- ни к чему. Все это лишь предсмертная пытка, жестокая и бессмысленная,
как в лагере. Если б я верил в бога или дьявола, я решил бы, что это они
придумали... эту веселую шуточку в мировом масштабе... Все кончено, теперь
я понимаю, что все кончено. Еще раз откроется и захлопнется дверь, и не
будет Натали... Нет, нет, только не это! Я не вынесу этого, лучше я сам
уйду, чтобы все сразу...
лицо, застывшее и жесткое, смягчается.
она. - Тебе тоже тяжело. И потом я не имею права решать за всех остальных,
а ведь если ты не выдержишь... - Она говорит очень тихо, почти бормочет,
словно размышляя вслух. - И вообще ты прости, мне очень больно, я кричу от
боли, а не рассуждаю...
обдает нежность, любовь, жалость к этой измученной, несчастной девочке,
моей дочери. Пускай она несправедлива ко мне - я тоже был несправедлив к
ней в том, прежнем мире, громадном, великолепном и жестоком, а теперь мы с
ней связаны общим горем и не смеем бросать друг друга в беде, потому что
от прочности нашей связи в конечном счете зависят все остальные, уцелевшие
вместе с нами... Кто знает, может быть, зависит судьба всего
человечества...
как у меня получится. Сейчас мне будто бы легче, а вообще...
горлу. Потом Натали поворачивается и уходит, такая тоненькая в этом алом
свитере и узкой черной юбке - вот-вот переломится пополам и упадет, да и
походка у нее неуверенная... Но я уже ничего не смогу сделать, даже слова
сказать не могу, силы меня покинули, и мне хочется одного - чтобы пришла
Констанс, чтобы поскорее пришла Констанс, она одна может мне помочь, без
нее я пропал, и все мы пропали.
лежит у нее на плече, и я чувствую запах ее кожи, ее белой, нежной, чуть
вянущей кожи, такой знакомый, такой дорогой, и мне становится чуть легче,
страх отступает...
я. - Всю жизнь я цеплялся за тебя, всю жизнь был для тебя тяжелым грузом и
сейчас ничего не могу с собой поделать...
Ты хорошо понимаешь, что для меня ты был всей жизнью, а ведь жизнь - это
не так просто и легко, - она улыбается и привычным жестом приглаживает мои
волосы. - Зачем ты говоришь об этом?
все видят меня, а я вдруг ослеп... Ты знаешь, как все это получилось... с
Натали... Почему она... Констанс, ты все понимаешь... почему она так со
мной... Неужели я и в правду преступник?
опрометчиво, необдуманно... Натали пришлось очень тяжело...
этим словом? То, что ей удалось разлюбить Жиля при твоей помощи? Но ведь
она ничего не забыла, ты же знаешь!
забыть, потому что ей могло бы показаться, что она с ума сошла. И потом -
этот Жиль: у них с Натали много общих знакомых, рано или поздно они бы
встретились, и тогда опять начались бы разговоры о гипнозе и о нравах в
нашей семье...
происходило все эти месяцы в душе Натали. Первая любовь, первое счастье, в
самом начале, никаких еще плохих воспоминаний, никакой горечи - одни
надежды, мечты, предчувствия... И вдруг все это насильственно обрывается -
и она не может противодействовать, она беспомощна, она чувствует себя
опозоренной тем, что ты с ней сделал, тем, что у нее такой отец. Она
знает, что Жиль и ее начал считать сумасшедшей... Любовь ушла, пускай и
безболезненно. Но ведь осталась память о ней, остались пустота, холод,
чувство бессилия перед моей нелепой и трагической властью... Ну, конечно,
при всем этом должна была возникнуть ненависть ко мне. Ведь это я был
всему виной, я грубо вмешался в то, во что нельзя вмешиваться, все
разрушил, уничтожил - почему, по какому праву? Разве не права Натали,
когда бросает мне в лицо самые страшные оскорбления, когда называет меня
рабовладельцем и фашистом? Она имеет на это право, бедная девочка! Только
бы она выдержала, боже, только бы она нашла силы выдержать все это,
дождаться!..
Натали, она поймет, она успокоится, она ведь умная...
она понимает? Это ведь я повторяю себе: "Дождемся, дождемся". Повторяю
порой почти без веры. Но, может быть, я внушаю эту веру другим? Ведь
Констанс не может знать ничего, кроме того, что знаю я... Или все-таки
Робер?.. Нет, неужели Робер все же...
ласково и успокаивающе. - Но я знаю, что он тоже верит. И ты веришь, но
почему-то нервничаешь... Как перед началом работы...
работа, да и какой она будет? Но это правда: перед началом какой-нибудь
новой работы я всегда испытывал мучительную неуверенность, даже, вернее,
мучительную уверенность, что ничего у меня не выйдет, что я бездарен и
глуп, как пень, и через это отвратительное состояние мне неизбежно
приходилось пробиваться к началу работы, к первым ее строкам, к первым
наброскам. Но что будет тут...
уладится, - поспешно отвечает Констанс.
этом, пускай она верит, я ведь и сам ничего не знаю...
такой мирный, такой не соответствующий обстановке, поражает меня так, что
я с трудом удерживаюсь от истерического смеха. Да, в самом деле, как я
себя чувствую? Благодарю, голова немного побаливает, надо прогуляться на
свежем воздухе, и все пройдет.
Робер спрашивает не зря. Мне и вправду плохо, я болен, меня трясет озноб,
все кости ломит. Что это, радиация? Нет, будто непохоже.
уже давно вижу, что ты страдаешь от перенапряжения. Надо, чтоб ты побольше
спал. Засни опять, прими снотворное.
что Робер еще с порога обменялся взглядом с Констанс, и взгляд этот был
тревожный и понимающий. О чем это они?.. Нет, я решительно не завидую тем,
кто имел со мной дело прежде! Ходить вот так, ощупью, как слепому, рядом с
человеком, который все видит в тебе, даже самое потаенное, скрытое ото
всех, - боже, какое это мучительное, унизительное ощущение!
вы знаете! Я должен знать!
советуясь. Потом Робер пожимает растерянно плечами.
Ты никому и ничем не поможешь, если будешь убивать себя перенапряжением.
Вот отоспись, и тогда мы поговорим. Все равно...
вспомнил об отце. - Где он?
Констанс. - Он все время, с утра, сидел и курил. Потом подошел ко мне - я
стояла у окна - и сказал: "Девочка, ты крепкая, я тебе одной и скажу. Я
решил пойти прогуляться вон туда, видишь? Тропинка идет по склону холма,
огибает его, а что дальше - не знаю. Даже сквозь это проклятое пыльное
стекло видно, как там хорошо". Я сказала: "Разве вы не знаете, что там
смерть?" Он ответил: "Да толком не знаю. Я ведь человек простой, в науке
не разбираюсь, а то, что Клод устроил с нами, это, знаешь ли, штука
тонкая. Чертовщина просто. А потом - что ж такое смерть? Мне с ней давно
уж пора поговорить. Вот пойду, может, и встречусь". Я умоляла его
остаться, просила хоть поговорить с тобой, но он только головой качал.
"Клод, он меня простит за невежливость, он мальчик добрый. А мне лучше
уйти потихоньку. Ничего он тут поделать не может, только расстраиваться
попусту будет. Я посидел, знаешь ли, в уголке и все обдумал. Ему всех не
удержать, так что уж лучше мне отпустить веревку - как Валери сделала".