Чтение 21–й страницы книги ~Вино из одуванчиков~

Джон молча следил за его движениями. Дуглас поднял голову, и Джон
легонько стукнул его по плечу.

Вдруг откуда-то вынырнул поезд и промчался так быстро, что Дуглас, Джон
и все остальные мальчишки едва успели отскочить в сторону и заорали, грозя
ему вслед кулаками. Поезд с грохотом покатил дальше по рельсам, унося в себе
две сотни пассажиров, и исчез. Вихри пыли немного проводили его к югу, потом
улеглись в золотистом безмолвии меж голубых рельсов. Ребята возвращались
домой.

-- Когда мне будет семнадцать, я поеду в Цинциннати и поступлю
пожарником на железную дорогу,--объявил Чарли Вудмен.

-- А у меня есть дядя в Нью-Йорке,-- сказал Джим.-- Я поеду в Нью-Йорк,
буду печатником.

Дуглас не стал спрашивать, что задумали другие. Он уже слышал, как поют
свою песнь поезда, видел лица друзей -- они прижались к окнам, уплывают на
вагонных площадках. Они ускользают, одно за другим. И остаются пустые пути,
летнее небо, и сам он, в другом поезде, едет совсем не туда.

Земля повернулась у него под ногами, тени ребят соскользнули с травы, и
вокруг потемнело.

Он проглотил ком, застрявший в горле, издал дикий вопль, замахнулся
кулаком и с силой послал в небо воображаемый мяч.

-- Кто прибежит домой последним, тот носорожий хвост!

С хохотом размахивая руками, они кинулись по шпалам. Джон Хаф бежал
легко, совсем не касаясь земли. А Дуглас все время чувствовал под ногами
землю.

В семь часов, после ужина, мальчишки стали собираться вместе; один за
другим они выходили на улицу, заслышав, как хлопают двери соседних домов, а
отцы и матери сердито кричали вслед, чтоб не хлопали так дверями. Дуглас,
Том, Чарли и Джон стояли среди десятка других, пора было играть в прятки и в
статуи.

-- Во что-нибудь одно,-- сказал Джон.-- Потом мне надо домой. В девять
уходит поезд. Кто будет водить?

-- Я,-- сказал Дуглас.

-- В жизни не слыхал, чтобы кто сам вызвался водить,-- сказал Том.

Дуглас пристально посмотрел на Джона.

-- Разбегайтесь,-- сказал он.

Мальчики с криком кинулись врассыпную. Джон попятился, потом повернулся
и побежал вприпрыжку. Дуглас медленно считал до десяти. Дал им отбежать
подальше, разделиться кто куда, замкнуться каждому в своем собственном
мирке. Когда они разогнались вовсю, так что ноги уже сами несли их, и почти
скрылись из виду, он набрал полную грудь воздуха и крикнул:

-- Замри!

Все окаменели.

Медленно, медленно Дуглас двинулся по лужайке туда, где в сумерках,
точно железный олень, замер Джон Хаф.

Вдалеке стояли как статуи другие мальчики, руки у них подняты, на лицах
застыли гримасы, одни глаза горят, точно у чучела белки.

А Джон -- вот он, один, недвижимый,-- никто не может прибежать или
заорать вдруг и все испортить.

Дуглас обошел статую с одного боку, потом с другого. Статуя не
шелохнулась. Не вымолвила ни слова. Глядела куда-то вдаль, и на губах ее
застыла легкая улыбка.

Дугласу вспомнилось: несколько лет назад они ездили в Чикаго, там был
большой дом, а в доме всюду стояли безмолвные мраморные фигуры, и он бродил
среди них в этом безмолвии. И вот стоит Джон Хаф, и коленки и штаны у него
зеленые от травы, пальцы исцарапаны, и на локтях корки от подсохших ссадин.
Ноги--в теннисных туфлях, которые сейчас угомонились, словно он обут в
тишину. Этот рот сжевал за лето многое множество абрикосовых пирожков и
говорил спокойные раздумчивые слова про то, что такое жизнь и как все в мире
устроено. И глаза эти вовсе не слепы, как глаза статуй, а полны
расплавленного зеленого золота. Темными волосами играет ветерок -- то вправо
отбросит, то влево... А на руках, кажется, оставил след весь город--на них
пыль дорог и чешуйки древесной коры, пальцы пахнут коноплей, и виноградом, и
недозрелыми яблоками, и старыми монетами, и зелеными лягушками. Уши
просвечивают на солнце, они теплые и розовые, точно восковые персики, и,
невидимое в воздухе, пахнет мятой его дыханье.

-- Ну, Джон,--сказал Дуглас,--смотри не шевелись. Не смей даже глазом
моргнуть. Приказываю: стой тут и не сходи с места ровным счетом три часа.
Губы Джона шевельнулись.

-- ДУГ...

-- Замри,-- приказал Дуглас.

Джон снова устремил взгляд на дальний край неба, но теперь он уже не
улыбался.

-- Мне надо идти,-- шепнул он.

-- Не шелохнись! Правил, что ли, не знаешь?

---- Никак не могу, мне пора домой,--сказал Джон.

Статуя ожила, опустила руки и повернула голову, чтобы посмотреть на
Дугласа. Они стояли и глядели друг на друга. Остальные мальчишки тоже
зашевелились и опустили затекшие руки.

-- Сыграем еще разок,-- сказал Джон.-- Только теперь водить буду я.
Разбегайтесь! Ребята побежали.

-- Замри!

Все замерли. Дуглас тоже.

-- Не шевелись. Ни на волос.

Он подошел к Дугласу и остановился рядом.

-- Понимаешь, иначе никак ничего не получится,-- сказал он.

Дуглас глядел вдаль, в предвечернее небо.

-- Еще три минуты всем застыть, как истуканам!-- сказал Джон.

Дуглас чувствовал, что Джон обходит его кругом, как Только что он сам
обходил Джона. Потом Джон сзади легонько стукнул его по плечу.

-- Ну, пока,-- сказал он.

Что-то зашуршало, и Дуглас, не оборачиваясь, понял, что позади уже
никого нет.

Где-то вдалеке прогудел паровоз.

Еще долгую минуту Дуглас стоял не шевелясь и ждал, чтобы утих топот
бегущих ног, а он все не утихал. Джон бежит прочь, а его слышно так громко,
словно он топчется на одном месте. Почему же он не удаляется?

И тут Дуглас понял -- да ведь это стучит его собственное сердце!

Стой! Он прижал руку к груди. Перестань! Не хочу я это слышать!

А потом он шел по лужайке среди остальных статуй и не знал, ожили ли и
они тоже. Казалось, они все еще не двигаются. Впрочем, он и сам только еле
передвигал ноги, а тело его совсем застыло и было холодное как камень.

Он уже поднялся на свое крыльцо, но вдруг обернулся и поглядел на
лужайку.

На ней никого не было. !(

Бац, бац, бац!-- точно затрещали выстрелы. Это хлопали одна за другой
входные двери по всей улице--последний закатный залп.

Самое лучшее -- статуи, подумал Дуглас. Только их и можно удержать у
себя на лужайке. Никогда не позволяй им двигаться. Стоит только раз
позволить--и тогда с ними уже не совладаешь.

И вдруг он вскинул сжатый кулак и яростно погрозил лужайкам, улице,
сгущающимся сумеркам. Он весь покраснел, глаза сверкали.

-- Джон!--крикнул он.--Эй, Джон! Ты мой враг, слышишь! Ты мне не друг!
Не приезжай, никогда не приезжай! Убирайся! Ты мне враг, слышишь! Вот ты
кто! Между нами все кончено, ты дрянь, вот и все, просто дрянь! Джон, ты
меня слышишь? Джон!

Точно фитиль привернули еще немного в огромной, яркой лампе за городом,
и небо еще чуть потемнело. Дуглас стоял на крыльце, рот его судорожно
дергался, лицо кривилось. Кулак все еще грозил дому напротив. Дуглас
поглядел на свою руку--она растаяла во тьме, и весь мир тоже растаял.

Дуглас поднимался в свою комнату в полнейшей темноте; он лишь
чувствовал свое лицо, но не видел ничего, даже собственных кулаков, и опять
и опять твердил себе:

"Я зол, как черт, я взбешен, я его ненавижу, я зол, как черт, я его
ненавижу!"

Через десять минут он медленно дошел в темноте до верхней площадки
лестницы.

* * *

-- Том,-- сказал Дуглас.--Обещай мне одну вещь, ладно?

-- Обещаю? А что это?

-- Конечно, ты мой брат, и, может, я другой раз на тебя злюсь, но ты
меня не оставляй, будь где-нибудь рядом, ладно?

-- Это как? Значит, мне можно ходить с тобой и с большими ребятами
гулять?

-- Ну... ясно... и это тоже. Я что хочу сказать: ты не уходи, не
исчезай, понял? Гляди, чтоб никакая машина тебя не переехала, и с
какой-нибудь скалы не свались.

-- Вот еще! Дурак я, что ли?

-- Тогда, на самый худой конец, если уж дело будет совсем плохо и оба
мы совсем состаримся -- ну, если когда-нибудь нам будет лет сорок или даже
сорок пять,-- мы можем владеть золотыми приисками где-нибудь на Западе.
Будем сидеть там, покуривать маисовый табак и отращивать бороды.

-- Бороды! Ух ты!

-- Вот я и говорю, болтайся где нибудь рядом и чтоб с тобой ничего не
стряслось.

-- Уж будь спокоен,-- ответил Том.

-- Да я в общем не за тебя беспокоюсь,-- пояснил Дуглас.--Я больше
насчет того, как бог управляет миром. Том задумался.

-- Ничего, Дуг,--сказал он наконец.--Он все-таки старается.

* * *

Она вышла из ванной, смазывая йодом палец,--она его сильно порезала,