Ляпишевой супруге. Ляпа нагнулся было их подбирать, но выронил уже всю
книгу, а потом, оттопырив широкий зад, обтянутый измызганными еще на
лестнице штанами, и сам упал на четвереньки. - А ну, развивайте новые вкусы
у себя по-быстрому! - сдавленно скомандовал он, даже не пытаясь подняться
самостоятельно. Вербицкий, естественно, ему помог. Сашенька тем временем
завершил свой тяжкий труд и теперь стоял, аккуратно промакивая лоб носовым
платочком; затем принялся тщательно и неторопливо протирать руки -
каждый пальчик со всех сторон. Похоже, перстень на безымянном пальце левой
руки ему страшно мешал; протирать этот палец пришлось особенно долго -
отдельно выше перстня и отдельно ниже.
от этого никому не было; съехались поговорить, то есть и впрямь поболтать
неторопливо о том, о сем, не напрягаясь - а Ляпа буквально рта не давал
раскрыть; все острил, все вызывал внимание на себя. Как умел, чем мог.
Сашенька начал было говорить что-то про последнее свое хождение по врачам,
рассказывал негромко, без занудства и вымученных хохм, но смешно,
Вербицкий любил его слушать; Ляпа тут же сбегал в комнату, мотаясь в
коридоре от стены к стене - кто-то из коллег, увлекающийся маринистикой,
очень точно сказал о таком способе перемещения: идет противоводочным
зигзагом, - и тут же вернулся с папкой старых газет. Урча себе под нос
сосредоточенно и, главное, громко, нашел искомую вырезку, а потом всех
перебил и окончательно заглушил:
посмотри, как их учат! Это газета пишет, газета, всерьез! - и сунул друзьям
под нос несвежий номер <Красной звезды>, на первой странице которого
красовался действительно убойный заголовок: <Партийность в преподавании
нормальной анатомии - испытанный принцип обучения военных врачей>. Но
смешно не стало. Некоторые люди умеют и не очень смешную историю подать
так, что животики надорвешь, - а несчастный громогласный Ляпа даже этаким
перлом ухитрился лишь раздражение вызвать; Сашенька только плечами пожал
и досказывать ничего уже не стал.
Вербицкий был уверен, что все, что могло развалиться, уже развалилось, что
могло разделиться - разделилось; Сашенька же со своим апокалипсическим
видением мира ждал дальнейшего дробления, вплоть до того, что, скажем, у
железных дорог одна колея окажется в одной стране, а другая - в другой, и
границы лягут по шпалам, вдоль. Но он даже не успел доразвить этот
блистательный образ. Ляпа тут же залистал, роняя вырезки, свою заветную,
заменявшую ему собственное остроумие папку и закричал:
третьем не поленился, этикетку с пачки отодрал и сберег как раз вот для такого
случая! Вот угадайте, что это было и где? - И с выражением, медленно прочел:
- Эр Эс Эф Эс Эр. Росдиетчайпром. Аютинская фабрика кофейных продуктов
Ростовского макаронно-концентратного комбината города Шахты. Чай черный
байховый номер триста, сорт первый грузинский.
пальца. Опять-таки, бумажка была роскошная, цены б ей не было, покажи ее
кто-нибудь нормальный и вовремя; но сейчас Вербицкий лишь кивнул, и даже
очень воспитанный Сашенька ограничился тем, что вежливо растянул губки и
тут же потянулся к бутылке. Разговор не клеился, и Сашенька разлил.
папку и уронил ее; летите голуби, летите - уже не отдельные вырезки и
выписки, а все ее тысячелистное нутро вывалилось на свободу и, распадаясь в
падении, как Советский Союз, с мягким шумом засыпало кухню. - Я же и
говорю, давно еще принять пора!
пригорюнившись. Потом Ляпишев укоризненно произнес:
приемник принесу, может, враги чего веселое скажут... Не пошутишь - так и
не весело!
восемь, противоводочным своим зигзагом утек в комнату.
в глаза непроизвольно; казалось, оба разом захотели спросить: <Что мы тут
делаем?> И оба застеснялись своей единовременности и одинаковости, взгляды
брызнули друг от друга. А тут и Ляпа возвернулся со своей древней, битой-
перебитой, перебинтованной изолентами вдоль и поперек <Спидолой>. На-
верное, он по ней еще про Чехословакию слушал. <Спидола> урчала и выла, и
ревела на ходу, потому что Ляпа ухитрялся на ходу ее крутить.
любит. Буквально через минуту из монотонного, тусклого рева глушилок
высунулся жиденький голосочек:
порабощение едва-едва... успевшим свободно вздохнуть народам...
крутой демокрухи у всей такие одинаково тошнотворные гермафродитские
голоса? Совершенно невозможно понять, кто именно на сей раз обличает,
предостерегает и клеймит. Ква-ква пару слов; потом подумает. И опять - ква-
ква... И штампы, с тоской подумал Вербицкий, опять штампы...
чтобы на него ополчиться безо всякой необходимости напрягать интеллект в
реальном споре и к тому же без малейшего опасения обидеть живого
собеседника. Враг ведь наверняка скажет то, что можно громогласно
опровергнуть. Вещать приемнику он позволил не более минуты, потом его,
разумеется, прорвало.
сказал он саркастически и потянулся за бутылкой; Вербицкий мягко отобрал у
него бутылку и отставил подальше. Ляпа будто не заметил; он сделал попытку,
ему не позволили, значит, все в порядке: его видят и о нем заботятся. - Если
есть какая-то власть, то уж обязательно преступная! Не преступные у нас только
они! И всех, здесь еще живущих, по-ихнему, наверное, надлежит поголовно
расстрелять на благо нацменьшинств и прочего мирового сообщества! За
исключением пра... равозащитников, разумеется... Правозащитников, - как он
умудрился дважды подряд довольно-таки разборчиво и почти без запинки
выговорить такое сложное слово, осталось загадкой; одной из многих загадок
загадочной русской души, - надлежит с чадами и домочадцами распределить
по средиземноморским, - прозвучало это как <средиземрским>, - курортам и
западноевропейским университетам, - прозвучало это как <западноевропским
унисьтетам>. - В награду за труды по спасению человечества от русского
медведя. - Он перевел дух. - Вот такие, такие ждали Гитлера! Чтоб он от
большевиков освободил! А интеллигентные европейские эсэсовцы, поди ж ты,
вместо того, чтоб пострелять комиссаров, а всем остальным выдать по корове,
принялись почему-то за геноцид...
даже то говорит, что, в принципе, я и сам думаю, он ухитряется озвучить это
так, что уж и не возражать ему хочется, а просто дать по морде и заткнуть?
Потому ли, что он любую мысль доводит до лохматого, буквально пещерного
абсурда и становится, как на ладони, видна ее однобокость и напоенность
злобой?
рюмочки. Но Ляпишев так разошелся, что этого даже не заметил и потому не
сделал очередной попытки прихлебнуть - теперь уж с полным основанием,
поскольку за компанию.
клочочек... но они знай долбят: тюрьма народов! Угроза демократии! А эта
мелкая сволочь уже лопается от того, что у нас натырила... ходят -
поплевывают свысока, и везде русские у них за людей второго сорта, как негры
в Алабаме... и все равно! Маленькие свободолюбивые народы, нуждающиеся в
защите от нескончаемых посягательств Москвы!
водчонка все ж таки сказывалась исподволь. Не надерись, Валерий, только не
надерись... Года уж не те. Болеть потом будешь дня два... И депрессия, самое
страшное - депрессия, сиречь попросту адова тоска, от которой никуда не
спрятаться, ничем не отвлечься, разве что следующей бутылкой. Утро красит
нежным светом... Вербицкий спрятался в ванной, не зажигая света - довольно
было серого свечения, теплящегося в маленьком, выходящем в коридор окошке
под потолком. Протер лицо холодной водой. Мешаясь одно с другим, повалили
воспоминания.
тихой, древней и прекрасной, шел по залитой ослепительным солнцем улице
Сталина к великому собору Светицховели, плавящемуся в благоуханной жаре,
воткнувшему прямо в радостную синь свой громадный островерхий купол, и
думал: интересно, знал ли знаменитый автор <Покаяния>, невольный
застрельщик перестройки, в свое время задолбавший страну якобы
многозначительным вопросом <Ведет ли эта улица к храму> - не без помощи
журналистов, разумеется, в восемьдесят седьмом уж раз в неделю-то
обязательно в какой-нибудь газете мелькал заголовок, склонявший улицу и
храм, - помнил ли, делая свой фильм, о том, что к главному храму Грузии так
и ведет до сих пор улица Сталина? И лишь буквально в полусотне метров
уходит в сторону, и эти последние полсотни нужно пройти уже по улице
Калинина... ну, Калинина-то они давно, наверное, переименовали - а вот
Сталина вряд ли.
<Эй, русский!> Вербицкий подошел. <Ты откуда?> - <Из Ленинграда>. - <Как
зовут?> - <Валерий>. - <А меня Георгий>. Он выставил в окошко руку, и они
обменялись рукопожатием. <Давай выпьем, Валерий>, - предложил Георгий и,
не дожидаясь ответа - да и что тут ждать ответа, разве отказаться можно? -
налил на треть стакана душистого домашнего коньяку и протянул в окошко
Корнев Павел
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Свержин Владимир
Посняков Андрей
Андреев Николай