Чтение 21–й страницы книги ~Ученик~

- А ты что, при этом не присутствовал? Для кого же я работал ужасно вредную работу? Я, можно сказать, пупок надрывал, мертвяка на правду колол, а господин начальник даже внимания на мою трудовую деятельность не обратил! - Я разошелся и изгалялся на всю катушку.

- Ты знаешь... Ты знаешь, я думал, у меня галлюцинации начались. Я как увидел, что Борька язык убрал, глаза открыл и сел, сразу зарок дал - больше ни капли спиртного... - ошарашенный, Корень явно не знал, что и подумать.

- Ах да, я и забыл, что ты вчера в гордом одиночестве заливал огненной водой свой скорый конец и готовился хлебать тюремную баланду, когда я тебе документики твои позорные притаранил! - Я уже разозлился не на шутку.

Но Володька не обращал на мои издевки никакого внимания. Он, похоже, заново переживал впечатления от моего разговора с голым трупом в бескозырке. Несколько секунд спустя он вдруг замотал головой, а потом уставился на меня с явным ужасом и восхищением.

- Ну ты, конечно, не расскажешь, как ты это делаешь? - со скрытой надеждой в голосе констатировал он

- Конечно, не расскажу, - согласился я. - Тем более что я сам до конца этого не понимаю. Ладно, все хорошо, что хорошо кончается, или, как говаривал покойник, - хорошо смеется тот, кто смеется последним. Так что радуйся жизни, Корешок. Пошли... - И я потянул его вверх по лестнице.

Он быстро пришел в себя. Что значит настоящий бизнесмен. Главное - результат, а как он получен... Да хоть с помощью Дьявола - ему все едино. Корень бодро вышагивал по лестнице, рассуждая, что необходимо будет установить на черных площадках стальные двери, а люк на... заварить.

А мне неожиданно стало как-то тоскливо. Вспомнился ночной разговор с бабушкой. Как она меня убеждала быть осторожнее!

На площадке я тронул Володьку за локоть и попросил:

- Слушай, я посижу здесь несколько минут. Мне подумать надо, а там у нас толкотня сейчас и гвалт.

Он долго смотрел на меня, кивнул и, уже открывая дверь, тихо спросил.

- Все в порядке? Может, надо чего?..

Я грустно улыбнулся и покачал головой.

Когда за ним закрылась дверь, я уселся на краешек относительно чистого подоконника и задумался. Сегодня вечером у меня предстояла важная встреча, которая еще неизвестно как кончится. Надо закруглить нерешенные дела. Никаких хвостов оставлять нельзя, чтобы потом стыдно не было. Да, собственно, у меня и оставалось-то доделать всего ничего.

12. ОЧИСТИ СОВЕСТЬ И ПОПРОСИ ПРОЩЕНИЯ...

...Чтобы чувствовать себя свободным в принятии каких-то важных решений, надо ни от кого не зависеть. Надо раздать свои долги и попросить прощения у обиженных тобой. Надо сделать так, чтобы о тебе вспоминали добром.

Все равно получается, что делаешь ты это все только для себя... И как потом бывает на душе светло и муторно...

Я глубоко вздохнул, прогоняя свою хандру, и негромко позвал:

- Афанасий... Тишина.

Я позвал громче:

- Афонька, ты где? А ну-ка, давай сюда!..

В мусоре, пролетом ниже, что-то зашуршало, и по площадке промелькнула крыса. И опять все стало тихо.

Я встал и, приоткрыв дверь, выглянул в коридор. Двое ребят курили и, похоже, травили анекдоты. Уходить они не собирались.

Прикрыв дверь и подперев ее доской, я спустился на пролет ниже и опять уселся на замусоренный подоконник.

И снова позвал:

- Афонька, вылезай!..

Снова зашуршало и из-за рваной картонной коробки показалась белая шерстяная голова, сверкавшая голубью маленьких глазенок. Голова посмотрела на меня, повертелась, оглядывая полутемную площадку, и наконец Афонька вылез на свет божий и робко подошел ко мне. Сегодня телогрейки на нем не было.

- Слушаю, господин, - сказал он, наклонив головенку, и сразу добавил: - Там мужики топчутся, я боялся, они услышат, как ты разговариваешь...

Я с улыбкой разглядывал маленькую грязно-белую меховую фигурку, стоявшую передо мной.

- Слушай, Афанасий, тебе не надоело в нежилом доме обретаться? Ты же домовой, тебе хозяйство положено вести. А здесь у тебя, небось, и каргорушей-то нет... - припомнил я незнакомое словечко.

Он поднял голову и как-то тоскливо на меня посмотрел:

- Конечно, нет... Откуда ж им взяться, каргоруш-кам-то? Хозяйства нет, хозяев нет, так одни насельцы - несерьезный народ. Со мной уже другие домовые и не водятся. А что я могу сделать, если жильцов-то переселили... - и он горестно вздохнул.

- А хочешь, я тебя в хорошую семью порекомендую?

- Как это?.. - не понял он.

- Ну как... моему очень хорошему другу собака нужна. Ты же можешь собакой перекинуться. Только чтоб пес побольше был. Вот я тебя и порекомендую. Мне кажется, ты отличным домовым был. Что ж тебе пропадать? А?..

Голубые глазки засветились так, что можно было подумать, будто в голове у Афоньки зажглись два фонарика. Он облизнулся и неожиданно хрипловато спросил:

- И что, твой друг сам меня позовет к себе жить?..

- Если ты ему и его хозяйке понравишься - позовет. Но главное, как мне кажется, тебе надо будет подружиться с их сыном. Отличный мальчишка. Только мне кажется, он тебя сразу раскусит... Ну, что ты домовой.

- У него что, дар есть? - Афанасий, похоже, несколько оторопел.

- Это мне так кажется. Но может быть, я и ошибаюсь. В любом случае, Афонька, если ты или твоя Анфиска в этой семье чего по-крупному нашкодите, или Данилу обидите, я вас обоих в пыль размету... или размечу... или разметаю... Ну в общем - в пыль! Ты меня понял?! - Я скорчил самую зверскую рожу, на которую был способен.

Но домовой совершенно не испугался. Видимо, он уже прекрасно разбирался в моем истинном настроении и мог отличить, действительно я разъярен или прикидываюсь. Вместо того чтобы испугаться, он вдруг стал прыгать по площадке на одной ножке, припевая: "Мы поедем в новый дом... мы поедем в новый дом..."

Потом остановился и, уставившись мне в глаза, спросил:

- Когда?..

В его глазенках было столько нетерпеливого ожидания, что меня чуть не прошибла слеза.

- Я сейчас пойду Юрке позвоню, а ты со мной минут через пятнадцать - двадцать свяжись. Я скажу, когда и где тебе нужно будет меня ожидать. Постарайся большой собакой быть, не особо благородной, но и не совсем уж дворнягой. А то я твои привычки знаю - опять будешь на жалость бить. Да еще надо подумать, как твою Анфиску протащить.

- А чего тут думать, блохой поедет... - радостно объявил он.

- Ты что, никаких блох, ни в коем случае! А то вместе со своей блохой... тьфу ты, со своей Анфиской вылетишь в два счета. Собака должна быть чистоплотной и любить купаться!

Афонька поежился, задумчиво склонил голову набок и предложил:

- Может, ей ошейником стать, противоблошиным?

- Она что, и в ошейник может обернуться7 - удивился я.

- И-и-и-х, господин. Чтобы в хозяйский дом попасть, я репьем готова обернуться, а тут благородная вещь... - раздалось вдруг из кучки мусора, наваленной в углу площадки.

Домовой бросил на мусор испуганный взгляд и начал оправдываться:

- Я ей ветел тебе, господин, на глаза не показываться... Ты что-то на нее серчаешь... Ну я подумал... - Он смущенно завозил ножкой по полу и опустил глаза.

- Правильно подумал, - одобрил я его, и он тут же довольно заулыбался. - И вообще, ты с ней построже, построже... А что она меня слышала - тоже хорошо, будет знать, на что идет... - Я еще раз грозно поглядел на мусорную кучку, и в ней опять завозились.

- Значит, ты все понял? - повернулся я к Афоне.

- Все, все, господин! - Маленький меховой дед энергично закивал головой.

- Смотри, голова отвалится. - насмешливо бросил я, поднимаясь по лестнице.

- Ничего, не отвалится, - донеслось с опустевшей птощадки, а потом словно удаляясь. - Спасибо, господин... - и еще тише, - Ты настоящий господин.

Я поднялся по лестнице и вышел в коридор. Курильщиков было уже четверо, и конкурс анекдотов в самом разгаре. Один из дымокуров, Севка Рыжов из технической группы, увидев меня, осклабился:

- Илюха! Ты чего это по черным лестницам шастаешь?

- Кабинет себе подыскивает. Отдельный... - загы-гыкал незнакомый мне чернявый молодой парень.

Но у меня не было ни времени, ни желания вступать с ними в соревнование по остроумию, я только махнул рукой и направился на свое рабочее место.

Набрав рабочий телефон Воронина, я довольно долго ждал, когда там поднимут трубку. Оказалось, что время было уже первый час, и в воронинской конторе народ приступил к ленчу. Когда трубку передали Юрке, он с набитым ртом заявил, что готов выехать за собакой хоть сейчас. Правда, с женой он связаться не успел, но принимает весь риск и всю ответственность на себя, и если собака хорошая, он ее заберет. Мы договорились, что он подъедет ко мне на Таганку через сорок минут.

И вот через сорок минут я вышел на душную, прожариваемую солнцем улицу и, дойдя до угла нашего здания, увидел спрятавшегося в тени огромного пса. По-моему, это была помесь ньюфаундленда и кавказской овчарки. Его мощную шею украшал изящный ошейник, явно купленный в каком-то шикарном собачьем магазине.

- Ну как? - раздался у меня в голове гордый вопрос.

- Все отлично, но ошейник мог бы быть и поскромнее. А то честный Воронин начнет твоего хозяина по всей Москве разыскивать.

Раздался горестный вздох, и шикарный ошейник на моих глазах превратился в довольно замусоленный кусок старой толстой кожи.

- Годится, - одобрил я

И тут подкатила синяя воронинская "восьмерка". Юрка выскочил из машины и быстро подошел ко мне. Но глаза его были прикованы к лохматому монстру, который, высунув здоровенный красный язык, устроился у моих ног.

- Вот это да! - только и сказал он, остановившись рядом. Затем он присел и, не отрывая глаз от собаки, спросил. - И как его зовут?

- Афанасий, - автоматически брякнул я.

Пес спрятал свой язычище и поднял на меня огромные глаза.

- Он прям из андерсеновского "Огнива", - восхищенно заявил Юрка.

- Ну что, берешь? - нетерпеливо спросил я.

- Спрашиваешь?.. - тут Юрик с сомнением посмотрел на меня и неуверенно спросил: - А он ко мне пойдет?

- Как попросишь, - ответил я. - Вообще-то он пес покладистый, но сам видишь, в нем кавказская составляющая имеется, а это кровь серьезная, так что будь с ним повежливее. Но без слюнявости, а то на шею сядет! - И я сурово посмотрел на Афоньку.

Юрка медленно отступил к своей машине, открыл дверцу и откинул переднее сиденье. Потом, обернувшись, достаточно строго позвал:

- Афанасий, садись. Поехали домой...

Пес встал, еще раз посмотрел на меня, потом перевел взгляд на Воронина и с достоинством потопал огромными лапами к машине. Когда он, на удивление аккуратно и чинно, разместился на заднем сиденье, Юрка быстро закрыл дверь и, махнув мне на прощание рукой, кинулся на водительское место.

Машина отъехала, и у меня на душе стало легче. Еще одна проблема была вроде бы решена.

Я зашел в прохладный холл нашего агентства и, немного передохнув от царившей на улице жары, поднялся на третий этаж, в приемную. Верочка сидела за компьютером, который под ее быстрыми пальчиками рычал, свистел, трещал, подвывал и производил другие звуки, вообще не имеющие названия в великом и могучем. Поскольку она даже не подняла головы, я понял, что кто-то подкинул ей новую "ходилку". Я прошел к Корню в кабинет без доклада - зачем отрывать занятого человека от дела. Тот тоже расположился за своим ноутбуком - гонял свой любимый "тетрис", единственную игру, которую смог освоить, зато в совершенстве. Увидев меня, он ткнул пальцем в клавиатуру, компьютер пискнул.

- Знаешь, из милиции звонили. Сказали, что уголовное дело... как это... - он сморщил лоб, вспоминая формулировку, - по факту смерти гражданина Глянца Б.А. открывать не будут из-за отсутствия состава преступления. Врач сделал заключение, что Бо-рисик был выпивши, принимая ванну, поскользнулся, упал, ударился затылком... - он выразительно посмотрел на меня, вспомнив, как труп от моего дуновения шарахнулся затылком о дно бассейна, - ...и потерял сознание. Ну и в бессознательном, значит, состоянии утоп. Злого умысла не было, покойный все сделал сам.

- Ну и что, - спокойно, без эмоций ответил я. - Чего-нибудь в этом роде я и ожидал. Вот если бы у Борьки из живота финка торчала, тогда, возможно, люди в серых шинелях начали бы шевелиться. И то, возможно, результатом проведенного расследования явилось бы заключение, что он сам порезался.

Володька натянуто улыбнулся.

- Я к вам, Владимир Владимирович, собственно говоря, совершенно по другому делу. Что-то я себя не очень хорошо чувствую. Нельзя мне сегодня несколько ранее положенного срока покинуть рабочее место?

Он опять улыбнулся и промямлил:

- Отчего же нельзя, покинь... Ничего срочного вроде бы нет... - А когда я двинулся к дверям, забубнил мне вслед: - Не отпусти такого, а потом окажется, что сам приказ о собственном увольнении подписал...

Я повернулся в дверях, ткнув в его сторону указательным пальцем, глубокомысленно произнес: "А это идея..." - и закрыл за собой дверь. Под треск и вопли компьютера я покинул приемную, а затем, заглянув на секунду к себе в комнату и попрощавшись с ребятами, снова выскочил на раскаленную улицу. Мои часы показывали без пятнадцати два пополудни, и путь мой лежал в "Сказку".

Конечно же, я опять вооружился букетом - являться к девушке без цветов я считал вульгарным. На этот раз мне приглянулись белые лилии в окружении какой-то немыслимо зеленой, пушистой травы.

Когда я вошел со своим букетом в ресторан, стоявший в дверях дяденька-охранник разинул рот, выпучил глаза и ничего не смог произнести. Я прошествовал в маленький зал - и не увидел Людмилы. Прыщеватый молодой человек в черной паре и с подносом на мой корректный вопрос, где находится самая красивая девушка на свете, недоуменно оглядел меня и заявил, что покамест с такой не знаком.

- Как?.. - удивился я. - Вы работаете вместе с ней в одной забегаловке и до сих пор не знакомы? Дорогой мой, вы что, глаза дома забыли? Я спрашиваю, где Людмила? - Не правда ли, я был изысканно вежлив? Но этот странный тип вдруг ухмыльнулся и, повернувшись в сторону дверей, ведущих, как я понял, на кухню, заорал:

- Ледышка, тут к тебе тип чокнутый пожаловал!

Я ласково взял его за рукав и прошептал ему на ухо:

- Любезный, меня ты можешь называть, как тебе заблагорассудится - мне на твою лексику глубоко наплевать. Но если я еще раз услышу, что ты называешь Людмилу ледышкой, я превращу тебя в жабу и помещу в самое гнилое болото. Понял?..

Видимо, моя умопомрачительно элегантная фраза сразила это прыщавое создание наповал, потому что он молча выпучил глаза и энергично закивал головой.

- А теперь позови ее еще раз. Только правильно и с надлежащим почтением произноси ее имя. Ну!..

Он откашлялся и еле слышно прошептал:

- Людмила, к тебе пришли.

И тут же моя белокурая сказка появилась из дверей. Вот что значит культура общения!

Увидев меня, она поспешила навстречу и испуганно спросила:

- Илюшка, ты почему так рано? Что-то случилось?

- Да... - ответил я трагическим тоном. - Произошла ужасная вещь. Я настолько соскучился, что был не в силах выдержать еще четыре часа разлуки и отпросился с работы, чтобы немедленно тебя увидеть! А вы, молодой человек, - повернулся я к Людмилиному сослуживцу, - можете быть свободны. И закройте рот, я установил наличие в этом зале мух, так что вы рискуете...

Он со стуком захлопнул челюсти, поморгал глазами и отправился по своим делам. Я снова повернулся к Людмиле.

Она улыбнулась своей очаровательной улыбкой и, покачав головой, сказала:

- Болтун ты, Илюшка! Смотри, человека напугал. Ну, что ты ему такое сказал?

- Докладываю! Я обещал превратить его в жабу и сослать в самое гнилое болото Новгородской области, если он еще раз назовет тебя ледышкой. А он знает, что я свои обещания на ветер не бросаю!

- Ну знаешь, - рассмеялась она, - меня пол-Москвы ледышкой называют, а некоторые вообще дразнят белой и холодной. Что ж ты, всех в жаб обращать будешь?

- Да, - задумчиво протянул я, - работа, похоже, предстоит большая. Но что делать, новгородские болота должны быть населены! - и я протянул ей букет.

- Это тебе в знак!

- В знак чего? - взяв цветы, спросила она.

- В знак всего, - торжественно заявил я и тут же сменил тон. - Людмилушка, ты не сможешь отпроситься? Понимаешь, меня сегодня на девять часов к одному страшному деду на ковер вызвали. Если ты только в шесть освободишься, я даже как следует поговорить с тобой не смогу. А мне необходимо сказать тебе нечто ну чрезвычайно важное! Отпросись, а?..

Она очень серьезно посмотрела мне в глаза и, бросив "Подожди секунду...", быстро пошла из зала. Я отодвинул от стола ближайший стул и уселся. Из-за чуть раскрытых дверей меня рассматривали три девушки, о чем-то шепчась и пересмеиваясь. Я сразу вспомнил фонтан возле гостиницы в славном городке Мох.

Через несколько минут Людмила появилась в зале со своим букетом, но уже без фартучка и, подбежав ко мне, сказала:

- Все, я свободна. Мы можем идти. И мы пошли гулять.

Я плохо помню, где, по каким улицам мы бродили, о чем разговаривали. Мы оказались на набережной и прокатились на речном трамвайчике, при этом я что-то оживленно рассказывал о строительстве стен Московского Кремля, при сооружении которых были якобы использованы разработки Леонардо да Винчи. Мы перекусили в новом в то время для Москвы "Макдоналдсе". Я шел, плыл, ехал и неотрывно смотрел в это милое лицо, на эти чудные белокурые волосы, на тонкие, изящные, слегка загорелые руки и, казалось, черпал силы и спокойную сосредоточенность, необходимые мне для предстоящей вечером встречи.

Я все никак не мог перейти к тому главному, для чего ушел сам и увел с работы Людмилу, и моя нерешительность все больше и больше беспокоила меня. Но, очевидно, Людмила почувствовала мое неспокойное, тревожное состояние и неожиданно пришла мне на помощь. Когда мы уже подошли к ее дому и настала пора прощаться, она положила руку мне на плечо и ласково, но очень серьезно спросила:

- Ты очень тревожишься по поводу этой твоей встречи? Это что, действительно так опасно?

Я улыбнулся и попытался ее успокоить:

- Да нет, я не думаю. Гораздо больше меня волнует сейчас другое. Мне очень надо открыть тебе одну тайну, а я не знаю, как это сделать, чтобы тебя не испугать... Ну и как ты... И главное - как ты потом поступишь...

- Да?.. - Она пристально смотрела в мои глаза. - А мне кажется, ты все-таки боишься этой встречи и хочешь, но не можешь ее избежать. А тайна твоя... Пусть она побудет с тобой. - Она улыбнулась. - Я подожду, когда ты соберешься с духом.

Мы стояли на лестничной площадке, на один пролет ниже этажа, на котором располагалась ее квартира. Тут я решился и, глубоко вздохнув, начал:

- Тайна эта не моя, а скорее твоя. Просто мне известно, в чем она заключается. Ты только не волнуйся. Смотри...

Я взял ее ладонь и поднял к свету. Изумруд, обвитый тускло поблескивающим серебром, бросил нам в глаза зеленую искру. Людмила пристально посмотрела на свой перстень и перевела вопросительный взгляд на меня. Я двумя пальцами легко сжал кольцо и потянул его с пальца.

- Я же тебе говорила, что его невозможно снять! - испуганно пролепетала она. Кольцо действительно не снималось. Камень как-то гневно потемнел, а серебро стало ощутимо горячим.

Не обращая внимания на ее возглас, я тихо прошептал:

- Иди ко мне... ЛАЭРТА...

И неожиданно оглушительное эхо ЛАЭРТА...АЭРТА... ЭРТА... ударило в стены и забилось в бетонном узилище лестничной клетки, словно желая вырваться к небу и прореветь это имя на весь мир. Кольцо, будто бы услышав волшебный зов, легко соскользнуло с тоненького пальчика и легло ко мне в ладонь. Внутри серебряного ободка ярким белым пламенем горела магическая вязь названного имени.

Огромные серые глаза с ужасом и немым восхищением смотрели мне в лицо, а пухлые губы дрожали, не в силах вымолвить ни слова.

Я сжал перстень в ладони, ободряюще улыбнулся и снова зашептал:

- Ну вот, теперь ты сможешь любить и быть любимой... И больше никогда не будешь... ледышкой...

Бледные губы зашевелились и прошептали:

- Тебе привет от...

- ...Вечника... - догадался я.

- ...Рыжий... - улыбнулась она.

И вдруг ее глаза закрылись, по щеке побежала слеза, а она сама стала медленно оседать, запрокидывая голову назад. Я успел подхватить ее на руки. О Господи, как легка и как дорога была моя ноша. Я поднялся к дверям ее квартиры и нажал кнопку звонка. Носом.

Дверь отворилась мгновенно, как будто кто-то ожидал моего звонка. На пороге стояла высокая сероглазая, белокурая женщина лет пятидесяти, в шикарном шелковом халате, ворот которого она сжимала худощавой изящной рукой. Увидев Людмилу без сознания у меня на руках, она испуганно вскинула другую руку к губам, но тут же широко распахнула дверь и коротко приказала:

- Несите ее в комнату, на диван!..

Я прошел через небольшую прихожую в гостиную и опустил Людмилу на небольшой, накрытый покрывалом диван. Сзади хлопнула входная дверь и раздался жесткий вопрос:

- Молодой человек, объясните, что случилось?

Не отрывая взгляда от лежащей девушки, я ответил:

- Не волнуйтесь, все в порядке. Просто она... Просто... теперь все в порядке. Она скоро придет в себя и все вам расскажет, а вы передайте ей, что если я буду в состоянии, то завтра утром обязательно ей позвоню...

Я повернулся и направился к выходу, но мать Людмилы загородила мне дорогу и, твердо глядя мне в глаза, спросила:

- Ей позвонит - кто?

- Меня зовут Илья. Мой телефон есть в записной книжке вашей дочери. Извините, я, к сожалению, очень тороплюсь. Надеюсь, что еще увижусь с вами, но, правда, это целиком зависит от вашей дочери... - Я не выдержал и, обернувшись, еще раз посмотрел на Людмилу.

Женщина как-то сразу обмякла и посторонилась. Я неожиданно для себя наклонился и, взяв ее ладонь, поцеловал, словно отдавал дань уважения ее судьбе, а затем быстро вышел из квартиры.

13. УЧЕНИК

...Почему-то люди не задумываются над тем, что всю жизнь они учатся. Всю жизнь они стремятся познать новое, исследовать неведомое, понять непонятное. Всю жизнь они учатся быть человеком. По-моему, именно это и делает их людьми. А если человек перестает учиться, остается ли он человеком. Может быть, такое существо следует называть как-то по-другому...

Выйдя из парадного, я раскрыл ладонь, еще раз внимательно осмотрел перстень и надел его на свой безымянный палец. Меня нисколько не удивило то, что его ободок легко увеличился и плотно охватил мой палец. Но камень я повернул внутрь. Пройдя дворами, я вышел на Свободный проспект и, впрыгнув в троллейбус номер шестьдесят три, доехал до своего дома. Ненадолго забежав к себе, я сунул книгу деда Антипа в полиэтиленовый пакет и снова выскочил на улицу. Действовал я быстро, не раздумывая, словно хорошо запрограммированный автомат. Перед моим взором стояло побледневшее Людмилино личико с закрытыми глазами и короткой мокрой дорожкой, оставленной на ее щеке скатившейся слезой.