Чтение 21–й страницы книги ~Экипаж "Меконга"~

кратко и сильно выражаться.

Сопровождавшие короля придворные - хранитель королевской трости, двое
наблюдателей за ночной посудой его величества и прочие не менее важные
лица, получавшие по двадцать тысяч ливров в год, - наперебой выражали
сочувствие, соревнуясь в изяществе высказываний. Королевский кучер, по
древней традиции, чесал за ухом, короля обтирали, сажали в другую карету,
и все. Что поделаешь, случай обыкновенный. Король, приехав домой, съедал
любимое блюдо - яичницу из фазаньих яиц стоимостью в полтораста ливров
(что равнялось годовому жалованью подмастерья) - и забывал о происшествии.

Эти случаи повторялись до тех пор, пока славный мастер Жанто не сделал
важное изобретение. Он отказался от поворота передней оси вокруг
центрального шкворня. Он закрепил ее неподвижно, а на ее концах укрепил
кулаки со шкворнями, на которых сидели коротенькие поворотные полуоси с
колесами. Посредством двух кронштейнов с шарнирами и одной тяги полуоси
соединялись друг с другом, образуя систему, именуемую до сих пор трапецией
Жанто.

Теперь на самых крутых поворотах опорная база колесного хода оставалась
постоянной, и последующие Людовики понемногу отвыкали от высказываний в
духе Генриха IV; мужественный язык французского средневековья потерял
немало сочных выражений.

В дальнейшем, для того чтобы человеческая речь не лишилась укрепляющих
элементов, люди изобрели автомобиль. Карбюратор и топливный насос,
склонные к засорению, исполненная тайн и коварства система зажигания и
масса других приятных особенностей постепенно восстанавливают во всех
языках мира исчезнувшую было крепость выражений на транспорте.

На заре своей юности автомобиль опрокидывался не реже, чем старинные
кареты, потому что первые автоконструкторы отказались от трапеции Жанто и
делали переднюю ось автомобиля цельной, поворачивающейся на центральном
шкворне.

Лишь в 1878 году один из потомков Жанто применил трапецию к автомобилю.
После этого автомобиль опрокидывается лишь в исключительных случаях.

Теперь многие знают, что такое "трапеция Жанто", но мало кому известно,
кто носил это славное имя.

Толстяк Жанто сидел у дверей кузницы и пробовал напильником только что
закаленные полуоси.

- Ты перекалил их, старая оглобля! - ворчал он на длинного сухопарого
Кабюша. - И вдобавок пережег.

- В самый раз, хозяин, - почтительно заметил Кабюш.

- Расскажи это кюре в воскресенье, а не мне!

- С чего вы взяли, что перекалил?

- Твердые очень, напильник не берет. А окалина какая толстая! Ведь они
точеные, чистенькие попали в твои медвежьи лапы!

- Твердые лучше, хозяин: долго не протрутся, даже если плохо будут
смазывать.

- А, затвердил свое! Слишком твердое - слишком хрупкое. Надо меру
знать, тряпичная твоя голова!

Топот копыт заставил Жанто прервать воркотню. В ворота въехал на
прекрасном гнедом коне молодой дворянин. Осмотревшись, он подъехал к
кузнице и остановился перед почтительно поднявшимся Жанто.

Всаднику было лет двадцать пять. Одет он был изящно и со вкусом. Перо
на шляпе соразмерное: достаточно длинное, чтобы придать владельцу
достоинство, но не настолько, чтобы говорить о бахвальстве.

Опытный глаз Жанто приметил, что шпага и шпоры у всадника заграничные.
Окинув быстрым взглядом одежду и снаряжение незнакомца, Жанто посмотрел на
его открытое, очень загорелое лицо, на его светло-русые волосы, свободно
выбивавшиеся из-под шляпы.

- Скажите, почтенный, - спросил всадник, - где можно увидеть господина
Жанто?

Королевский мастер быстро прикинул в уме: кем мог быть ранний
посетитель? Выговаривает звуки "эр" и "эн" твердо, но на южанина или
испанца не похож: светлые волосы, синие глаза, прямой нос...

Загорелое лицо не пристало знатному дворянину, но одет изящно, конь
богато убран. Приехал без слуг, в ранний час, - дьявол знает, что за
птица! Но смотрит твердо - военный взгляд, хотя рожа у мальчишки
добродушнейшая...

- С разрешения вашей светлости, это я сам. - На всякий случай Жанто
наградил гостя титулом. - С вашего разрешения, уже шестьдесят два года.
Чем могу служить вашей светлости?

Всадник легко спрыгнул с коня.

- Лейтенант флота русского царя Федор Матвеев, - представился он. -
Имею к вам дело по поручению его величества.

- Русский царь оказывает мне честь? Прошу, господин лейтенант, простите
мой вид. Пожалуйте в дом.

- Погода хороша, не хочется под крышу, - сказал Матвеев. - Если
кто-нибудь присмотрит за моей лошадью, я с удовольствием посижу с вами
здесь.

- Тысячу извинений, господин лейтенант! Эй, Ленуар, Гридо, где вы,
бездельники? Возьмите коня господина лейтенанта!

Матвеев подобрал с земли напильник и полуось, попробовал твердость
стали.

- И верно, пересушена сталь, - сказал он по-русски.

Жанто с любопытством смотрел на дворянина, не погнушавшегося взять в
руки напильник.

- Позвольте попробовать? - спросил Матвеев.

- Все, что угодно, господин лейтенант!

Матвеев вошел, в кузницу, огляделся, кивнул вежливо ухмылявшемуся
Кабюшу. Положил полуось на наковальню, подсунув под один конец кусок
железа. Взял кувалду, примерился взглядом, размахнулся в три четверти
круга...

Со звоном полуось разлетелась пополам.

- Так и есть, перекалил, чтоб тебе не иметь отпущения грехов! - завопил
Жанто на Кабюша.

Матвеев вышел во двор, уселся на чурбачок и принялся внимательно
разглядывать мелкозернистый блестящий излом.

- Напрасно ругаете кузнеца, почтенный Жанто, - сказал он. - Такие вещи
надо делать иначе. Вы берете слишком твердую сталь. Советую, берите доброе
мягкое железо, цементируйте его в муфеле с молотым скотским рогом, а потом
калите. Тогда оно будет в сердцевине мягкое, не ломкое, а снаружи будет
крепкая каленая корка. Такая вещь не сломается от удара и не скоро
сотрется. А чтобы не было окалины, в закалочную воду добавьте немножко
купоросного масла.

Изумленный Жанто рассыпался в благодарностях. Никак не ожидал он от
блестящего офицера таких сведений, хотя много слышал о северном царе,
который ставил себе в заслугу знание ремесел.

- Не угодно ли все же в дом, господин лейтенант? Разрешите угостить вас
молодым аржантейльским вином из моего погреба.

Сидя за накрытым столом, Федор толковал гостеприимному хозяину, что
нужно сделать карету добрую и красивую, с богатой отделкой, потому что его
величество Пьер Премье желает преподнести ее в дар весьма
высокопоставленному лицу.

Жанто, видя, что гость не кичлив и смыслит в мастерстве, держался
теперь свободнее.

- Не утонут ли мои изящные колеса в ваших снегах? - спросил он,
улыбаясь. - И какие оглобли сделать под упряжку белых медведей?

Матвеев усмехнулся.

- Надоели мне здешние сказки! - сказал он. - Как узнают, что я русский,
идут опросы про снега да белых медведей. Я, господин Жанто, белого медведя
лишь выделанную шкуру видел, издалека привезенную, а самого зверя,
извините, не доводилось. Снега у нас в иных местах выпадает немало, однако
есть места, где куда теплее, чем у вас.

Жанто закивал головой, подлил гостю вина из кувшина.

- Прошу извинить за любопытство, господин лейтенант: не русское ли
солнце покрыло загаром ваше приятное лицо, или, быть может, в дальних
южных морях вы подвергались сей неприятности?

- Это сделало солнце Каспийского моря, - ответил Федор.

- Но Каспийское море - это... гм... татары, Персия.

- Почему же только Персия? Есть у нас Астрахань и Гурьев...

- Сказочные места, - со вздохом сказал Жанто. - А нельзя ли узнать,
кому предназначена карета, которую я буду делать с великим прилежанием,
чтобы угодить столь знатному заказчику?

- Того я, сударь, не ведаю. Мне дан государев ордер, вы принимаете
заказ - больше мы с вами и знать не должны. Поговорим лучше, сколько это
займет времени и во что обойдется.

Флота поручик Федор Матвеев, происходивший из небогатого боярского
рода, прошел ту же школу, что и многие дворянские недоросли, по воле
беспокойного царя оторванные от безмятежной деревенской жизни и брошенные
в водоворот событий, быстро сменявших друг друга в то малоспокойное время.

Навигацкая школа в Москве, учение плотинному делу, колесному и
корабельному строению в Голландии, потом Марсельская Людовика XIV морская
школа, артиллерийская практика в Париже, бессонная работа на верфях нового
холодного города Санкт-Питербурха превратили неграмотного увальня,
любителя голубиной игры и церковного пения, в подобранного морского
офицера, разбиравшегося в чужих языках, привыкшего к постоянному
бездомовью, еде не вовремя, ко сну где попало.

Куда только не посылала этих новых для России молодых людей неукротимая
воля небывалого на Руси царя!