Чтение 21–й страницы книги ~Самый далекий берег~

униформу в траву, обрушился в воду далеко не так грациозно, как его новая
знакомая, подняв тучу брызг. Плавать он умел, и неплохо, на Енисее вырос, но,
увы, не мог похвастаться таким изяществом стиля, какой без всякого желания
повыпендриваться являла Тая, русалкой скользившая меж кувшинок.

Вода была не просто чудесная — с такой Кирьянов еще не сталкивался. Она
даже не походила на воду, ощущения вызывала невероятные:

словно каждая капелька существовала сама по себе, тело чуяло, как
мириады невесомых теплых касаний скользят по коже нескончаемым потоком. В слова
это не умещалось. Походило на то, что он не сам плыл, а течение бережно и
неуклонно несло его над невидимым дном, словно восходящие потоки —
оборвавшегося с бечевки воздушного змея. Если плыть с закрытыми глазами, и
вовсе казалось, будто вода давным-давно вынесла его в атмосферу, увлекла в
космические бездны — ласковая, нежная, не расступавшаяся перед молотившими по
ней руками, а словно бы мягко раздававшаяся в стороны именно так, чтобы
человеку было удобнее. Ощущения столь сильные и неизведанные, что он испугался
на миг, торопливо открыл глаза.

Но все, разумеется, было в порядке: спокойная и теплая вода вокруг,
мясистая кувшинка, в которую он едва-едва не впечатался подбородком, неяркое
солнце в небе, светловолосая головка впереди, оставшаяся вдали, как он ни
пытался сократить разделявшее их расстояние. В конце концов Тая, уже с
бело-синей кувшинкой в волосах, перевернулась на спину, оставаясь лежать на
воде. С улыбкой повернула к нему лицо:

— Я вас не загоняла?

— Есть немного, — сказал Кирьянов, плавая рядом и стараясь особенно не
баламутить воду. — Вас русалкой никогда не называли?

— Ого! — сказала Тая. — Вы себе представить не можете, как меня
называли за последние годы, с тех пор, как стала объектом ухаживаний, осад и
приступов, — русалкой, колдуньей, волшебницей, принцессой, ведьмой и королевой.
Самые образованные — даже ундиной, нимфой, наядой и Цир-цеей. Один майор упорно
именовал дриадой, хотя я терпеть не могу лазать по деревьям... А вы как бы меня
назвали?

— Ужасно неоригинально, — сказал Кирьянов. — Очаровательной. Конечно,
банально...

— Зато искренне, — сказала Тая с чертиками в глазах. — Получайте за
искренность приз.

Подплыла вплотную и, решительно притянув его голову, крепко,
продолжительно и умело поцеловала в губы, на миг прижавшись всем телом. Потом
парой сильных гребков отплыла и, оглянувшись через плечо с непонятным
выражением, понеслась прямо к берегу.

Кирьянов достиг оного значительно позже — не только оттого, что плыл
неуклюже. Ему понадобилось время, чтобы подавить извечную реакцию нормального
мужика на столь непринужденное обращение.

Тая как ни в чем не бывало сидела на бережку, опустив безукоризненные
ножки в воду. Выбравшись, Кирьянов уселся рядом, глядя куда угодно, только не
на прелестную соседку.

— Что вы надулись, милейший обер-поручик? — негромко спросила Тая. —
Можно подумать, это вы — невинная благонравная девица, которую помимо ее воли
чмокнул в алые губки нахальный гусар... Стойте-стойте... Ага! Знаю, что вы
подумали! Что взбалмошная и не особенно высокоморальная генеральская дочка от
скуки хватает то, что подвернулось под руку, за неимением лучшего... Ага?

— Не люблю я, когда мной забавляются от скуки, — сказал он хмуро. — Да
и кто любит...

— Ой, а вы прелесть... Только совершенно не берете в расчет технический
прогресс, пребывая в плену расхожих штампов... При чем тут скука? Если бы мне
позарез понадобился представительный кавалер или уж, прямо скажем, любовник, я,
использовав последние достижения транспорта и связи, уже через четверть часа
обрела бы желаемое... Неужели вы мне не могли понравиться просто так?

— Вот так, сразу?

— А почему бы и нет? — сказала она без улыбки. — Вот взяли и
понравились. Я вполне взрослая, между прочим. И не особенная дура. Смотрю на
вас и думаю: нормальный мужик, спокойный, не трепач и не бабник, взглядом не
раздевает... ну, самую чуточку, в пределах средней нормы. Пошлых комплиментов
не отпускает с масляной улыбочкой, на поцелуй реагирует с очаровательной
старомодной романтикой. Честное слово, вы мне понравились. И я вам тоже,
правда? — Она тихонько рассмеялась, глядя ему в глаза. — Правда-правда, не
отпирайтесь. Понравилась. Вон как смотрите — не по-кобелиному, а с тем самым
романтическим трагизмом...

— Не подозревал в себе таких талантов — с маху очаровывать юных
красоток, — сказал Кирьянов, злясь на все на свете, и в первую очередь на себя,
поскольку прекрасно понимал, что влипает... А кто бы не влип? Прелесть какая...

— Не дуйтесь. Говорю вам, мы друг другу нравимся...

— И что теперь? — спросил он серьезно.

— А просто давайте попробуем подружиться. Что из этого выйдет,
совершенно неизвестно, но давайте попробуем? Вдруг это судьба нам такая?

Он не был ни ярым романтиком, ни идеалистом. Пожарный в годах.
Прекрасно знал, что внешность обманчива, и знал, что порой способны вытворять
такие вот славные, светлые девочки с ангельскими личиками. По собственному
опыту знал, чего уж там. Хуже всего, ее хотелось так, что зубы сводило...

— У вас примечательное лицо, обер-поручик, — тихонько рассмеялась Тая.
— Никак не сообразите, что вам делать, можно ли теперь, после столь
недвусмысленных девичьих откровений, сграбастать меня в охапку и завалить в
траву.. Да нет, вы не такой. Вот это мне и нравится — ваше лицо сейчас...
Примитивный кобель на вашем месте давно бы стал с меня купальник сдергивать...
И непременно получил бы по физиономии — я не настолько раскрепощенная, хотя по
жизни и балованная генеральская дочка. И не люблю дешевки. Знаете что,
обер-поручик?-Давайте, как писали в старинных романах, отдадимся неумолимому
течению времени, способному все расставить на свои места! Проще говоря, вы
назначите мне свидание, уже целеустремленно и вовсе не случайно, а умышленно.
Здесь же, над озером, у той вон беседки — она тут единственная, так что не
заблудимся. Мы будем гулять по берегу, вы, если умеете, будете читать стихи, а
если не умеете, и не надо. Что из нашего свидания выйдет, то и выйдет.
Согласны?

— Согласен, — сказал Кирьянов.

— Завтра, в это же время? Нет, давайте за часок до заката, так
романтичнее...

— Если нас только не пошлют куда-нибудь. Вполне могут.

Тая ненадолго задумалась:

— Ну, это не препятствие... Я просто буду вас ждать каждый вечер за час
до заката. Только не пропадайте надолго, а то кто вас знает, вдруг провалитесь
в неведомые бездны лет на сто... ой, типун мне на язык! В общем, я буду
ждать...

Глядя ей вслед, Кирьянов почувствовал себя совсем молодым. Не в
жеребячьем смысле, ничего общего с пресловутой сединой в несуществующей бороде
и вполне реальным бесом в районе ребра. Совсем другие чувства. Он словно бы
стал прежним, молодым, невероятно наивным юнцом, которому только предстояло
вступать в жизнь. Тот давний юнец твердо знал, что уж он-то непременно будет ни
на кого не похожим и отнюдь не станет незаметным винтиком в огромном механизме.
Лет в двадцать яростно верилось, что жизнь его будет какой-то необычной...

Получилось, разумеется, с точностью до наоборот, дорога выпала не
блиставшая оригинальностью: институт-завод-пожарка-семья
-служба-отпуска-продвижение. Жизнь, как ей и положено, быстренько превратила
очередного мечтателя в очередной необходимый элемент народного хозяйства,
безликую статистическую единицу. А впрочем, вина тут была исключительно его
собственная: никто не виноват, что ему так и не удалось выломиться из общего
течения, подняться над рутиной, не оказалось к тому возможностей и талантов.

И вот теперь... Теперь он вновь ощутил, что настоящая жизнь лишь
начинается. Мало того, у него появилось что-то свое, совершенно не зависящее от
воли начальства, служебного распорядка и регламента. Свой собственный секрет,
ничуть не постыдный и не запретный, нечто личное...

Глядя вслед девушке, так ни разу и не обернувшейся, он мечтательно
промурлыкал, отгоняя грешные видения:

Спрячь за высоким забором девчонку — выкраду вместе с забором...

И направился к поселку упругой молодой походкой довольного жизнью
человека, по-прежнему насвистывая нечто фривольное и поддавая ногой здешние
камешки, коричневые и легкие, как пемза.

Заливистый посвист над головой хотя и застал его врасплох, но ничуть но
напугал. Он попросту задрал голову и увидел на ветке мохнатого Чубураха — тот
висел вниз башкой, зацепившись задними лапами за морщинистую желтую кору, а
передние лапки разведя в стороны, как заправский гимнаст.

— Напугал, Соловей-Разбойник, — беззлобно сказал Кирьянов.

Чубурах заухал, замурлыкал, проворно слетел на землю с обезьяньей
ловкостью и, прокосолапив к Кирьянову, принялся хватать его за форменные брюки.

— Держи, извращенец, — сказал Кирьянов, протягивая ему зажженную
сигарету. — Завидую, вот кому на свете жить просто... Интересно, ты за бабами
ухаживаешь? Наверняка, млекопитающее ты, или уже где?

Настроение у него было невероятно благостное. Чубурах преданно
таращился на него снизу, ловко пуская дым, с таким видом, будто и в самом деле
понимал человеческую речь — стриг ушами с величайшим вниманием, таращил
огромные глупые глаза...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ КОЛУМБЫ ПОХОДНЫМ СТРОЕМ

Назавтра оказалось, что Кирьянов как в воду смотрел.

Все произошло без авралов и завывания сирен боевой тревоги (хотя
таковая здесь, как выяснилось, имелась). Сразу после завтрака Шибко исчез
ненадолго, а потом явился какой-то очень уж озабоченный и объявил, что труба
зовет...

Неожиданности начались вскоре. И первая заключалась в том, что в
каптерку вместе с ними получать скафандр пришел штандарт-полковник Зорич — во
время последовавшего короткого перекура Кац шепотом сообщил Кирьянову, что это
неспроста, что отец-командир собственной персоной возглавляет группу лишь в
исключительных случаях, каковых лично Абрам Соломонович за три года своей