот:

- Сейчас ты увидишь товарища Сталина, сынок!

...А я не смог поднять глаз на вождя, потому что торжественное,
цепеняще робкое смущение обуяло меня...

Но зато я увидел его маленькие руки, ощутил их ласковое тепло, Сталин
легко поднял меня, посадил на колени, погладил по голове и, кивнув на
газету, что лежала на плетеном столике, сказал отцу:

- Этот номер "Известий" возьмите с собою... Тут есть ряд моих замечаний
по верстке... Может быть, пригодятся Бухарину и Радеку... Счастливой
дороги...

...Кортеж "паккардов" обогнал нас у въезда в Москву - Сталин
возвращался в Кремль.

В это же время, только с другой стороны, в Кремль въехала машина с
зашторенными стеклами, в которой сидели Каменев и Зиновьев; их привезли из
внутренней тюрьмы для встречи со Сталиным и Ежовым; вчера они наконец -
после двухлетнего заключения - согласились писать сценарий своего
процесса, который закопает Троцкого, докажет его фашистскую сущность -
взамен заверения о том, что им будет сохранена жизнь, а малолетних детей
выпустят из тюрьмы.

...А когда был принят указ, запрещающий аборты, я помню, как отец
ликующе говорил всем, кто приходил к нам:

- Как же он мудр, наш Коба, как замечательно он готовит решения!
Сначала советуется с рядовыми работниками, выясняет всю правду, а только
потом санкционирует указ государства! Мы непобедимы нерасторжимостью связи
с вождем, в этом наша сила!

Все, конечно, с ним соглашались.

Бухарин, однако, глядя на отца с грустной улыбкой, восторги его никак
не комментировал, молчал.

Только дядька Илья, один из самых молодых наших комбригов, покачал
головой:

- Сенька, ты что, как тетерев, заливаешься? Ты хоть знаешь, где аборты
запрещают? Только в католических странах! Там, где последнее слово за
церковью.

У них за аборт в тюрьмы сажают, а коммунисты поддерживают женщин,
которые выступают за то, чтобы не власть, а она сама решала, как ей