ваше общество, весьма вероятно, что ее уязвило бы зрелище такой красоты,
как ваша. Ваша красота породила бы у нее тоску и зависть.
острых утесов сверкали звезды, внизу шумело окутанное туманом громадное
море. И, как ни странно, речь Меледикто не казалась ни дерзкой, ни
надуманной. В его словах не было ничего, кроме абсолютной правды. В
полусумраке, сгустившемся над патио, я увидел, что Джинни залилась
румянцем. Она отвела глаза от глаз Меледикто. Ее ресницы затрепетали,
словно птичьи крылья, и она смущенно ответила:
перелилась. Я дернул Джинни за рукав, подтолкнул ее к дому. Зашипел с
яростью:
на протяжении часа!
нашей последней ссоры.
улыбнулась ему своей лучезарной улыбкой. Медленно и доверительно. Но губы
ее чуть заметно дрожали. - Я принесу. И, может быть, сигару?
слишком разъярен, чтобы выговорить хоть слово. Заговорил Меледикто:
создание.
одиночестве провести наш медовый месяц.
бормотанием моря. Он сидел в тени, и я мог разглядеть только неясные,
расплывчатые очертания - черное и белое. - Я все понимаю и не осмеливаюсь
испытывать ваше терпение. Но не исключено, что позже, когда вы
познакомитесь с моей сестрой, вам доставит удовольствие...
рукой гипнотический знак отрицания. - Нет, сэр, мы ни других, ни себя не
должны заставлять делать то, чего они не хотят. Например, мы не можем
придти с визитом туда, где существует некто, не желающий, пусть даже и
невысказано, нашего появления. Кроме того... Как смог бы человек,
поселившийся в таком жилище, как наше, узнать что-либо, кроме того, что у
него появились соседи? И теперь я не в силах ответить на вежливое
приглашение вашей леди неблагодарным отказом. Нет, сэр, это продлится
всего лишь очень немного.
по-прежнему не нравился, но теперь я мог анализировать свои мотивы, и моя
враждебность по отношению к нему уменьшилась. Ярость превратилась в
какое-то громадное неприятие этого третьего лишнего. Что-то, исходящее от
него, возможно, его духи, заставляли меня желать Джинни более, чем
когда-либо прежде.
вертеться вокруг него. Она щебетала слишком громко и слишком много
смеялась, и, наконец, принялась настойчиво зазывать его к нам завтра
обедать. Я угрюмо прислушивался к их беседе. Он говорил гладко, вкрадчиво,
остроумно, ни разу не ответил прямо на касающиеся его лично вопросы. Я
сидел и репетировал, что я выскажу, когда он уберется. Наконец он
поднялся.
на Форталезу проходит по скалам, а я знаком с ней недостаточно хорошо...
Так, чтобы не сбиться с пути, придется идти медленно.
должен проводить его, Стив. Проводи его до дому.
возразил Меледикто.
Амарис. Это не займет у тебя много времени, Стив. Ты говорил, что тебе
хотелось пробежаться в лунном свете и, глянь, луна почти поднялась.
Действительно, на обратном пути я смогу превратиться в волка и несколько
сбить свою злость. Если же я попытаюсь спорить с ней прямо сейчас, выскажу
все, что чувствую, наша вторая часть ночи будет... Это будет не ссора, а
Армагеддон.
голосом, словно влюбленная первый раз школьница. У него был фонарик. Он
бросал маленькую прыгающую лужицу света, выхватывая из сгущающейся перед
нами темноты то камни, то кучно растущие побеги полыни. Лунное зарево над
восточным кряжем разгоралось все ярче. Я почувствовал, как зазвенели мои
нервы. Какое-то время мы наискось поднимались вверх по склону. Тишину
нарушало лишь поскрипывание наших туфель.
наконец Меледикто. Я хмыкнул. С какой стати говорить ему о колдовском
зрении. Я так же ничего не сказал ему о том, что я волк-оборотень,
которому, чтобы переменить обличье, не нужно иметь фонарик.
путь обратно может оказаться чреватым опасностями.
при ярком лунном свете. Тропа почти стерлась, разглядеть ее было трудно, и
все вокруг делалось искривленным и заполненным тенями. Если человек
потеряет голову, он будет плутать, сбившись с пути, до самого рассвета.
Или, скорее, свалится в пропасть и разобьет себе череп.
вздохнул. - Ах, сэр, ваше прибытие сюда - это такое редкое счастье.
Новобрачные так же переполнены любовью, а Сибелита томилась, пылая, столь
же долго, как и Амарис.
ночной порой?
Там было темно, как в желудке, я уже не видел ничего, кроме тусклого
отблеска воды, и, вверху, лунного сияния. В свете холодных и очень далеких
звезд я рассмотрел утесы, что возвышались надо мной. Утесы походили на
клыки. Казалось, что мы с Меледикто - последние, оставшиеся в живых.
звучали одновременно зло и красота.
сомкнулась вокруг меня. - Что вы имеете в виду, черт побери? Мы еще не
дошли до замка
ногами уже не хрустели. Шаги были мягкие, быстрые, словно прыжки зверя.
движение воздуха, шорох полыни. Слышал океан. Затем грохот сердца заглушил
все остальные звуки.
скалы, я грохнулся, разбив при падении до крови руки. Шатаясь, я поднялся.
Отвесные утесы, обрывы швырнули обратно мои проклятья. Спотыкаясь, я
спустился вниз по откосу, продираясь сквозь кустарник и кактусы. Я
споткнулся обо что-то, снова упал. На этот раз я треснулся головой о
булыжник. Удар не был серьезным, но боль пронзила тело, в глазах
взорвались огни, и минуты две-три я лежал без сознания.
захлестнуло мою душу, я различил натянутую струной надежду.
За ней тускло мерцало море. Рассудок мой (большей частью) вернулся.
Меледикто искусно убрал меня со сцены. Вероятно, и убил бы, не будь моей
тренировки, не принадлежи я к особому виду гомо сапиенс. Этого он не
предполагал. У меня было в запасе чуть больше, чем он догадывался.
Например, колдовское зрение. Я пробормотал формулу и почувствовал, как
сетчатка глаза изменилась. Теперь я мог видеть на мили. Разумеется, то что
я видел, было нечетким, расплывшимся. Человеческий глаз не может должным
образом сфокусироваться в лучах инфракрасного света. Но я начал узнавать
местность. Я приблизительно определил путь и помчался к дому.
недоступной человеку скоростью.
останавливаться, чтобы раздеться, на ходу собрал одежду и понес ее в
пасти. Побывавшая в волчьих челюстях, она тут же превратилась в лохмотья.
Остались лишь шорты.
по утоптанной траве, по собственному следу.
Каменистый Артем
Прозоров Александр
Свержин Владимир
Сертаков Виталий
Лукин Евгений
Шилова Юлия