Чтение 21–й страницы книги ~Завтра война~

К счастью, большинство преподавателей и инструкторов вошло в наше положение. Нет, вы не подумайте: все они были честными, исполнительными офицерами. Эти достойные бывалые мужчины и женщины были готовы пристрелить на месте любого кадета, который попытался бы взять их "на жалость". Мы и заикнуться не смели ни о чем вроде: "Мы только что с войны вернулись... Нас чуть не убили... Поставьте нам зачетик не глядя..."

И все-таки в том равновесном положении между "зачтено" и "не зачтено", когда любой препод обычно с удовольствием отправляет на пересдачу, нам скрепя сердце зачет все-таки ставили. И от иезуитских дополнительных вопросов берегли.

Например, всем было известно, что капитан-лейтенант Гридасов, специалист по обмундированию, снабжению и комплектации, обожает экскурсы в историю своего предмета. Экскурсы были интересны и воодушевляющи, но потом ведь их приходилось припоминать к зачету! А между тем среди любимых дополнительных вопросов Гридасова значились такие, на которых потерял бы репутацию иной доктор исторических наук.

Полная походная выкладка римского легионера и организация пиратских станций снабжения в Карибском бассейне (Земля, семнадцатый век). Экипировка русского фузилера времен Екатерины Великой и НЗ спасательного бота колонизационной комплектации (Объединенные Нации, двадцать четвертый век). Так вот, что же Гридасов спросил у меня на зачете после того, как я худо-бедно осветил основной вопрос: хранение и транспортировка ракет класса "космос-космос"?

Скосив глаза куда-то в угол, капитан-лейтенант прогундосил:

- Ну а теперь дополнительный вопросик... Тако-ой... Скажите, Пушкин, вот нашли вы в пустыне на необитаемой планете контейнер с серебристым грифоном в черном щите. Кому он принадлежит?

Я обалдел. Мне показалось, что я ослышался. Да это же... Да это же... Любой ребенок знает!

Но, разумеется, виду я не подал и глубокомысленно ответствовал:

- Военфлоту Объединенных Наций.

- Хорошо-о... Хорошо-о... А теперь представьте себе, что контейнер этот маркирован тремя красными полосами и черным восклицательным знаком в желтом круге. Что это значит?

"Да он что меня - за дурачка держит?!" - возмутился я.

- Это значит, что контейнер принадлежит разведотделу и внутри него находится секретное оборудование или техдокументация, или еще что-то исключительно важное. Вскрывать такой контейнер я не имею права ни при каких обстоятельствах. И даже подходить к нему близко не рекомендуется. - Я не удержался и с улыбкой добавил: - А еще это значит, товарищ капитан-лейтенант, что какому-то офицеру разведки надо голову оттяпать. Контейнеры с тремя красными полосами, во-первых, обязаны находиться под постоянным надзором вооруженной охраны из осназа мобильной пехоты. И, во-вторых, их нельзя оставлять под открытым небом - тем более посреди пустыни.

Гридасов тоже улыбнулся:

- Правильно мыслите, кадет. Давайте зачетку.

И так далее, и тому подобное. Преподаватели нас жалели и мы успешно приближались к благополучному концу сессии. На военной медицине меня спросили какую-то элементарную фигню про повреждающие и летальные перегрузки. На тактике воздушно-космического боя - маскировочные свойства кометных хвостов и автономных протуберанцев сверхлегких звезд.

Но нашлось, разумеется, одно исключение из общего правила "Ветеранам Наотара подмахни зачетку даром".

А именно: пресловутые "Статуты орденов".

То ли нас расслабила атмосфера всеобщей благорасположенности. То ли мы уже вымотались на предыдущих зачетах-экзаменах...

Опуская подробности, скажу лишь: даже эрудированный Коля был отправлен на пересдачу. Что уж говорить обо мне!

Но со второго раза Коля "Статуты" все-таки сдал. А вот у меня с голубоглазым капитаном третьего ранга Петром Конрадовичем Грюневальдом вышел такой разговор.

- Ну что ж вы, Пушкин, так плаваете, а? И ладно бы предмет был ерундовый. Какое-нибудь там комплектование-обмунрование или, прости Господи, астроботаника. Но ведь "Статуты" - это альфа и омега! Это краеугольный камень воинской дисциплины! Источник чести! Гарант доблести! Ордена и медали - индикатор личной отваги и боевого профессионализма любого воина! А статуты - универсальные, объективные, выверенные веками критерии, позволяющие выразить и увековечить воинскую доблесть, так сказать, количественно! Кван-ти-та-тив-но. Измерить неизмеримое, понимаете?

Понимаю, уж конечно. А я-то всю жизнь думал, что неизмеримое мерют квантовым микрометром.

- Так точно, товарищ капитан третьего ранга. Признаю свою вину. Но, Петр Конрадович, - я решил отойти от уставного обращения, надеясь этим растопить лед в сердце старого педанта, - честное слово, Петр Конрадович, я доучу недоученное летом! Обязательно! Но сейчас мне бы троечку! Посмотрите, у меня по пять баллов за оба практических экзамена! Я исполнял священный долг помощи братьям по Великорасе! Я хочу служить России и Великорасе дальше! А без этой троечки... Без этой троечки меня лишат стипендии!

- Даже и не знаю, что с вами, Пушкин, делать... Ведь если я вас спрошу, в каком году был учрежден "Герой России", вы все равно не ответите... А это ведь должен знать каждый... А, постойте-ка! Кажется, кое-что можно сделать... - Петр Конрадович глубокомысленно подпер подбородок рукой и на минуту замолчал.

Наконец он просиял:

- Черт с вами, первый раз в жизни пойду на компромисс с совестью. Устроим вам, хе-хе, практическое занятие по орденам, медалям и памятным знакам. Вы знаете, где находится девятнадцатый бокс?

- Не могу знать!

- Ах да... Ну так сейчас узнаете. Девятнадцатый бокс - это в Восточном Ремонтном секторе космопорта Колчак. Один из группы старых боксов, в которых раньше обслуживали "Андромеды", а недавно оборудовали перевалочные склады. Так вот, я вас туда официально командирую, от Академии. Выправлю все необходимые документы и пропуски по форме. Вы временно войдете в состав интендантского взвода, который, как я знаю, сейчас еле справляется с возросшим объемом грузов. В частности, в девятнадцатом боксе скопилось множество медалей и нагрудных знаков. Поможете с этим разобраться. По возвращении доложите и получите свою долгожданную тройку.

Задание показалось мне совершенно бредовым. По большому счету я ничего не понял. Но поскольку речь шла о бесценной, золотой экзаменационной оценке, я без лишних вопросов воодушевленно поблагодарил доброго препода...

А уже через полтора часа я сидел в девятнадцатом боксе на раскладном стульчике и, вполголоса матерясь, зарабатывал свою тройку.

Девятнадцатый бокс оказался исполинским ангаром без конца и без края. До самого потолка громоздились контейнеры, покрытые маркировкой всех видов и расцветок. К стыду своему, даже после недавней и вполне успешной сдачи экзамена "Обмундирование, снабжение и комплектация" я не понял и трети условных обозначений.

Шагающие и стационарные погрузчики трудились без устали. Вносили, выносили, ввозили, вывозили, закатывали, выкатывали, сортировали и перемешивали.

Космопорт кишел осназом мобильной пехоты. Невысокие, плечистые, очень подвижные крепыши с одинаково невыразительными лицами трижды проверили у меня документы. На главном КПП Колчака, в воротах Восточного Ремонтного сектора и на входе в девятнадцатый бокс.

А куда же делась обычная флотская охрана? Почему весь космопорт взят под контроль осназом?

Создавалось такое впечатление, что по мановению волшебной палочки Колчак со всеми своими потрохами стал не просто охраняемым, а секретным, совершенно секретным объектом особой важности!

Космопорт ходил ходуном.

Раз в несколько минут с апокалиптическим ревом взлетали и приземлялись "Андромеды".

Где-то по соседству рычали танки.

Пол бокса размашисто дрожал.

Неожиданно один из незакрепленных контейнеров тихонько стронулся с места и пополз. Контейнер находился на самой верхотуре штабеля. Не успел я заорать "Полундра!", как рифленый короб ахнулся на пол.

К счастью, у основания штабеля никого не оказалось. Из треснувшего контейнера, меченного желтыми полосками и ромбами, тонкой струйкой потек бурый порошок. Насколько я понимаю - растворимый какао.

Местные интенданты относились к подобным происшествиям по-деловому.

К разбитому контейнеру подошел сержант и, злорадно ухмыльнувшись, поставил галочку в своем планшете. Над головой у сержанта уже ворочал клешнями шагающий погрузчик. Раз-два взяли - и, оставляя за собой дорожку из какао, погрузчик притащил контейнер на ту же площадку, где трудился без устали ваш покорный слуга.

А трудился я вот над чем.

Среди миллионов тонн прочих грузов на перевалочные склады Колчака недавно поступили несколько ящиков медалей и нагрудных знаков. В отдельном контейнере были доставлены красивые коробочки, обитые изнутри красным сафьяном.

По оплошности персонала - вроде той, с какао, которой я стал свидетелем, - ящики с медалями попали под гусеницы танка. Ящики превратились в труху, медали и нагрудные знаки перемешались.

Мое ответственное задание заключалось в следующем. Я должен был, во-первых, выбраковать все цацки, покореженные танковыми гусеницами. Во-вторых, рассортировать медали и нагрудные знаки по типам. И, в-третьих, помочь ефрейтору Попелю разложить их по коробочкам.

Медалей было сравнительно немного, причем больше половины - "За оборону Отечества". Вторую половину составляли "За отвагу" и "За боевые заслуги", а также пригоршня редких медалей Нахимова и Ушакова.

Зато нагрудных знаков было - мать честная!

"Мастер-пилот", "Мастер-штурман", "Летчик-снайпер", "Комендор-снайпер", "100 мягких посадок", "200 мягких посадок", "500 мягких посадок" - это само собой. А в придачу к ним: "Десять боевых вылетов", "Двадцать", "Пятьдесят" и даже "Сто"!

А теперь подумаем.

Даже в моей, кадетской, летной карточке числилось восемьдесят семь вполне успешных приземлений и стыковок. И потому значки вроде "100 мягких посадок" меня совсем не удивили.

А вот полноценный боевой вылет был один.

Если считать вместе с патрулированием в районе Наотара - пять.

Боевых вылетов было пять и больше не предвиделось.

А у меня под ногами лежала россыпь "полтинников" и "соток"...

Кому и за какие заслуги будем их раздавать, дорогие товарищи?

Вопросом о "сотках" я поделился с ефрейтором Попелем, который раскладывал по коробочкам красивых "Комендоров-снайперов" - золотые (ну, золотистые) медали, на которых в геральдическом перекрестье прицела разламывался надвое геральдический же линкор.

Попель театрально покосился на двух осназовцев, которые с. карабинами наперевес прогуливались вокруг нашей сортировочной площадки. Вздохнул. И нехотя процедил:

- Это все знают, Саша.

- А я вот не знаю, Боря.

(Терпеть не могу фамильярности! Я с Попелем на брудершафт не пил, между прочим.)

- Ты слыхал, что зеленые какую-то планету у Клона оттяпали?

- Я не только слыхал, я там бывал.

- Да ты что?! - Глаза Попеля округлились в геральдические прицелы. - Так правда, что месяц назад заваруха была?

- Правда. Очень зловредные зеленые попались, - заверил я. - Но планету мы им не отдали.

- Ну тогда точно война будет. Большая война.

- С кем?

- Ясное дело с кем: с этими зелеными.

В родную Академию я вернулся оглушенный милитарным бедламом Колчака и обогащенный новыми прогнозами будущего от ефрейтора Попеля. В кармане у меня лежала благодарность командира интендантского взвода и искореженный танковыми траками значок "Десять боевых вылетов" (взял на память из металлолома, подлежащего списанию).

Петр Конрадович Грюневальд вывел в моей зачетке каллиграфическое "Удовлетворительно", на чем сессия для меня благополучно завершилась.

Это событие мы отметили грандиозной попойкой. По иронии судьбы в тот же день на Аллее Героев появилась доска с фамилиями ребят, которые на нашу попойку не попали.

Это был прекрасный повод поупражняться в черном юморе. Но все мы этим поводом отчего-то пренебрегли.

А еще через два дня нам выправили законный месячный отпуск и Академия опустела. Одним из первых на большую землю урвал Коля. Он горячо зазывал меня в гости, но я был непреклонен: нет, спасибо, нет, в другой раз, спасибо, очень тронут, нет, не могу, нет, нет, нет.

Коля обиделся. В самом деле: на борту "Трех Святителей" я клятвенно обещал ему, что, если только нам суждено живыми вернуться из системы Дромадера, мы вместе облетим Европу на летающей даче его родителей, потанцуем девчонок и поедим водки. Увы, "Чахра" радикально изменила мои виды на будущее.

Мне нужна была Исса, а не летающая дача Колиных родителей.

"Обиделся - и черт с ним", - с такими мыслями я переступил порог кабинета Федюнина.

Чтобы мы с Иссой сделались женихом и невестой, требовалось всего лишь (оцените мою иронию) подать документы в конкордианский Комитет по Делам Личности. Но ситуация осложнялась тем, что жених (то есть я) был гражданином Объединенных Наций да вдобавок еще и военнослужащим.

Я был обязан получить письменное разрешение командира факультета Федюнина. Завизировать его у начальника Академии Туровского. Затем собрать массу справок и выписок в нашей канцелярии. А потом уже двигать пакет документов через Министерство Внешних Сношений дальше, в Конкордию.

После этого Комитет по Делам Личности, получив второй пакет документов от Иссы, заводил на нас папочку. Может, электронную, а может, и обычную, на липучках. Объявлял нас женихом и невестой и назначал испытательный срок в полтора года.

Но даже положительное решение конкордианских бюрократов немного бы для меня значило без возможности видеть Иссу и держать ее руки в своих ладонях.

Конечно, любовь через световые года - дьявольски романтичная штука. Но если читатели амурного трэша потребляют романтику пипеткой и чайной ложечкой, то пилоты истребительной авиации ежедневно жрут ее из корыта - черпаком и совковой лопатой. А потому, проносясь на раскаленном истребителе над ледяными горами Заполярья, вываливаясь в полуобмороке из кабины "Горыныча" в объятия флотских врачей, пилотам хочется грубого ржаного хлеба.

"Вот так: жевать ржаной хлеб с вареньем, за одним столом с Иссой. И танцевать с ней под заторможенную музыку. И заторможенно прикасаться губами к ее губам. А посылать воздушные поцелуйчики далекой звездочке, возле которой кружится планета, где тоскует в одиночестве любимая, - это удел мужественных хлюпиков из эпоса Колонизации", - подобные мысли казались мне крутыми и циничными. Можете смеяться над наивным Ромео, но о том, чтобы "сделать это с ней по-взрослому" я вообще не думал.

Итак, при первой же возможности я хотел всеми правдами и неправдами добиться внеочередного отпуска. И полететь прямиком на Вэртрагну, в гости к Иссе.

Но для такого дальнего путешествия требовались деньги. Которые еще предстояло заработать. И в этом тоже мне мог помочь Федюнин и никто другой.

- Что ж, ничего не имею против, - сказал каперанг. - Ты парень боевитый, герой Наотара и так далее. Подпишу тебе любую характеристику - только сочинять ее сам будешь, у меня с краснобайством туго. А уж работы на Новой Земле хоть отбавляй. И на морском терминале, и здесь, в Академии, и, конечно, в космопорту. Самая простая работа у нас, но платят больше всего в Колчаке. Там крупная модернизация началась, каждый работник на вес золота. Сам понимаешь: гражданских со стороны привлекать нельзя, а стройбатальонов на всех не напасешься.

- Спасибо, товарищ каперанг. Хочу в космопорт.

- Ну и чудно. Пойдешь прямиком к суперинтенданту Колчака он с тобой разовый контракт оформит.

- Хорошо, товарищ каперанг. А мое заявление, насчет невесты?

- Ах да, заявление... - Федюнин поглядел в окно. - Скажи, Пушкин, а откуда такая странная идея? Жениться на офицере Конкордии?

Ну началось! То, чего я больше всего боялся! Я с трудом выдавил:

- У нас любовь.

- За пять дней? Или сколько вы там на курорте вместе крутились?

- Так точно. Но у нас все очень серьезно, товарищ каперанг.

- Серьезно или не серьезно, Пушкин, - Федюнин хлопнул ладонью по столу, - но дать разрешения я тебе не могу.

- Но почему, товарищ каперанг?!

- Я твой командир. А ты - подчиненный. Отчитываться перед тобой я не обязан. Более того: ты не имеешь права требовать от меня отчета в моих решениях.

Если бы Федюнин просто сказал "А иди ты на...", я развернулся бы и вышел - честное слово. Но именно потому, что он счел нужным столь пространно напомнить мне о субординации, я почему-то решил, что еще не все потеряно.

- Поймите же, мы действительно любим друг друга! Жаль, что вы не видели Иссу! Вы бы меня сразу поняли! Я не смогу жить без нее, понимаете?! Товарищ капитан первого ранга, я вас умоляю! - Голос мой дрогнул.

Да, я сам себе был противен. Мне только расплакаться у Федюнина в кабинете не хватало. Когда я патетически воскликнул "умоляю!", от моего чувства собственного достоинства осталось мокрое место.

Но бывают такие обстоятельства, когда надо наплевать на достоинство. На честь. На воспитание. Это банальнейшая вещь, я признаю. Но тот, кто любил по-настоящему, воздержится от насмешки над злосчастным кадетом Пушкиным.

- Не раскисай, - сказал Федюнин почти дружелюбно. - Если б все было в порядке, я бы, конечно, разрешил. Но ваш брак не имеет будущего. А потому настоятельно рекомендую тебе забыть эту Иссу Гор, как дурной сон.

Я не очень хорошо соображал. Но, уловив, что каперанг чего-то недоговаривает, встрепенулся:

- Что значит "не имеет будущего"? Это уж нам решать!

- Нет, Пушкин. Это решаете не вы, не я и даже не контрадмирал Туровский. Отношения с Конкордией могут испортиться в любую минуту. Испортиться так сильно, что ты себе даже и представить не можешь.

- Не понимаю...

Терпение Федюнина лопнуло.

- А тебя никто и не просит понимать! Свободен. Кругом... марш!

Остаток дня я провел как в тумане. Нет, я не пустился во все тяжкие, как сделал бы на моем месте любой англосакс. Я не напился, не подрался с часовыми и даже не предпринял попытки броситься под поезд на монорельсовой дороге (оно и понятно: монорельс стоял на профилактике).

Помню, часа два я гулял по дорожке вдоль фасада Академии и успел раз триста прочесть надпись "Кормить лишайники запрещается".

После сотого прочтения надпись потеряла для меня остатки смысла. Зато после двухсотого смысл вернулся - но уже какой-то свежий, возвышенный.

"Кормить лишайники запрещается" читалось мною теперь как лозунг дня, как мудрость нового Экклезиаста. Но нащупать точный перевод этих слов на сакральный язык мне не удавалось примерно до двухсот восьмидесятого прочтения.

И вдруг меня прорвало! "Прикуривать от священного огня запрещается!"

Запрещается! Запрещается!

Этим словом все закончилось для меня там, на Ардвисуре. И теперь действительность поставила вторую точку, пожирнее, поверх первой.

Какой же я осел! Надо было еще тогда догадаться!

Никогда не держать мне рук Иссы в своих руках! Никогда не раскачиваться в такт клонской музыке! Потому что:

Держать руки Иссы в своих руках - запрещается!

Раскачиваться в такт клонской музыке - запрещается!

Вообще: продолжать какие бы то ни было отношения со своей идеальной, абсолютной любовью - запрещается!

А что же разрешается?

А разрешается - посылать воздушные поцелуйчики далекой звездочке, возле которой кружится планета, где тоскует в одиночестве любимая.

Я сел на дорожку и долго лупил красный песок кулаками. Пока они не стали такими же красными.

Однако у этой истории конец все-таки был неожиданный и счастливый.

Следующим утром меня отыскала секретарша Федюнина. Заметим: не вестовой, а секретарша лично.

Приказ: явиться незамедлительно!

Я нехотя вполз в кабинет, от одного воспоминания о котором у меня сжимались кулаки.

Федюнин встретил меня долгим, нехорошим взглядом исподлобья.

- Садись, Пушкин. Я сел.

Федюнин молчал. Я молчал. Минуты через три каперанг спросил:

- Пушкин, ты не хочешь письменно отказаться от своего заявления?

- Какого заявления, товарищ каперанг?

- Ёлкин дрын, да какого же, а?! Разумеется, насчет Иссы Гор!

- Не хочу, товарищ каперанг.

- В таком случае поздравляю, - замогильным голосом сказал Федюнин и протянул мне... мое заявление со своей размашистой визой и печатью факультета!

- Товарищ каперанг!.. - Меня, если честно, душили рыдания. - Товарищ!.. Я даже не знаю...

- Понял, понял. - Федюнин грустно улыбнулся. - Можешь ничего не говорить.

Куда там, ничего не говорить!

- Спасибо, Вадим Андреевич! Большое человеческое спасибо! Я знал, я был уверен, что вы войдете в наше положение! Вы себе представить не можете...

И я пустился объяснять ему, что благодарность моя не имеет границ. Ну то есть никаких. И если эти границы вдруг сыщутся, я буду последней скотиной. И много чего еще в том же духе.

Федюнин деланно кивал. Дескать, понятно-ясно. Когда я наконец закончил и замолчал, пожирая каперанга влюбленными глазами, он тихо сказал:

- Пушкин, в качестве благодарности сделай, пожалуйста, одну вещь.

- С радостью, товарищ каперанг!

- Я вчера, наверное, не в настроении был. И насчет Конкордии я тебя неправильно... ориентировал. Наша дружба с Конкордией, похоже... будет только крепнуть. Так что прошу тебя забыть о нашем вчерашнем разговоре. И никогда никому о нем не рассказывать. Обещаешь?

- Конечно! То есть так точно!

- Хорошо. А теперь можешь отправляться к Туровскому за второй подписью.

Будь я малость поумнее, я бы задался вопросом: "А почему все-таки Федюнин такой грустный?"

Но, конечно же, тогда я этим вопросом не задался.

Остаток лета я работал как вол.

Уже знакомый мне Восточный Ремонтный сектор Колчака преображался на глазах. За несколько дней миллионы контейнеров, которые под конец перестали помещаться в ремонтных боксах, так что их складировали прямо под открытым небом, растаяли как дым. "Андромеды" потрудились на славу - и в боксах вдруг стало пустынно, безлюдно и гулко.