Чтение 21–й страницы книги ~Легион Безголовый~

Я сознательно не привожу товарищам слова допрошенного Охотника о том, что именно чернь видит в мониторах все, чем мы занимаемся перед компьютерами. По мнению допрашиваемого, большую половину человеческого населения можно уничтожить только за то, что мы, гуляя по виртуальному миру, параллельно ковыряемся в носу, облизываем после съеденных бутербродов пальцы, вытираем пролитое кофе. О более серьезных нарушениях этики и порядка не упоминаю.

- Следующие в классификации врага - так называемые туристы и игроки, безобидный в общем-то народ. Первые приходят в наш мир поглазеть на достопримечательности, стибрить технологии, почитать книги великих человеческих авторов. Несомненно, каждый из вас хоть раз в жизни встречал виртуального туриста. Они очень любят поболтать в очередях, побузить на демонстрациях, потолкаться в общественных местах.

- Знаем! Знаем!

- Игроки... Тоже безобидный класс. Слегка свихнутые ребята, которых хлебом не корми, а дай пострелять друг в друга. Иногда они промахиваются, и тогда милиция в нашем лице получает нераскрываемые преступления.

- Нет преступника - нет и преступления, - подсказывает Мария Баобабова, пересаживая меня на другое плечо.

- Совершенно верно. И наконец, высшая каста, как сами они себя называют - Охотники. Существа, способные проникать за стекло экрана с преступными целями. Замысел их понятен: убить человека и стать сильней. Больше убил - больше силы. Для них Земля является игровой площадкой, на которой с коренными обитателями можно не церемониться. Запомните, товарищи! Мы для Охотников - всего лишь пушечное мясо, неспособное оказать достойное сопротивление.

Народ в кабинете волнуется, слышатся негативные высказывания в адрес как Охотников, так и тех, кто их придумал.

- На сегодняшний день это все, товарищи. Мы продолжаем работать со свидетелями и надеемся, что в самое ближайшее время найдем способ уничтожить врага. Спасибо за внимание. Маш, опускай меня.

Со стороны собравшегося народа слышатся многочисленные вопросы, касающиеся методов возможной борьбы, но я не отвечаю. У меня нет ответов. Но в одном я уверен: так просто нам эту схватку не выиграть.

Здание отделения сотрясает мощнейший взрыв. С улицы слышатся беспорядочная стрельба и крики.

- Снова поперли, - морщась, объясняет капитан Угробов. - Сейчас начнется заварушка. Личному составу, внимание! Все на передовую. К оружию! На баррикады! На баррикады!

Кабинет пустеет в одно мгновение. Мы с Машкой тоже бежим к выходу, но нас останавливает Угробов:

- Успеете, молодцы, навоеваться. Я так думаю, лейтенант, что ты нам не все рассказал. Считаешь, я не заметил, что этот гад на прапорщика как-то странно пялился? Давай, лейтенант, выкладывай. Приказываю ничего не таить, по закону оперативного времени.

Под тяжелым взглядом капитана сообщаю то, что не стало общественным достоянием:

- Машку они хотят. В том смысле, что не ее саму, а лишь голову. Она у них на черном рынке котируется как непревзойденное произведение искусства. Чтоб вам было проще, товарищ капитан, - у нас Джоконда, у них Баобабова.

- Спасибо, мама, - усмехается Машка. А зря. Я бы на ее месте сто раз подумал над своей судьбой.

- Ну, вот что... - Угробов решительно передергивает затвор табельного оружия, отчего мы с Машкой вздрагиваем. - Прапорщика мы не отдадим. Не волнуйтесь, Маша. Не для того я вам кабинет выделял, чтобы потом на кладбище с венками на могилку таскаться. До последнего опера сражаться будем.

Однако я так размышляю. Пустой стрельбой дело не сделаем. Сейчас отобьем очередную атаку, и надо вам, молодцы, в клинику пробираться. Там корень зла. И его необходимо уничтожить. Ладушки?

Это не приказ. Это простая капитанская просьба, которой невозможно отказать. По крайней мере сейчас, перед вооруженным Угробовым.

- Сделаем, шеф, - Баобабова лениво потягивается, но на самом деле, я знаю, сильно волнуется. Быть Джокондой и не позволить лапать себя чужим рукам, я не в счет, очень ответственно.

- Я знал, что вы достойная смена. - Угробов затягивает потуже портупею, без настроения подмигивает и убегает туда, где грохочет.

Машка провожает капитана долгим взглядом честного подчиненного и оборачивается ко мне:

- Ну вот, Лесик, и наш час настал. Давай, что ли, попрощаемся. На всякий случай. Вдруг больше не свидимся.

Мы каждый раз прощаемся от всего сердца. Машка не может сдержать скупую прапорщицкую слезу, а я скупой мужицкий стон. Машка сжимает меня так, что все внутри потрескивает.

- Ах! - говорит прапорщик Мария Баобабова, закрывает глаза тыльной стороной ладони и в таком положении убегает вслед за капитаном.

- Хороша Маша, да не нашего отдела, - завистливо сообщает дядя Саша, которому, по причине глубокого пенсионного возраста, быть на баррикадах не полагается. - Я смотрю, товарищ старший, что у вас и оружия никакого в наличии нет?

Развожу руками. В мирное время мне, как начальнику отдела "Подозрительной информации", пистолет Угробов запрещает носить, а сейчас никто не побеспокоился.

- Без оружия нельзя, - качает головой дядя Саша. - Из чего последнюю пулю использовать станешь? Из пальцев пули не вылетают. Подожди...

Дядя Саша вытаскивает со дна оружейного ящика винтовку.

- Держи. Какое-никакое, а предмет дальнего и ближнего радиуса действия. По причине нехватки оружия пришлось по музею нашему поскрести. Ну и что с того, что времен первой мировой? Ты, лейтенант, на год выпуска не смотри. Я ее для себя берег, починил где надо, пристрелял как следует. Приклад под плечо старческое подогнал. А то, что мушка спилена, не беда, главное - чтобы глаз острым был и цель неподвижная. Пользуйся.

- Если встретимся, обязательно верну, - благодарю за подарок. Винтовка в руках молодого лейтенанта - грозное оружие. Даже если оно с первой мировой.

- Беги, лейтенант, беги. Обязательно свидимся.

- Спасибо!

Выскакиваю в пустынный коридор. Все на улице, на завалах. Правильнее сказать, на баррикадах. Несусь к выходу и вспоминаю добрым словом дядю Сашу.

Я не могу знать, что в ту секунду, когда я, словно младший лейтенант, выпрыгиваю в коридор, шальная пуля-дурочка рикошетит от чугунного фонаря, отскакивает от сваленного набок дубового стола из приемной, перелетает через здание отделения, гасит инерцию о бампер автомобиля с номерными знаками У-555-Гы и на излете вонзается в сердце дяди Саши.

Все мы под случаем ходим.

- Лесик! Сюда!

Скатываюсь по ступеням, перепрыгиваю через раненого опера по особо важным. Бегу, пригибаясь, к тому месту, где Машка заняла для нашего отдела удобные места. Краем глаза замечаю, как студентки из медицинского волокут к отделению черное пальто, на котором шевелится изрешеченный пулями человек в форме постового. Вскрикивает, неловко взмахивая руками, одна из студенток и валится на

постового. Из ее спины торчит арбалетная стрела. Постовой сильно ругается, вспоминая родителей, всех, кого только удалось вспомнить. Опускаюсь рядом с Баобабовой.

- Видал, что творят, - Машка грызет где-то добытый початок кукурузы. - Засели в высотке и оттуда из арбалетов нас мочат. Тоже мне, Чингачгуки нашлись.

Прямо перед баррикадой распускается черным фонтаном взрыв. Куски разорванного асфальта гулко врезаются в шкафы и столы, барабанят по крышам перевернутых автомобилей.

- Артподготовка у них. - Машка осматривает огрызок, коротко замахивается и швыряет его через баррикаду. Туда, где засели Охотники. - Нате, подавитесь нашими человеческими кукурузинами!

В ответ на предложение прапорщика Баобабовой в то место, откуда она только что высовывалась, вонзаются штук десять стрел.

- С оптикой уроды работают, - сообщает Машка, устраиваясь поудобнее. - Тебе кто оружие доверил?

- Дядя Саша одолжил.

- А-а... Только ты на меня дуло не наводи. Ружье твое без предупреждения может бабахнуть.

Рядом лежащие опера и милиционеры весело ржут, не обращая внимания на артобстрел. Короткими перебежками к нам присоединяется Угробов. Я давно заметил, что капитаны с большой выслугой лет тянутся к молодым лейтенантам и еще более молодым прапорщикам.

- Задолбили снайпера. - Угробов плечом отодвигает сейф из отдела кадров и пристраивается правее меня. Выкладывает перед собой нехитрые капитанские пожитки. Два пистолета, три гранаты, пакет с мандаринами. - Пятерых уже отметили.

Так мы и до победы все не доживем. Баобабова, может, в атаку сходим? Как мыслишь?

- Перестреляют, как мышат, - сообщает свое мнение Машка, выглядывая в щелку на улицу. - Мы как на ладони у них. Обещайте, что после победы вы вокруг отделения окопчики выроете. Отсюда и до соседнего района. А Охотники, кстати, сейчас сами пойдут. Ну-ка, пригнитесь.

Машка с силой вдавливает мою голову в баррикаду. За спиной слышится гулкий вой, и крыльцо отделения, выложенное мрамором на средства богатых непосаженных меценатов, превращается в рухлядь, не подлежащую восстановлению.

- Ишь ты, - усмехается капитан, - а урна как стояла, так и стоит.

Над площадью нависает злая тишина. Я с трудом отбиваюсь от Машки, которая не забывает про свои прямые обязанности - защищать мою шкуру во что бы то ни стало. Осматривая притихшие улицы, доказываю, что сейчас не мирное время и старые приказы контуженых генералов недействительны. На что Баобабова, с молчаливой подачи Угробова, говорит:

- Война, Лесик, кончится. И моя задача сохранить тебя и твои способности для лучшей, мирной жизни. Тем более что и мама твоя об этом просила.

Стрела-дура, обманным путем умудрившись протиснуться сквозь плотные завалы, коротко звякнув, врезается в плечо Баобабовой, как раз в то место, где у прапорщика наколка в виде амура в памперсах. Неприятно тренькнув, сгибается в дугу и отскакивает.

- Видишь, - говорит Машка, поднимая стрелу, - а тебя бы насквозь.

Спорить с напарницей, после подобной демонстрации физических данных, неразумно. Если нравится Машке меня от пуль и стрел дурных прикрывать - я не против. Тем более, если мама просила. Машка зевает, кутается поплотнее в бронежилет.

- Леш, я вздремну пару минут. Если гости появятся, толканешь?

Поспать Баобабовой не удается.

На площади, со стороны универсама, появляются ярко-цветные фигуры, неторопливо двигающиеся в нашу сторону. По рядам защитников баррикады пробегает выразительный мат. Завершает народное выражение эмоций капитан. Угробов вскидывает пистолет и голосом, не терпящим возражений, кричит:

- Огонь по моей команде! Патроны беречь! Зря под пули не высовываться!

Затем торопливо докуривает бычок, сплевывает, поворачивается ко мне:

- Что, лейтенант? Как тебе подозрительная информация? Не думал, что лицом к лицу с разработками своими встретишься? Это тебе не привидения.

- Прорвемся.

- А нам больше ничего не остается. Или здесь, за шкафами, все ляжем, или восстановим технологическую справедливость.

В первый момент кажется, что начался дождь. Но быстрый взгляд на ясное и чистое небо опровергает ошибочное мнение. Это над головой свистит и шаркает свинец. Стучат о баррикаду тяжелыми градинами пули. Целые облака, целые тучи пуль.

Через площадь, не скрываясь, не таясь, идут Охотники. Около пятидесяти чужих существ, которым не сидится в своем мире. У каждого на пузе здоровенный автомат. И поливают из этих автоматов, дай бог. И вдоль и поперек. Только щепки от заботливо уложенных шкафов во все стороны летят. А про личные автомобили граждан даже говорить не приходится. Ни один цветмет не примет изрешеченный пулями металлолом.

- Одна пуля не страшно, - поясняет капитан, снимая с предохранителя пистолет. - Слабенькие у них пули. Вот если оптом, с десяток, получишь, тогда ползи к медичкам. Может, и выкарабкаешься. И не надейся, что у уродов этих компьютерных магазины кончатся. Знаешь, что самое неприятное, лейтенант? У них, у Охотников, патронов, как семечек. Полные карманы. Так что не зевай.

Я не зеваю. Я смотрю через спиленную мушку на врага. Тщательно целюсь, выбрав себе здоровенного мордоворота в цветастой униформе и в каске на полфизиономии.

Капитан Угробов, перекрестившись, хоть и не верил он в бога до этой минуты, встает на колено:

- Всем приготовиться! По моей команде! Прицельно! За родное восьмое отделение...

Кажется, мир затаил дыхание, ожидая, когда бывалый опер и начальник восьмого отделения скажет последние предстартовые слова.

- ...Пли!

Баррикада взрывается стрекотом автоматов, щелчками пистолетов и родной, знакомой с детства речью. Каждый опер, нажимая курок, считает своим долгом виртуозно высказаться, помянуть, выразительно завернуть что-нибудь эдакое, что в обычной жизни и наедине-то с самим собой стыдно слушать. За такие слова в мирное-то время сразу погоны летят. Но сейчас здесь совсем другие обстоятельства. И никто не заткнет опера, который ради всех, ради человечества, стоит на баррикадах.

Фиксирую ствол винтовки в центре головы свое-то Охотника. Облизываю губы и жму на курок. Приклад мягко тычется в плечо. Строго в центре лба непрошеного гостя образовывается хорошо заметная дырища размером с рубль. Охотник, как подкошенная умелой рукой косаря трава, валится на колени. В сердце моем радость от удачно проведенного выстрела. Охотник, не желая умирать, сбрасывает одной рукой заплечный рюкзак, больше похожий на чемодан, и, продолжая стрелять по баррикаде, вытаскивает из рюкзака пластиковую бутылку с красной жидкостью. Заглатывает в секунду, неприятно дергая кадыком. А я с ужасом вижу, как стремительно зарастает дырень в его башке.

- А ты как думал? - Угробов стоит, широко расставив ноги, и палит из двух стволов попеременно. - Их одной пулей черта с два повалишь. Стреляй, не думая, пока не задымится. И желательно в одно место. Чтоб наверняка. Главное, не позволять сукиным детям в сумках своих ковыряться.

Хорошо говорить тем, у кого мушки на своих местах. Следующие пять патронов из винтовки образца первой мировой оставляют отметины на грудной клетке, на животе и на ноге Охотника. Тот, не переставая, лакает из пластиковой бутылки и запихивает в рот целые пачки бинтов. И продолжает переть на баррикады, не замечая смертельных ран.

Площадь в дыму. Огонь выдавливает стекла, переплескивая через подоконники, заползает в дома. Дрожит от поступи Охотников с любовью уложенный на последние бюджетные деньги местными властями асфальт. Обгорелые и обстрелянные с двух сторон деревья, по которым теперь любой школьник определит, где север, а где юг, с молчаливой тоской взирают на противостояние двух цивилизаций. Человеческой и выдуманной, нереальной.

Так не должно быть, но так происходит. И ничего с этим нельзя сделать. Что придумано, то придумано, ластиком не стереть, не загнать обратно на экраны мониторов, не приказать - сидите там и не вмешивайтесь! Это наш мир, и мы его будем самостоятельно уничтожать. Без посторонней помощи.

В левое плечо неприятно ударяет что-то горячее. Откидывает метра на два за баррикады. Голова хрустит, утыкаясь затылком в крышку канализационного люка. Стайка насмешливых звездочек пытается поднять настроение.

- Вставай, лейтенант! - рявкает капитан, перезаряжая пистолеты. - Не время звезды с неба хватать. Враг близко, победа далеко. Если до ночи выстоим, то и завтрашний день увидим.

Голова гудит. Насмешливые звездочки, испугавшись угробовского рыка, торопливо рассыпаются по сторонам. Поднимаю с исчирканного пулями и осколками асфальта винтовку. Плечо? Задираю футболку для личного медицинского осмотра. Плечо в порядке. Синее только.

Карабкаюсь обратно на завалы. В голову после удара об канализационный люк лезет всякая чушь.

Почему я здесь? Почему вокруг столько мертвых? Отчего такой грохот и жар, словно от печи в крематории? Кто эти люди, что падают под ноги? Я знаю их? Знаю. Вот этот парень, с совсем детским лицом, только неделю назад пришел в отделение практикантом. Топтался постоянно в коридоре, стрелял для старших товарищей сигареты у вызванных свидетелей и травил анекдоты. Теперь у него развороченная грудь и лицо, покрытое густой кровью. И старшину, что ползет с вывалившимися наружу кишками куда-нибудь в тихий угол, я знаю. Он всегда уступал нашему отделу кипятильник, пока Машка самовар со свалки не притащила.

- Лешка! Кончай в носу ковыряться! Я за тебя отдуваться буду?

Машка Баобабова - прапорщик, конечно, высококлассный и специалист неплохой, но ничего философского в ее голове, которая никогда об канализационный люк не стукалась, нет. Животные низменные инстинкты. Догони, свали, застегни наручники. А о высоком подумать... Нет, для нее это никак невозможно.

Опираюсь на винтовку и только теперь понимаю, как ошибались военные конструктора, спиливая с отечественного стрелкового оружия приклады. Ведь это какое удобство - оружие и костыль в одном исполнении.

На площади перед восьмым отделением милиции за время моего отсутствия никаких существенных изменений не произошло. Охотники, стремясь покончить с последним оплотом законности в отдельно взятом районе города, сконцентрировались в плотную шеренгу и пером прут на баррикаду. И с нашей, и с той стороны ураганный огонь из всех видов вооружения. У наших, конечно, послабее убойность, да и боеприпасы мы экономить умеем. Лучше уж сейчас не дострелять, а потом все разом списанное пацанам на барахолке по дешевке загнать. Русский мужик всегда на этот счет экономией отличался. Почему французы или немцы те же до столицы дошли? Потому что экономили мужики наши. А когда поняли, что экономить необходимо экономно, иностранцев-то и турнули.

- Не о том думаешь, лейтенант!

Угробов палит не целясь. Годы практики и тысячи засад дают возможность посылать патроны туда, куда положено, а не куда бог пошлет.

За баррикадами уже никто не прячется. Все, кто жив остался, вылезают наверх. Любить, так любить, стрелять, так стрелять, как нас учил Сашка. Даже секретарша Лидочка, откинув никому не нужный хлыст, камнями швыряется.

- Держаться до последнего патрона! - приказывает Угробов. - Если до нас доползут, все, считай полный паровоз на рельсах. Головы всем открутят вмиг, и живым, и мертвым.

Мы держимся. Как можем, так и держимся. Но силы неравны. Это и дураку понятно. Все больше смертельно раненных, все больше окончательно убитых. Даже студентки-сестрички под пулями полегли. А Охотники как валом валили, так и темп не сбавляют. Кто послабее, за спинами своих, нам не товарищей, прячется. Бульоны из пластиковых бутылок пьют, восстанавливаются. А тех, кто уже совсем никакой, Охотники пачками в булочную волокут. Видать, там у них лазарет.

Эх, гранат у нас маловато!

До Охотников, до гадов компьютерных, метров пятнадцать остается, когда по площади, дымом застланной, огнем подсвеченной, ледяной ветер проносится. Обдает холодом лица разгоряченные, остужает стволы раскаленные.

Гул бойни разом стихает, словно дирижер палку свою хрупкую ломает. Охотники на полушаге замирают, а наши ребята пистолеты и автоматы опускают, до того природный эффект непривычен для сезона летнего.

Молния с неба чистого срывается. Асфальт в том месте, где копье небесное отметилось, коркой ледяной покрывается.

И на площади, между двумя рядами непримиримых, появляется Безголовый на лошадке черной, которая ноздрями шевелить горазда.

- Ишь ты, хреновина какая, - удивляется капитан, в бинокль разглядывая всадника. - А я, честно говоря, думал, мерещилось мне всегда. Думал, с головой непорядок, даже медкомиссию прошел дополнительно. Выходит, правда твоя была. Вот он - Безголовый. Предводитель племени поганого.

Решил своих вдохновить. Так я ему сейчас вдохновения по самые уши отвалю. По всаднику! Из всех стволов! Давай! Вали центрового!

Не знаю, что происходило по другую сторону баррикад, но, когда капитан скомандовал валить Безголового, пальнули по всаднику не только наши, но и Охотники. Разом, одновременно. Из всего, что стреляет.

Трещали минут десять. У меня палец стал неметь от усердия. Плотность пуль на один квадратный метр в том районе превысила плотность воздуха. А всадник как сидит на лошадке черной, так и продолжает сидеть. Хоть лошадка слегка нервничает, копытами перебирает, но никуда не скачет, на ноги задние не приседает. И вообще, впечатление такое, что им обоим без разницы, что с ними как граждане, так и не граждане Земли творят.

Хотя заметил я, Машка, напарница моя, ни разу не стрельнула. Глаза вылупила, рот нараспашку, пялится на Безголового, того и гляди сейчас к стремени бросится. Я аж грешным делом приготовился ее прикладом в случае бегства в сторону противника садануть. Молодые старшие лейтенанты страсть как не любят, когда их подчиненные к стременам чужим припадают. Нехорошо это как-то.

Когда капитан наш Угробов догадался огонь прекратить, а с той стороны тоже умный Охотник отыскался, вокруг всадника приличная кучка расплющенного свинца высилась. Даже лошадка спотыкаться стала с непривычки. А Безголовый рукой так неприятно обводит площадь, пожимает плечом, поднимает лошадку на дыбы, да в туман напущенный и холодом наполненный сигает. Даже не спрашивает ничего. Только топот копыт громовой мы и слышали.

Пока Охотники от цирка не отошли, я Машку локтем толкаю. Как бы прошу вернуться в реальность, осознать происходящее.

- Я в порядке, Лесик. - Баобабова и правда рот закрывает, но глаза от меня воротит.

- Если в порядке, то нечего по чужим мужикам глазками стрелять. На то пистолеты есть.

Я не злюсь, я вспоминаю, как пропустил футбол в компании с секретаршей.

- Это другое, Леша. - Напарница неуловимым движением выщелкивает использованные обоймы и загоняет новые. - Все другое, и он, Безголовый, другой. Я расскажу... Все расскажу. Дай время.

- Нет у нас времени! - Угробов, как положено хорошему начальству, не только все видит, но и все слышит. - Вот у меня, например, патроны кончились. Не до рассказов интересных. Прапорщик, а у вас патроны есть в наличии?

Машка вытряхивает косметичку прямо на асфальт. Здесь много чего интересного - помада, граната использованная, книжка любовная слезливая, домкрат автомобильный, рация неработающая, книжка записная, книжка для допросов, книжка для ответов. Много чего падает, всего не упомянуть. Но патронов, как ни тряси, нет.

Со стороны правого и левого флангов слышатся аналогичные заявки на боеприпасы. У кого последний рожок, у кого последняя обойма. Некоторые опера давно уже оружие и почистили, и смазали.

- Вот теперь полный паровоз, - ругается капитан, торопясь распределить поровну имеющееся количество боеприпасов. - За последний патрон отвечает каждый индивидуально. Если не хотите с головами расстаться, в висок стреляйте. Гады простреленные головы не забирают.

Охотники, оправившись после внезапного исчезновения неизвестной личности на скакуне, спешат поскорее добраться до баррикады. Их встречает слабое сопротивление самых экономных оперов. Жалкие попытки откинуть назад непрошеных гостей заканчиваются позорным швырянием во все ближе подходящих Охотников бесполезного табельного оружия. Наиболее метким удается сшибить парочку неприятелей, но в общей массе боя это роли не играет.

На баррикаде рукопашная. Конечно, никто не оставляет последний патрон. У каждого, кто стоит рядом со мной на уже непригодных шкафах, теплится в сердце надежда - вот сейчас из-за угла появятся регулярные части российских военных и разнесут в клочья обнаглевшего захватчика. Или загудят в воздушном пространстве района самолеты, сбрасывая на крышу восьмого отделения полк десантников или, на худой случай, парочку танков. Ведь есть же у нас танки? Или нет?

В школе милиции нам никто не говорил, что должен делать молодой лейтенант милиции, когда на него наваливаются преступники, превосходящие силы правопорядка в пять, а то и в более раз. Обычно все происходит наоборот. Милиции всегда больше бандитов. Но только не сегодня.

Две силы, две могучие силы, сталкиваются друг с другом лбами. Те, кто пришел захватить наш огромный мир, и те, кто пытается отстоять хотя бы крошечный кусочек мира, на котором получает скупую зарплату.

Мне достается здоровенный рыжий мужик с тупым неподвижным лицом. Спрятав за спиной многоствольную пушку, детина, выставив впереди себя ножик длиной под полметра, мелкими шагами, осторожно, старательно переставляя тумбообразные ноги, приближается на расстояние вытянутой руки и делает "Жы-ых"!

Кончик ножа свистит в сантиметре от моего носа, и я понимаю, что необходимо что-то делать. Тупо глазеть на неправильные черты Охотника? Глупо. Позвать на помощь Машку или капитана? У них свои неприятности. Просить пощады у коварного и сильного противника? Но я же молодой старший лейтенант!

Но сурово брови мы нахмурим... Прыгаю вперед и сжимаю руки на горле Охотника. Вблизи лицо врага настолько отвратительно, что меня чуть не тошнит на мягкое плечо противника. Вот бы конфуз случился. Тело гостя до неприятного мягкое, словно из поролона. Но душится с трудом. Чувство такое, словно газету старую мнешь, а толку никакого. Слишком поздно приходит мысль, что у тех, кто живет за экраном монитора, вообще может не быть горла. На хрена им дышать?

Охотник с трудом отрывает меня от себя, несколько секунд держит на вытянутых руках, потом словно тряпичную куклу переворачивает, хватает за ноги и колотит с широким замахом об выступающие углы мебели. Пару раз попадаю на крышу перевернутого автомобиля. Неприятное чувство. Главное, что больно очень. - Машка!

Кому приказано меня охранять от происков? Взлетая выше баррикады и опускаясь обратно, с облегчением вижу, как Баобабова, с трудом спихнув с себя тощего и дохлого Охотника - везет же некоторым! - прыгает на моего бугая. Глаза Машки в этот момент похожи на зрачки рассерженной львицы, у которой южноафриканские охотники-аборигены внаглую уводят выводок. Машка пытается ребром ладони настучать подзатыльников Охотнику, но добивается лишь того, что враг швыряет меня куда подальше. Второй раз за вечер под затылок попадается крышка канализационного люка. Звездочки, которым надоело являться по первому зову, не спеша совершают вокруг меня круг почета.

Машка и Охотник сходятся на ножах. У Охотника секач полуметровый. У Баобабовой мачете. Искры во все стороны. Мат на всю площадь. Нет, не Баобабова. Ей некогда. Это Охотник выражается. Очень виртуозно, даже капитан Угробов на мгновение отрывается от рукопашной и прислушивается. Я и не знал, что Охотники воруют нашу культуру.

Если бы Машке под ногу не попался выдвижной ящик стола... Если бы Машка думала, куда ступать, прежде чем прыгать по баррикаде... Если бы... Все могло быть иначе. История, как говорит моя мама, не знает сослагательного наклонения.

Баобабова оступается, теряет равновесие и получает сильнейший удар ножиком Охотника по совсем новому бронежилету. Ножик, конечно, пополам, но и Баобабова отлетает от Охотника, будто использованная курица от петуха. Приземляется рядышком со мной, но от канализационного люка успевает отклониться. Опыт - это хорошая штука.

- Лешка... - умудряется улыбнуться прапорщик Мария Баобабова.

- Да идите вы все, - улыбаюсь в ответ. Потому что вижу, как окончательно рассерженный Охотник, встретивший доселе невиданное сопротивление, вскидывает многоствольную пушку и, не целясь, жмет на курок.

Насмешливые искорки затыкаются и поспешно уступают место мгле.

В темноте хорошо. В темноте спокойно. Никто тебя не трогает, никто слова дурного не говорит. Только слышится издалека голос мамы, тихо поющий колыбельную. Про белых мишек, которые спят на Северном полюсе: "...спи скорей и ты, малыш...", "...и его горячие руки обхватили ее тонкий стан, прижали с неимоверной силой к своему упругому телу...".

Баобабова вечно все портит.

Я валяюсь на каком-то возвышении, до шеи укрытый дурно пахнущим одеялом. Рядом сидит Машка и, склонившись к свече, рыдает над очередным любовным романом. На обложке мускулистый мужичок опрокидывает тощую девчонку с распущенными волосами и тянется приставучими губами к ее, как бы это поточнее выразиться, слегка оголенной груди.

Услышав нервный стон, Машка откидывает книжку, предварительно заломив страницу, и бросается ко мне.

- Очнулся? Господи, я думала, что никогда больше тебя не увижу. Испереживалась вся.

- Страшно без меня? - пытаюсь приподняться, но Машка останавливает, надавливая на плечи.

- Лежи, Лесик. Тебе волноваться нельзя.

Мне, видите ли, волноваться нельзя. А кому можно?

- Где мы? - вглядываюсь в полутемное помещение. Несколько зажженных свечей помогают рассмотреть каменный мешок, десяток узких лавок, на которых лежат чьи-то тела, длинный стол и горку сваленных в углу венков.

- На кладбище, - поясняет напарница, не соображая, что такие вещи едва ожившему старшему лейтенанту говорить не положено.

- Где?

Наверное, по мнению Машки, я должен был обрадоваться, но особого счастья я почему-то не испытываю. Прийти в себя на кладбище - не очень хорошая примета.

- Выпей, - Машка подносит к моим губам эмалированную кружку и силком вливает в горло вязкую приторную жидкость. - Сказала же, на кладбище. Пришлось оставить родное отделение и отступить. Вынесли, кого могли. Тебя в том числе. Или не рад?

- Очень. Но почему кладбище?

- Какой ты, Лесик, непонятливый. А еще начальник, хоть и маленький. - Баобабова отирает мои губы углом вонючего одеяла. - Охотники верх над нами одержали, такая вот картина. Ты уже отключился. Навалились свежими силами, вот и пришлось позор принять. Ты бы видел, как мы через свалку драпали! Бомжи все животики понадрывали. Их потом, правда, Охотники успокоили.

- Подожди... - убираю Машкину руку. Лежать в столь напряженной обстановке старшим лейтенантам не следует. - Зачем через свалку? Почему на кладбище?

- А больше некуда драпать было, - просто объясняет Мария. - Район полностью окружен, на каждом углу, в каждом доме Охотники. Вот капитан и приказал через свалку раненых выносить. Гости через отходы постеснялись пробираться, это нас и спасло.

- А это что за конура?

- Не конура, а могилка бизнесмена пристреленного. Ты, кстати, на нем сейчас лежишь. Да не волнуйся так. Его давно братки подстрелили. Небось изгнил давно. Зато успел для себя хоромы последние построить. Чтоб на широкую ногу воскрешения дожидаться.

Машка тихо смеется, а я свежим взглядом осматриваю каменный мешок. Стол для поминок, лавки для гостей, картины, ковры для общего антуража.

- Держи, - напарница протягивает продолговатый предмет. - Ешь. Капитан самым строгим образом приказал тебя на ноги поднять.

- Что это? - на вкус масса, предложенная Баобабовой, напоминает вату.