Чтение 21–й страницы книги ~Светлое время ночи~

"Но это же убийца Альсима!" - возразил Эгину строгий внутренний надзиратель.

"Альсим мертв. И смертью животного его не воскресить", - сказал Эгин.

Но его рука словно не желала отдавать меч ножнам. Эгин так и застыл в боевой стойке на крутом склоне ущелья близ горы Золотой Нож.

Вдали заржал его жеребец. С треском догорал охотничий домик. Неподалеку, на полпути между ним и медведицей, лежал Адагар со слабо светящимся посохом в правой руке. На его устах играла та самая своеобычная улыбка, которая осеняет губы людей, отдавших жизнь за свою мечту.

"Похоже, он умер счастливым", - с удивлением отметил Эгин.

В задумчивости он все не мог оторвать от Адагара глаз. Волшебство заклинания слабело. Тело убитого странника, бывшее поначалу точным слепком Эгинова, утрачивало черты сходства и возвращалось к исходному: к плотским покровам Адагара.

Неприглядные это были метаморфозы. Проступала плохо выбритая поросль на подбородке, волосы из золотистых становились седыми. Менялись очертания скул; на коже, словно патина на бронзе, проступали глубокие морщины.

"Смерть восстановила истину", - подумал Эгин.

Вдруг крохотный корпускул движения, которое уловил край его глаза, заставил его вздрогнуть. Меч вернулся в ударную позицию.

Он посмотрел на медведицу.

- Ступай прочь, - явственно услышал Эгин.

Тягостно и печально было возвращение Эгина в Гинсавер.

Он покинул Золотой Нож лишь с рассветом. Вся та ночь казалась ему теперь одним сплошным сновидением - муторным, где - резким, а где - полувнятным, вязким, и не исключено - вещим.

Вняв медведице, он оставил ее и остывающий труп Адагара и начал карабкаться вверх. Любопытство не давало ему покоя. "Что все-таки произошло? Где Зверда?" - спрашивал себя Эгин.

Довольно скоро он натолкнулся на невидимую преграду, поставленную Адагаром. Дальше двигаться просто не получалось. Эгин обошел охотничий домик со всех сторон не меньше трех раз. Но тщетно - засека не подпускала его ближе.

К счастью, смерть Адагара не пошла на пользу крепости навязанных им магических узелков. Иное, впрочем, было бы удивительно, ведь Адагар был вынужден замыкать заклинания на себя, полагая свои источники силы наиболее надежными в округе.

Проколдовав час с небольшим - причем большую часть времени он затратил на то, чтобы определить природу преграды и с легким разочарованием узнать в ней Стену Иллюзий единоличной степени, - Эгин совладал с узелками Адагара и прошел сквозь Стену, весь облитый шуршащими шелками инея, который обильно просыпался из пустоты в ответ на его чары. При этом в ушах заскрежетало так, будто он своим телом разодрал медные брони терской "черепахи".

Там, где стоял охотничий домик, теперь было сплошное унылое пепелище. Домик полностью сгорел, лишь его неширокий каменный фундамент стоял невредимый, но порядком закопченный. Да три-четыре балки еще чадили.

Эгин прошелся взад-вперед. Вдруг что-то блеснуло в свете луны среди кучи сажи.

Он наклонился. Разгреб носком сапога еще теплую кучку. И выудил на свет кое-где истлевший дамский мешочек из тафты, богато расшитый бисерными флоксами.

Мешочек не был пустым. Эгин сел на корточки и перевернул его. В пепел под его ногами выкатилась дюжина крутобоких лесных орехов.

Сердце Эгина тревожно застучало. "Зверда! Это ее мешочек! Это ее орехи!" Он выпрямился и снова придирчиво осмотрел окрестности. Но никаких иных следов пребывания Зверды Эгин больше не заметил. Помилованное им белое чудовище медленно ползло вниз по дну оврага, оставляя за собой красный пунктир крови. Растерзанный Адагар лежал на том же месте.

- Зве-е-ерда! Где вы, баронесса Зверда!? - закричал он.

Завывания ветра были ему ответом.

Он прокричал так с полчаса, все надеясь на чудо. Не исключено ведь, что баронесса спряталась где-то в одной ей известной пещерке, а теперь, когда опасность миновала, выйдет...

Но баронесса не вышла. Зато Эгин благополучно сорвал голос.

Когда начало светать, он увидел на дороге, ведущей к охотничьему домику, своего каурого.

Дико сверкая глазами, задрав свой ладный, на совесть вычесанный конюхом Вэль-Виры хвост, жеребец несся к нему, всем своим видом выражая укор и обиду. То и дело каурый поворачивал голову в сторону Гинсавера.

"Что ж, может, и впрямь пора отсюда уходить", - вздохнул Эгин, собирая сброшенную накануне одежду по зарослям ежевики, в то время как понятливый жеребец обегал овраг в обратном направлении, чтобы повстречать хозяина в том самом месте, в котором их застало начало катастрофы в охотничьем домике.

После ночных треволнений избалованный каурый ни за что не хотел принимать седока. Пришлось вести его под уздцы. Пройдя почти половину спуска, подобрав сброшенную накануне одежду, Эгин вдруг услышал лошадиное ржание.

Вспомнив об осторожности, он привязал своего жеребца и, крадучись, словно лиса-цыплятница, пошел на звук через хилый кедровник. Его разбирало любопытство. Ржание раздавалось откуда-то снизу.

Осторожно приблизившись ползком к краю очередного скального уступа, Эгин посмотрел вниз.

Внизу, на неприметной тропинке, уводящей в соседнюю долину, он увидел смирно ступающую лошадь. Это была очень хорошо знакомая ему ученая лошадь из замка Маш-Магарт. Он помнил, что ее звали Вербелина.

На ней сидела или, скорее, полулежала грудью на шее животного, сама хозяйка Маш-Магарта. Госпожа Зверда. Она была абсолютно нагой. Глаза ее были полузакрыты, как у людей, давно и прочно пребывающих без сознания. Волосы, заплетенные в косички, спускались до самой земли, с губ сочилась на шею Вербелины белая пена.

На правом, повернутом к Эгину боку прекрасного, сильного тела баронессы зияла огромная треугольная рана с черными обугленными краями. Из раны сочилась кровь. Зрелище было тем более впечатляющим, что в остальных местах ее нежное тело оставалось совершенно чистым и неповрежденным - ни царапин, ни ссадин, ни синяков.

Вербелина шла медленно, чтобы не уронить раненную хозяйку.

"Госпожа Зверда!" - хотел закричать Эгин.

Но он не закричал. От гремучей смеси жалости, страха, ненависти и горя у него закружилась голова. Он спрятал лицо в ладонях и почувствовал, что сейчас заплачет.

Глаза, впрочем, по-прежнему оставались сухими. Бывают такие слезы - без самих слез.

ГЛАВА 16. ПОЗОР ГИНСАВЕРА

"Если не умеешь делать что-то хорошо - сделай это быстро."

Варанская пословица

Как Ларафа ни отговаривали, он настоял на своем: флот выйдет из Пиннарина сразу же после пополнения запасов провианта и боевых припасов.

Два брата - Валиен и Ранн окс Ингуры, командующие варанской конницей, легкой и тяжелой - прибежали к нему с докладом: фуража хватит только на дорогу до Фальма и на пару-тройку дней боевых действий на полуострове. Если не удастся захватить сена и овса у противника - лошади обречены.

Лараф отмахнулся и посоветовал подбавить к фуражу пресноводных водорослей, чтобы съедобной массы стало побольше. В крайних случаях так действительно делали, но Ранн и Валиен почли это за оскорбление для своего благородного цвета войск.

Все-таки, кампания вроде как намечалась победоносная, а гнорр с ходу предлагает такие меры, на какие обычно идет только потрепанная, отступающая перед лицом противника армия. У животных от такой кормежки портится норов, да и лошадиный пот начинает смердеть тухлой рыбой.

Из Опоры Безгласых Тварей советовали обождать хотя бы месяц. Время года, дескать, - самое гнилое для боевых пород "семь", "девять" и "десять". В такую погоду, да еще в открытом море, животные-девять могут заболеть неприятной болезнью, которая неизвестна их ближайшим родичам - обычным псам. Болезнь сопровождается "обильным пеноотделением из пастей, а также множественными отклонениями от ведущих поведенческих обыкновений".

К чему бы это? Лараф не понял, и снова отмахнулся: животных везти только в закрытых клетках, а к каждой плеяде Опоры Безгласых Тварей приписать по добавочному лекарю. Авось пронесет.

Наконец, инженеры оценили потребный наряд осадных средств и количество войск для обложения и штурма фальмской цитадели Вэль-Виры. Причем, оценили в произвольном допущении, что Гинсавер является крепостью класса "Алд", то есть крупной двадцатибашенной твердыней вроде Афнагема - варанского пограничного форпоста у Грютских Столпов.

В чем и выразилось традиционное варанское стремление к недостижимому идеалу и недооценка сухопутными войсками могущества магов из Свода Равновесия. Впрочем, оправданная: во времена Тридцатидневной войны те мало чем помогли, да и во время давешнего штурма Урталаргиса трудились по большей части заморские "молнии Аюта", а не аррумы Свода. При этом сами "молнии Аюта" инженерами в расчет вообще не брались, поскольку во времена Занга окс Саггора, когда составлялся последний Осадный устав, их еще и в самом Аюте не было.

Одновременно Морской Дом подсчитал исправные корабли и их совокупную вместимость. Выяснилось: если армейские инженеры и морские чиновники не ошиблись, Фальма не достигнет из числа потребных сил и средств:

- больших осадных буравов для разрушения стен - десять штук;

- "огневержцев" - двадцать четыре штуки;

- "скорпионов" - сорок шесть штук;

- горючих смесей для зажигательных боевых припасов - шестьдесят бочек;

- уксуса и щелочей для работы больших осадных буравов - двести бочек;

- лошадей всяких - пятьсот восемьдесят голов;

- тяглового скота всякого - триста пятьдесят голов;

- вьючных животных всяких - четыреста голов;

- разнорабочих всяких - пять тысяч человек;

- пехоты обычной всякой - три тысячи восемьсот человек;

- стрелков из лука и обслуги "скорпионов" - двести двадцать человек;

- тяжеловооруженной конницы - сорок копий;

- легковооруженной конницы - восемь сотен.

Особенно Ларафа повеселили "большие осадные буравы". Его родной Казенный Посад, производивший метательные машины, традиционно соперничал с Афнагемом, где тоже находились крупные мануфактуры. Те занимались не столько метательными машинами, сколько механическими приспособлениями для обложения и штурмов крепостей: черепахами, таранами, большими выдвижными лестницами на колесных платформах, поворотными штурмовыми галереями, "журавлями", разборными башнями и, в частности, осадными буравами.

И поскольку из Казенного Посада ревниво прислеживали за соперниками, Лараф знал: Афнагем жив только фантазиями Сиятельных князей, но никак не реальными нуждами варанской армии. Ведь последнюю крупную наступательную войну - а только в такой и могут пригодиться штурмовые галереи и разборные башни - Варан вел больше двухсот лет назад.

В частности, "больших осадных буравов" - громадных механизмов для прогрызания стен супостата - за последние пятьдесят лет было всего изготовлено девять, из которых восемь благополучно сломали во время разновсяческих смотров и испытаний. Недостача десяти этих бесценных машин, "не довезенных" до Фальма, смотрелась таки да - угрожающе.

Лараф, который не собирался месяцами месить грязюку под стенами Гинсавера, одним росчерком пера покончил с львиной долей "разнорабочих всяких". Затем приговорил все поголовье "вьючного скота всякого", легкие стрелометы и бочки с уксусом и щелочами. Чтобы погрузить побольше полезной конницы - потребовал конфисковать для нужд фальмской экспедиции всю немалую флотилию зерновозов, которая торчала без дела на сухих стоянках в гражданской гавани Пиннарина.

Недостачу "пехоты обычной всякой", а также действительно ценных "огневержцев" он надеялся восполнить "молниями Аюта" и молниями магов Свода. Но главное - при нем была его подруга, а с нею он чувствовал себя непобедимым, как солнце.

Фальм сразу не понравился Ларафу. Не понравился даже больше, чем в свое время Урталаргис.

Эта комковатая, плотная дымка над землей, бедные строения, все какие-то дикие, дышащие чем-то избыточно первозданным, не ведающие того, что звалось в Варане "культурой". Идолы-обереги подле колодцев... Огромные светло-серые валуны, с высеченными на них незнакомыми знаками и полноростными фигурами неведомых животных...

- Как вы думаете, Йор, это и есть сергамена? - осведомился Лараф, тыча перстом в схематично намеченную на боку валуна каменную фигуру, отдаленно напоминающую агрессивного клыкастого кота небывалых размеров с ярым хохолком на затылке. Фигура охраняла вход в самый представительный особняк Белой Омелы.

- Если верить преданиям, сергамена так и выглядит, - уклончиво ответил Йор. - Шилол бы побрал этих оборотней!

Пар-арценц гадливо сплюнул. Он был уверен: нечисть надо искоренять всегда, везде и сейчас. А в остальном...

Йор не осмеливался перечить гнорру. Но даже он - верный из верных - считал, что экспедиция на Фальм могла бы подождать. Несмотря на решение Совета Шестидесяти, несмотря на договор с баронами. Землетрясение - еще ладно. Но вот мятеж...

Увести изрядную часть войска вместе с "Лепестком Персика" на Фальм - раз. Оставить Пиннарин на попечение всего-то трех пар-арценцев, из которых двое являются таковыми лишь по должности, по званию же - обычные аррумы. Два. И все это в такой шаткий час, фактически в междуцарствие...

А ведь Тернаун и Харренский Союз, да и Ают тоже - только тем и заняты, что ищут слабину, трещину в варанском магическом щите! Это - три, и четыре, и пять.

Впрочем, Йором владела уверенность, что гнорр, каким бы странным он в последнее время не был, знает что делает. Его поведение в Урталаргисе доказало: Лагха Коалара столь же далек от помешательства, сколь и раньше. Ну, может пожестче стал чуть - так это он просто взрослеет, рассуждал пар-арценц.

Йору даже показалось, что он разгадал маневр Лагхи - тот, по мнению пар-арценца, умышленно представлял себя как бы больным, как бы слегка чокнутым, чтобы проверить, кто чего стоит, и подгрести под себя еще больше еще большей власти. "Вспомнить хотя бы как хитро он расправился с этим ублюдочным выскочкой Альсимом", - криво ухмылялся Йор.

Деловитость, с которой гнорр принял решение об уничтожении Сиятельной ради водворения порядка, тоже импонировала Йору. Ведь и сам он сделал карьеру на деловитости в вопросах уничтожения и водворения.

"Недурно сыграно! - восторгался Йор. - Раньше Вараном правила его любовница. А теперь - жена. Раньше недруги имели возможность сыграть против гнорра на ревности одной из бабенок, теперь - нет. И все это без лишнего скандала. Все как так и надо! Даже как-то чересчур хорошо все для него складывается. Теперь бы не обжечься!"

- Не вешайте нос, любезный Йор, - подмигнул пар-арценцу Лараф, с немыслимой фамильярностью похлопывая Йора по плечу. Он заметил, что пар-арценц погрузился в свои думы, и ему, как ни странно, хватило сметки угадать их общее течение. - У меня только что созрел один план.

- Слушаю вас, мой гнорр.

- Мы не будем дожидаться подхода наших союзников, баронов Маш-Магарт. Мы возьмем Гинсавер сами.

- Но ведь это... большие потери!

- Быть может, потери. Зато мы выиграем кучу времени. Если сейчас, забыв о баронах Маш-Магарт, ускоренным маршем бросить все силы на Гинсавер, мы окажемся у стен замка гораздо раньше намеченного срока. Мы возьмем врага внезапностью. Все лавры - и в материальном, и в магическом, и в духовном их выражении, достанутся нам! А баронов поставим перед фактом. Уверен, они не будут возражать. Я сам поговорю с баронессой Звердой.

- Но... неплохо было бы как-то усилить наших людей... Этот случай - с животными... Мне все время доносят: многие ропщут...

"Случай с животными" вышел действительно гаже гадкого, превзойдя самые мрачные прогнозы Опоры Безгласых Тварей. Уже в виду фальмских берегов на всех псов-уродов, именуемых "животными-девять", напала загадочная разновидность бешенства.

Они принялись расхаживать по своим клеткам на задних лапах, что само по себе с точки зрения Ларафа было отвратительно, но по мнению офицеров Свода входило в круг "ведущих поведенческих обыкновений" этих исчадий. И, принявшись расхаживать, начали... разговаривать. Насколько в их хриплых рыках и завоях можно было вообще распознать звуки человеческой речи.

Говорили они - все разом, не нуждаясь, видимо, ни в слушателях, ни в собеседниках - следующее: "Убьем - всех - жрать - убьем - сожрем - дрянь". Пена по углам пастей, глаза забраны желтоватой плевой.

Первые два часа офицеры Опоры Безгласых Тварей, виновато пряча глаза по углам, пытались убедить гнорра, что да, у них и вправду велись работы по развитию у собак мыслительных способностей пятилетнего ребенка. Что это был такой подарок Своду от их родной Опоры, что работам этим уже не один год и что они, простые рах-саванны, не могут знать, отчего пар-арценц о том заранее не доложился.

И главное: "убьем-сожрем" относится, вне всяких сомнений, к злоименным оборотням, коих псы уже учуяли и теперь рвутся в бой. Дай им волю - они достигнут фальмского берега вплавь, и - кто знает? - может, и без помощи людей перегрызут всех Хуммеровых перевертышей до последнего.

В начале третьего часа псы дали себе волю сами. Так никто толком и не узнал что да как, но вдруг на палубе одного из зерновозов, отданных в распоряжение Опоры Безгласых Тварей, раздались рвущие душу крики, просквозившие туман, перекрывшие привычную музыку флота: скрип рей и весел, гул и хлопанье парусов, матерщину палубных команд.

Животные-девять хозяйничали и в трюме, и на палубе судна. Прежде, чем к нему приблизились военные корабли, и команда, и офицеры Свода были уже мертвы. По крутым бортам парусника тут и там стекала темная жидкость - фиолетовая в свете сумерек. По палубе с ошалелым лаем носилась свора людоедов.

Из марса на вершине второй мачты вывалились какие-то мешковатые лохмотья, в которых было невозможно узнать впередсмотрящего. Вслед за тем над ограждением марса поднялась морда псины. "Жрать!" - потребовал воспитанник рах-саванна Егура, плеяде которого как раз и не посчастливилось путешествовать на борту злосчастного зерновоза.

Тут уже не мешкали. И приказа гнорра не дожидались. Зерновоз с мятежной командой псов-убийц засыпали зажигательными стрелами из "скорпионов". Горящие псы сигали в воду, пытались вплавь достичь соседних кораблей, но перепуганные и озленные солдаты пустили в ход все, что было под рукой. Каждой твари досталось по несколько десятков глубоких колотых ран.

А всех бормочущих "жрать-убьем-дрянь" животных-девять на борту других кораблей перестреляли в упор через просветы между прутьями клеток. Твари пощады не просили - только "жрать".

После этого Лараф устроил показательный разнос Опоре Безгласых Тварей. Обещал разжаловать всех в рядовых копейщиков, нет, в пращников (которых в Варане уже давно не было), нет, в "разнорабочих всяких". Но в итоге ограничился только строгим наказом искупить вину в бою и ни в коем случае не выпускать на Фальме животных-семь.

И хотя боевые вороны вели себя тишайше, их рассадили по тем самым клеткам, которые еще смердели свежей кровью животных-девять. Там они и просидели до конца кампании.

Таким образом, злокозненный барон Вэль-Вира - а бешенство на животных-девять было наведено именно его чарами - вывел из строя самых опасных противников еще до начала кампании. Ключ к чарам, а равно указания зачем, когда и как пустить их в ход, Вэль-Вире подарил Адагар. На момент применения таковых - покойный...

"Так что там пар-арценц сказал? - Лараф неспешно покидал пучины своих невеселых мыслей. - Солдаты чем-то недовольны? Тем, что их сожрать хотели, недовольны? "Плох тот солдат, кто жалуется на близкую смерть", - так, кажется, учил Эллат своих стальных харренитов?"

- Того, кто ропщет - м-м... - Лараф выразительно провел ребром ладони над кадыком. - Впрочем, вы должны сами знать.

- Я знаю, - кивнул Йор. - Но мы не можем себе позволить ополовинить наше войско в такой момент. Критический момент для всей отчизны, я бы сказал. Сейчас не время для...

- Тем более нужно немедля выступать на Гинсавер. Потому что лучшее лекарство от ропота - добрая битва с врагами Князя и Истины.

Несмотря на все "но", с последним аргументом Йор не мог не согласиться. Лекарство, которое предлагал гнорр, было опробовано многими веками варанской истории.

- Кстати, я тут заодно придумал, как усилить наши штурмовые отряды, - гнорр задумчиво почесывал затылок.

- И кем же вы их собираетесь усилить?

- Не "кем", а "чем". Я думаю, нужно снять с нашего флагмана "молнии Аюта".

- Они не снимаются, мой гнорр. Там ведь особые, массивные поворотные станины для точного наведения "молний" по горизонту и небосклону. Эти "молнии", в отличие от тех, что стояли на "Зерцале Огня", куда крупнее. И не имеют собственных колесных станков.

- Для наших флотских плотников это не задача. Соберите по два мастеровых человека с каждого корабля, дайте им в помощники сотню обычных пехотинцев. Если к утру "молнии" будут стоять на ходких колесных станках - по три золотых авра премии каждому плотнику и половинку серебра на пехотинца. Не справятся - каждого двадцатого скормите крабам. А потом повторите приказ.

Пар-арценц скосил глаза в сторону.

"Нелады, полнейшие нелады с памятью нашего гнорра. А может, он просто пропустил два года назад эту подробность мимо ушей? В самом деле, под трактатом стоит подпись Сайлы исс Тамай, гнорр договоров с иноземцами не подписывает... Придется кое-что напомнить."

- Да, мой гнорр. Но есть ведь и еще одно "но". Крепежные части "молний Аюта" запечатаны Гиэннерой. По условиям дополнительного трактата к договору о Медовом Береге мы не имеем права снимать печати. Да и нелегко это будет проделать, печати-то со Знаками! Нужно либо рубить корабль прямо по живому, разбирать борта и палубы, либо возиться со Знаками, да как бы не случилось беды... Выходит, для нас "молнии" буквально вмурованы в "Лепесток Персика"!

- Размуровать. То есть вырубить их оттуда. Потом, когда вернемся, поставим на место.

- Едва ли будет возможно снять их все... Полдюжины располагаются довольно низко, у самого трюма... Можно потерять корабль!

- Тогда снимите те, что снимаются без критических повреждений!

Йор тяжело вздохнул и обернулся в сторону моря. Грандиозный "Лепесток Персика" стоял в лиге от берега, под охраной "Венца Небес" и пяти галер. Войти в плюгавую мелководную бухточку Белой Омелы аютский красавец просто не мог.

Йор прикидывал, как осуществить затею гнорра, да и осуществима ли она в принципе.

Аргументов "за" было не больше, чем аргументов "против". Но Йору так понравился авантюрный настрой гнорра на молниеносную войну, что рассудок уступил хотенью. Больше всего на свете Йору хотелось сейчас покинуть Белую Омелу, утыканную жуткими каменными истуканами, от одного вида которых у него, опытного мага, начинала гудеть голова.

Порт Белая Омела был вообще мало похож на порт. В нем имелся один-единственный причал для небольших торговых судов, да пара заякоренных понтонов из пустых бочек. Последние - чтоб было к чему пристать лодкам местной рыбачьей гильдии, если вдруг в то же время к причалу подойдет так называемый "круглый" терский зерновоз или катамаран аспадских пиратов, которых называют "торговцами" разве только из дипломатических соображений. В остальном же - извольте пользоваться шлюпками да барками, милостивые гиазиры!

И - ни одного человека.

Лараф знал, что так и будет. Ведь Белая Омела принадлежит барону Вэль-Вире и потому ожидать ликующих толп не следует. И все-таки...

Где же подлые предатели местной отчизны, бегущие к варанцам на поклон ради тридцати авриков? Где засады? Где вообще враги? Где хрестоматийные старики, женщины и дети, которых можно попеременно то убивать и насиловать, то миловать и кормить вкусной солдатской кашей?

- Мне кажется, с корабля возможно снять не более шести "молний", - сказал Йор, окончив свои мысленные эксперименты.

- Шести? Да нам и трех хватило бы за глаза! - обрадовался Лараф.

По сердцу была ему идея утереть нос всезнающей баронессе Зверде и ее грубияну-мужу. Показать им, недалеким, чего он на самом деле стоит как полководец и, - Лараф улыбнулся, мысленно поглаживая свою подругу, - как маг.

К утру следующего дня Эгин добрался до Гинсавера. Выходило так, что кроме опостылевшего замка барона Вэль-Виры идти ему больше некуда. От одной мысли о Маш-Магарте и его хозяевах Эгина теперь бросало в дрожь.

"Зверда была права, - борясь с дремой, рассуждал Эгин. - Люди должны любить людей... А ведь я едва не убил ее! Едва не убил..."

Эгин не спал двое суток, что плохо сказалось на его наблюдательности. Его, например, не смутил тот факт, что до самого Гинсавера он не встретил буквально ни одного человека.