серьезно?.. Я пишу "серьезно", потому что не нахожу другого слова. С лю-
бопытством тоже не подходит... Он смотрит на меня безмятежно, как будто
действительно видит меня таким, какой я есть.
еще. Но сейчас Било видит меня окончательно.
деть меня таким, каким я в этот момент кажусь ему, и потом, когда я уже
умру, я буду существовать для него все таким же.
отец, умерший двадцать пять лет назад, не был всегда одним и тем же че-
ловеком. И все-таки однажды, - мне было шесть или семь лет (Било сейчас
восемь), - я проснулся ночью, когда вдруг зажегся свет. Это был свет ке-
росиновой лампы. Над моей кроватью проходили потолочные балки, а стены
были выбелены известкой. Мы жили на ферме.
стекал дождь. Он был очень высокий, огромный, я никогда не видел такого
могучего человека, каким он был тогда. Щеки полные и загорелые, немного
выпуклые голубые глаза.
помню, видел ли я тогда в комнате свою мать?
был, каким был всегда, такой, каким будет всегда...
спугнуть привидение. Я знаю, что взгляд Било все еще следит за мной.
Чтобы он потерял меня из виду, я должен был бы уйти в глубину комнаты,
но в середине над камином висит зеркало. Из-за того, что оно запотело, я
сначала различаю только неясные контуры, и мне нужно сделать усилие над
собой, над какой-то робостью, чтобы вытащигь из кармана носовой платок и
протереть зеркало.
изображении, это то, что оно меня удивляет.
каким был мой отец? И таким же широким - по объему мы одинаковы - но
отец был крепкий, а в моих контурах присутствует мягкость. А главное - и
это мне не нравится - на лице у меня есть отеки, в особенности по обеим
сторонам носа.
меня начинает распорот живот. Эго я! Сомнений нет. На такого меня смот-
рит Било, и для него это уже не изменится.
му. Лучше бы он смотрел на меня раньше, когда я еще не так растолстел,
не так обрюзг, но тогда он был еще слишком маленьким.
че, чем своей матери. Он не боится болезни. Он не боится умереть.
но я оттягиваю этот момент. До третьего укола осталось еще несколько ми-
нут. Лучше, чтобы моя жена тогда была бы здесь. Она, наверное, беспокои-
тся, как устроить Жана, в страхе от того, что он может заразиться. Для
нее Жан важнее всего. Я... Нет! У меня нет никаких причин любить старше-
го сына больше или меньше, чем Било. Интересно, заметит ли Било, что у
меня мешки под глазами? И что нижняя часть лица растолстела и это созда-
ет впечатление, что я опустился. Конечно! У меня дряблый вид! Опустивши-
йся! А он все равно доверяет мне. Для него я человек, то есть полноцен-
ное существо, солидное, на которое можно опереться.
на него? Он не может мне ответить, но глаза его движутся. Можно пок-
лясться, что он пытается успокоить меня. Позже, если... (я невольно ка-
саюсь дерева)... Позже, он, наверное, будет думать: "Правда ли, что мой
отец был таким?" И на чем он станет основывать ответ, раз меня уже не
будет? Может быть, он начнет расспрашивать тех, кто пережил меня? Может
быть, мою жену, потому что я убежден, что хотя она кажется слабенькой,
она доживет до глубокой старости, так же как и моя мать.
трубку... Било все еще наблюдает за мной. Его глаза блестят, они немного
затуманены, но он не отводит их от меня. Думает ли он сейчас? Может,
из-за высокой температуры в его голове только хаос неясных образов?
стыдно, у меня такое чувство, будто я поступаю несправедливо. С тех пор,
с семилетнего возраста, я ограничивался только этим единственным образом
моего отца.
нца: я не хотел знать.
хитрил, чтобы избежать этих мыслей. Я торопился принять факты, какими
они были: отец похоронен на кладбище в Сен-Жан-д'Анжели, мать поселили
на улице Шампионне, чтобы она прожила там свою старость, мой брат и..
моей кровати и смотрел на меня. Он зажег лампу, чтобы смотреть на меня.
У него был серьезный вид.
что это было связано со всем тем, что происходило раньше, со всем, что
произошло потом и чего я не захотел узнать.
тельному обществу...
о смерти отца, я приехал и успел только увидеть его, прежде чем заколо-
тили гроб, и даже не помню, какой у него был вид в тот момент. Я пошел
вслед за гробом и помню только, что тогда у меня замерзли руки и ноги.
перь у меня есть жена и дети!
кастрюле.
пульс, и забываю считать.
сопротивляется, когда откидывают одеяло, колют его в вену.
ничего. Хотя нет. Я думаю о том, что она сказала. Речь идет о заявлении
насчет заразной болезни. Теперь, когда Жанна здесь, я возвращаюсь к обы-
чной жизни, и любопытно то, что именно эта жизнь кажется мне не очень
реальной. Неужели я прожил сорок два года и...
лся своего отца? Ведь это человек! Разве кто-нибудь боится человека?
Разве бедный Било не должен был, как всегда, ожидать самого худшего?
мальчиков; но важнейшие симптомы появляются обычно на десятый день, вне-
запно...
что я в Париже.
вивку, я перенес в детскую диван. Уж не помню в котором часу - Жанна
поехала к моей матери навестить старшего сына - я взял в руки школьную
тетрадь, одна лишь первая страница была занята решением арифметической
задачи. Я сейчас решил, едва лишь открою глаза, мысленно перенестись в
свою комнату на ферме, где я видел отца, освещенного керосиновой лампой.
области от Рошфора до Сен-Жанд'Анжели, луга были затоплены.
му что шел спор о том, поднять ли верх коляски или опустить его, и, ко-
нечно, началась ссора. Ссорились каждое воскресенье, а тем более в те
воскресенья, когда мы ездили с визитом к Тессонам. А это было как раз
такое воскресенье.
же в середине очень дождливой зимы, потому что наводнения, которые потом
превратились в катастрофу, уже начались.
помнились мне, загородные места сохранили для меня вид и вкус этого вос-
кресенья и последовавших за ним недель? Бесцветное, напоенное влагой не-
бо, свет, льющийся ниоткуда, не отбрасывающий теней, не передающий выпу-
клостей предметов, подчеркивающий резкость их цветов.
создавали для меня кошмар в буквальном смысле слова; я боялся темной зе-
лени, в которую окрашиваются зимой заболоченные луга, замороженные лужи,
откуда торчат увядшие стебли травы; я боялся деревьев, выделяющихся на
Панов Вадим
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Соломатина Татьяна
Пехов Алексей