Чтение 21–й страницы книги ~33 марта. 2005 год~

думать и о Сашке Мыльникове.

Значит, он жив! Значит, он не сумел сделать все для того, чтобы спасти
его из занесенного снегом шурфа! Разве он, Вася, смог бы успокоиться, если
бы знал, что его товарищ погибает или даже уже погиб! Да он бы сам лучше
замерз! А Сашка, оказывается, смог и даже не расстроился.

Он, наверно, окончил школу отличником. Ведь не мог же человек,
окончивший школу кое-как, стать известным поэтом, который пишет космические
поэмы в двести тысяч строк! Потом он, наверно, окончил какой-нибудь
литературный институт и вот теперь пишет себе свой поэмы по всем правилам, и
все его уважают.

А то, что этот уважаемый человек оставил в беде товарища, никто и не
знает.

Но тут впервые Васе показалось, что он ошибается. Ведь не может быть,
чтобы Сашка -- пусть парень и положительный, хотя порой и вредный,
самолюбивый и все такое прочее, но все-таки пионер, советский школьник,
Васин товарищ, -- поступил так подло! Не мог он так поступить! И стоило Васе
начать оправдывать Сашу, как он немедленно вспоминал, что ведь и родители
тоже не нашли его. Так чего же ждать от Сашки Мыльникова? Значит, были
какие-то особенно серьезные причины. И узнать о них он может только тогда,
когда повидается с Мыльниковым.

Словом, почти все выяснилось, но ощущение грусти все-таки не пропадало.
Может быть, еще потому, что Вася как будто даже завидовал и Женьке Маслову,
и Сашке Мыльникову. Подумать только! Один -- биомеханик, второй -- известный
поэт. А что он, Вася! Что из него еще выйдет! Ох, неизвестно... Вокруг
столько интересного...

-- Нужно спешить, -- сказал дедушка, -- сейчас самая лучшая видимость
межпланетных телевизоров.

-- Да, -- подтвердила Лена, -- а то начнутся служебные переговоры -- не
настроишься на волну.

И, несмотря на то что Вася чувствовал себя немного несчастным, он
все-таки заинтересовался этим разговором и спросил:

-- Это что ж, можно будет посмотреть, как живут люди на других
планетах?

-- Да, конечно, -- безразлично ответила Лена и едва заметно зевнула.

Вася был неприятно удивлен таким равнодушием.

-- И что же, служебные переговоры очень мешают настраиваться на волну?

-- Да как тебе сказать... Не так чтобы очень... Лунные еще ничего, а
вот те, что работают на наводке межпланетных кораблей, и особенно те, что
связаны с Марсом и Венерой, -- вот эти очень мешают. Они же очень сильные!
Шутка сказать -- послать радиоволну сначала на Луну, оттуда передать на
промежуточный искусственный спутник, а потом уж оттуда на Марс или на
Венеру! Вот эти-то служебные станции и мешают... Да и вообще-то мы уже не
смотрим Марс или Венеру, а уж Луну тем более! Ничего интересного! --
капризно закончила Лена.

Вася очень удивился: не интересоваться тем, что делается на Луне или
Марсе? Да если бы в его время появился кинофильм "На Луне", так к кинотеатру
нужно было бы пробиваться сквозь сплошную толпу. А тут -- неинтересно!
Подумаешь, какая умная...

Лена заметила, как у Васи сначала удивленно расширились глаза, потом
они стали узенькими и между бровями прорезались тоненькие, упрямые морщинки.
Она поняла, что сказала что-то не так. Чтобы исправить впечатление, она
разъяснила:

-- Видишь ли, вначале это, может быть, и интересно, а по том все одно и
то же: машины, красивые картинки лунной природы, потом опять машины и
машины... А людей почти не видишь. Ну разве может быть что-нибудь интересное
без людей?

Это объяснение только рассердило Васю. Вот они -- девчонки! Во все
времена одинаковы. А ведь что может быть интересней машин?

Женька как будто понял Васины мысли. Он неожиданно хмыкнул и сказал:

-- Конечно, стишков там никто не читает, песенок не поет и даже никто
ни за кем не ухаживает... Конечно, ей неинтересно. Вот если бы там про
записочки что-нибудь рассказывали, тогда да! Тогда бы она от экрана не
отходила.

Лена неожиданно покраснела, быстро покосилась на Васю и вдруг
накинулась на Женьку:

-- Что ты говоришь? Болтун! Как тебе не стыдно!

Но чем больше она кричала и возмущалась, чем настойчивей старалась
ударить Женьку, который привалился в самый угол сиденья и, отчаянно хохоча,
прикрывался от Лены не только руками, но и коленями, -- тем больше Васе
казалось, что Лена краснеет неспроста. Записочки, вероятно, были...

"Ну, а мне что за дело? -- спрашивал себя Вася. -- Мало ли кто пишет
записки или переписывает для девчонок стихи... А я-то тут при чем?"

Но чем больше он убеждал себя, тем грустнее становилось у него на
сердце. Лена все-таки... смелая девочка. Вон как она решительно
познакомилась с Тузиком. Наконец, она просто сильная и ловкая девочка. Как
она лихо справлялась с тайменем! Потом она, конечно, еще и... добрая девочка
-- даже заплакала, когда плакал Вася.

И чем больше думал Вася, стараясь не сказать самого главного -- что
Лена просто красивая девочка, которая ему понравилась с первого взгляда
(теперь-то он понимал это очень хорошо), -- тем больше самых великолепных
качеств он отыскивал в ней и тем грустней ему становилось. Он надулся и
отодвинулся от Лены как можно дальше. А она, стараясь достать до Женьки, все
ближе придвигалась к нему.

Женька, отбиваясь, все время подзуживал сестру:

-- Сказать, от кого записка? Сказать?

Лена яростно визжала и все сильней наваливалась на совсем загрустившего
Васю.

Женька не унимался:

-- А про стишки рассказать? А как песенками переговаривались,
рассказать?.. Слушай, Вася... -- начал было он.

Но Вася только безнадежно отодвинулся подальше от Лены. Он с горечью
думал:

"Ну и пусть записочки... Пусть песенки... Пусть даже стихи... Сашку бы
Мыльникова сюда -- он на любую тему любой стишок состряпает".

Ему казалось, что он должен быть совершенно безразличным и строгим, как
настоящий мужчина. Но в то же время Вася понимал, что он вдруг стал очень
несчастным, даже несчастней, чем в масловской машине, когда он понял, что
пролежал замерзшим целых полвека. Он даже подумал, что не стоило и отмерзать
только для того, чтобы узнать, какая замечательная и, без всякого сомнения,
самая лучшая из всех девочек, которых он встречал за... за...

Это окончательно обило его с толку. За сколько же лет он впервые
встретил такую замечательную девочку, как Лена? За тринадцать, за тридцать
семь или за шестьдесят три? Вот дурацкое положение! Даже не знаешь, какой у
тебя возраст.

Вася немного успокоился и почувствовал себя менее несчастным, чем
секунду назад. Тем более Лена так натурально кричала на Женьку, что он все
врет, что он все выдумывает, что стоило только захотеть, и можно было
поверить, что Женька действительно говорит неправду. Когда она искоса, почти
умоляюще посматривала на Васю, в ее красивых -- больших и темных -- глазах
сверкали самые настоящие светлые и чистые слезы. Ее ресницы сами по себе
стали склеиваться стрелками, а лицо раскраснелось, и от этого светлые
выбившиеся из-под тюбетейки кудряшки были еще красивей. Вася не выдержал. Он
поверил ей и почувствовал, что он скорее счастливый, чем несчастный.

"Все-таки, как-никак, а еще никто не может похвалиться, что он приручил
мамонта, -- думал он. -- Еще ни один мальчик из нашего города не может
похвастаться, что ради него съехались ученые со всех концов света. И вообще,
поживу месяц в двадцать первом веке -- еще поглядим, кому записочки будут
писать!"

Он уже так уверился в невиновности Лены, в собственной неотразимости,
что даже сам не заметил, как у него появилась сила воли, решимость и даже,
кажется, способность мыслить логически. Он уже решил, что нужно одернуть
Женьку, довольно вредного третьеклассника, который явно не умеет вести себя
в приличном и солидном обществе. Но Женька на конец добился своего. Он
закричал:

-- Валька Башмаков тебе записочки писал! И ты ему писала! Я сам видел.
Он тебе и стишки переписывал. И провожать ходил...

Вася обмер. Ну ладно -- записочки, стишки там, песенки.. Ну, бывает.
Ну, кто не поскользнется... Но -- провожать! Да, тут все понятно.

Все исчезло -- и сила воли, и убеждение в невиновности Лены. Осталось
одно презрение к этой девчонке, которая так натурально умеет врать. Вася был
горд и неприступен, и Лена, взглянув на него, поняла это. Она вдруг
бросилась в дальний угол машины, закрыла лицо руками и заплакала. Еще минуту
назад Вася попытался бы ее успокоить, но сейчас он отвернулся. В его глазах
еще светилось презрение. Женька понял это по-своему. Он опустил свой
исцарапанные, в коричневых, подживающих рубцах колени и не очень уверенно
сказал:

-- Разревелась... Пусть не задается... Машины ей не нравятся!

Вася молчал. Он сложил руки на груди и независимо смотрел в окно. И тут
только он заметил, что электронка стоит на месте, дедушка обернулся и,
улыбаясь, посматривает на них. Он улыбался так хитро, так понимающе, что
Васе опять показалось, что перед ним когда-то знакомый круглолицый Женька
Маслов. И он невольно испугался, что тот Женька обязательно отмочит
какую-нибудь шутку, после которой придётся краснеть. Поэтому Вася покраснел
заранее и предупреждающе сказал:

-- Ладно, Женька, брось...

Он обращался к дедушке, но откликнулся маленький Женька:

-- А чего бросать? Я правду сказал...

-- Врешь! Врешь! -- Лена сорвалась с места и мокрой от слез рукой
залепила Женьке звонкую оплеуху. -- Все врешь, противный мальчишка!

Прежде чем Женька смог опомниться, щека у него побагровела, нос стал