Чтение 21–й страницы книги ~Колокол солнца~

всегда сильнейший. И вовсе здесь не будет служить препятствием любовь,
если она соединяет лиц, достойных иметь потомство для народа Солнца.
Только такие пары и должны дарить стране детей.

- Но не воспитывают их? Не так ли?

- Их воспитывает государство.

- Разве здесь нет насилия?

- Позвольте спросить вас, монсиньор. Допустим, герцог, граф или любой
крестьянин, горожанин узнает, что у его ребенка порча мозга, возьмется ли
он долотом пробить ребячий череп и срезать опухоль - причину уродства?

- Конечно, нет! Здесь нужен лекарь с его искусством и умением.

- Вот видите! А мозг ребенка подвергать увечью неумелого воспитания
любой родитель сочтет себя способным? Вы думаете, что сделать ребенка
достойным человеком менее сложно и требует меньшего уменья, чем продолбить
ему череп, коснувшись ножом его мозга? Не каждый, кто родить сумеет,
способен воспитать. Вот почему воспитывать детей должно лишь Государство,
готовя для того столь же искусных ваятелей ума, как и врачей, способных
ножом и долотом спасти от порчи мозга.

- Мир отнятых у матерей детей! Мир, где каждый мужчина вправе
пожелать любую женщину! Гарем всеобщий! Содом! Гоморра! Нет, сын мой, не
знаю, кто рассудит нас!

- Время, монсиньор, время! Чтобы узнать, нашли ли люди верный путь,
готов проспать хоть тысячу лет.

- Бедняга, ты в забытье здесь прозябаешь тридцать лет!

- Я не терял времени, монсиньор, иначе не состоялась бы наша встреча!
Наш разговор...

- Наш разговор? Он не коснулся еще твоей склонности к звездам.

- Вы хотите осудить меня за это?

- Нет. Ты сам писал, что влияние далеких звезд на нас неощутимо мягко
и наша воля может им противостоять. За это церковь тебе многое прощает.

- И хочет знать, чему противопоставить волю?

- Ты почти угадал.

- Я понял вас, учитель! Как жаль, монсиньор, что вас привели ко мне
звезды, а не Солнце!

- Напрасно ты противопоставляешь звезды Солнцу. Они все едины -
небесные светила.

- Не рознь светил небесных я имел в виду, а лишь причину, заставившую
вас найти меня.

- Пусть моя просьба составить гороскоп не оскорбит тебя, защищенного
любовью к людям.

- Просьба - это просьба, не приказ. Она взывает к добру, от кого б ни
исходила. Ее исполнить - долг. Мне нужно лишь узнать год, месяц и число
рождения человека, судьбу которого должно угадать по звездам.

- Так запиши, сын мой.

И кардинал Спадавелли сообщил узнику все, что необходимо было знать
астрологу для составления гороскопа.

Кампанелла побледнел, но старался овладеть собой. Он понял, что
кардинал приехал, чтобы узнать, что уготовил Рок самому святейшему папе
Урбану VIII, хотя имени его не произнес никто из них.

Кампанелла проницательно взглянул на кардинала. Пусть он согнут
годами, но взгляд его горит. Неужели он пожелал узнать срок перемен на
святом престоле и не назовут ли его имени во время новых возможных
выборов, когда всех кардиналов запрут в отдельных комнатах Ватикана и не
выпустят до тех пор, пока не совпадут имена, названные кардиналами, в
одном имени нового папы.

Кардинал Антонио Спадавелли опустил свои жгучие глаза. Но думал он о
другом, о том страшном дне, когда ему, тогда еще епископу Антонио, удалось
предотвратить жестокую и позорную казнь турецким колом, казнь мыслителя,
чьи мысли он опровергал, не отказывая им в светлом стремлении к благу
людей. Тогда несчастный, измученный Томмазо был почти без чувств и не
узнал его среди инквизиторов и палачей, вынужденных подчиниться
представителю папского престола, наложившего потом на них эпитимью за
пользование нехристианскими способами дознания, и отбивших за эту
провинность положенное число поклонов.

Но кардинал Антонио Спадавелли ничего не сказал об этом своему
бывшему ученику, а ныне несгибаемому противнику в споре.

Благословив опального монаха, он оперся на посох, встал и отворил не
запертую пока тюремную дверь.

Кампанелла проводил его до нее, ожидая, когда она закроется за ним и
раздастся звон ключей тюремщика, который снова замкнет ее до конца его
дней.

Глава третья

СКАНДАЛИСТ

Если у человека безобразное лицо, он

может закрыть его маской, но может ли

он то же сделать с характером?

Вїоїлїьїтїеїр

Савиньон Сирано де Бержерак после окончания коллежа де Бове, обретя
полную свободу и даже некоторую известность в связи с необычайными
обстоятельствами выпускного акта, был приглашен в салон своей крестной
матери баронессы Женевьевы де Невильет, которая намеревалась представить
его светскому обществу.

Савиньон очень волновался, не зная, как удастся ему показать себя
среди избранных? О чем придется говорить: о Демокрите или Аристотеле, о
Платоне и описанной им удивительно исчезнувшей стране Атлантиде или о
Сократе, ищущем блага людей? Или речь пойдет о крестовых походах, о
рыцарской чести и о гробе господнем, о втором Риме - Византии или, может
быть, о римских цезарях или римском сенаторе Катоне-старшем, который не
уставал требовать разрушения Карфагена, в конце концов разрушенного, или о
поэзии Вергилия, Данте или Петрарки?

Он готовился к предстоящему выходу в свет усерднее, чем к выпускным
экзаменам в коллеже.

Большое внимание он уделил туалету, истратив на это последние
полученные от матери деньги, приобретя даже шпагу, знак дворянского
достоинства, без которого, как ему казалось, не войти в круг аристократов,
тонких и умных, изысканно говорящих или возвышенными стихами, или
афоризмами.

Но больше всего его волновали предстоящие встречи с красавицами. Он
готов был влюбиться в любую из них, лишь бы она улыбнулась ему в ответ. Он
ждал, он жаждал таящихся и рвущихся наружу страстных чувств, однако и
страшился их.

Он был в отчаянии, что у него не пробились усы и бородка, и, несмотря
на свой мужественный наряд со шпагой, которую недоуменно вертел в руках,
не зная, как с ней обращаться, он выглядел отнюдь не внушительно. И еще
этот ужасный нос! Вся надежда на то, что в обществе воспитанных людей
никто не позволит себе заметить этот природный недостаток.

Баронесса Женевьева де Невильет, казалось, ничуть не постарела со
времени рождения своего крестника. Все такая же черноволосая, с миловидным
личиком, миниатюрная и изящная. Она встретила Савиньона сердечно и, когда
он церемонно приложился к крохотной, излучающий запах роз ручке,
поцеловала его в лоб выше поднятой переносицы.

Она ввела его в гостиную, отделанную белым шелком и обставленную
белой мебелью на гнутых ножках. Там уже находилось несколько знатных
гостей, среди которых вполне мог оказаться и какой-нибудь герцог или
герцогиня.

Савиньон отвесил почтительный поклон всем, но баронесса подводила его
к каждому из гостей, представляя многообещающего юношу.

- Как я рад (или как я рада), - безразлично говорили они, замечая,
что сегодня на дворе теплее, чем вчера, и отворачивались, чтобы продолжать
светскую беседу, а кое-кто, чтобы скрыть гримасу отвращения, вызванную
безобразием нового гостя.

Сирано, раскланиваясь, неуклюже задел концом шпаги столик на тонких
ножках, опрокинул его, и стоявшая на нем белая фарфоровая ваза с
пастушками с шумом разбилась.

- Ах, это к счастью, к твоему счастью, дорогой Савиньон! - щебетала
хозяйка дома, приказав слугам собрать обломки и шепнув, чтобы нашли
мастера, который сумел бы все ловко склеить.

Смущенный Сирано опустился на стул. Шпага ужасно мешала ему, а дама,
к которой он подсел, была так прелестна!

Молодой аристократ, с которым он так неудачно раскланялся, с усмешкой
посмотрел на него и тихо-тихо произнес:

- Ах, эта шпага! Входишь в дом -

Она становится врагом!

Сирано все же услышал и закусил безусую губу.

Сидевшая рядом черноокая дама, которая так взволновала его, завела
общий разговор:

- Не правда ли, мсье де Бержерак, у мужчин стали модными высокие
каблуки. Это делает их выше и мужественнее, не так ли?

- Может быть, не выше, а длиннее? - не сдержал своей язвительности
задетый стишком аристократа Сирано*.

_______________

* Впоследствии, как известно, эти слова произнес Наполеон

Бонапарт, обращаясь к одному из своих маршалов. (Примеч. авт.)