Чтение 21–й страницы книги ~Пересечение Эйнштейна~

время я пытался смотреть на все сразу.

А это было фактически невозможно, даже если бы все вокруг было
неподвижным. Пока я смотрел на что-то одно, другое тут же исчезало из поля
зрения, и я толком ничего не успевал рассмотреть в этой бешеной суете
городской жизни.

Миллионы человеческих мелодий сливались в моих ушах в сплошной звон.
В деревне я видел лицо человека и знал, кто это - его мать, отца, работу,
как он ругается или смеется, какие выражения предпочитает, а каких
избегает. Здесь же: одно лицо зевает, другое жует, одно перепугано, другое
хохочет, на одном сияет любовь, а другое... - их тысячи, и ни одно из них
не видишь больше одного раза. И ты пытаешься уместить все это в своей
голове, начинаешь лихорадочно искать место для всех этих лиц, для этих
обрывков эмоций. Если вы побывали в Браннинге, а сами вообще-то живете в
деревне и собираетесь туда вернуться, то описать Браннинг вам поможет
такой словарик: реки мужчин, потоки женщин, буря голосов, ливень пальцев и
джунгли рук. Но это будет не совсем честно по отношению и к Браннингу и к
деревне.

Я ходил по улицам Браннинга, с болтающимся на боку замолкнувшим
мачете, глазел на пятиэтажные здания, пока не увидел двадцатипятиэтажные
дома. Я рассматривал их, пока не увидел дом с таким числом этажей, что не
смог их сосчитать; проносящиеся мимо люди задевали меня, толкали, и я
сбился на полпути (где-то на девяностом). Кто бы мог подумать, что
существуют дома такой высоты.

Попадались прекрасные широкие улицы, где над домами шелестела листва.
Встречались и такие улицы, где на тротуарах валялся мусор, и коробки домов
стояли вплотную, не оставляя пространства для движения воздуха, для людей.
Воздух стоял, и люди стояли. И то и другое было грязным.

На стенах попадались изорванные плакаты с Голубкой. Тут были и другие
плакаты. Я прошел мимо нескольких подростков, расталкивающих друг друга
локтями, чтобы получше рассмотреть плакат на заборе. Протиснулся между
ними.

Из вихря красок смотрели две женщины с идиотическими лицами. Надпись
гласила:

"ЭТИ ДВА БЛИЗНЕЦА НЕ ОДИНАКОВЫ"

Мальчики хихикали и подталкивали друг друга в бок. Очевидно, я
чего-то в этом не понимал. Я повернулся к одному из них.

- Не понимаю.

- Что? - на носу у подростка были веснушки, а вместо одной руки -
протез. Он почесал голову пластмассовыми пальцами. - Что ты имеешь в виду?

- Что смешного в этой картине?

Он недоверчиво посмотрел на меня и рассмеялся.

- Если они не одинаковы, - выпалил он, - то они разные; они
и_н_ы_е_!

И все мальчишки засмеялись. Их сдавленные смешки были недобрыми.

Я отошел от них. Я искал музыку, но ее нигде не было. Ты один, а все
эти тротуары и толпы не выносят твоих вопросов - вот, что такое
одиночество, Челка. Сжимая мачете, я шел через вечер, одинокий, как будто
совсем заблудился и потерялся в городе.

Ноты сонаты Кодали! Я завертелся на пятке. Здесь каменные плиты
тротуара были чистыми. На углах домов росли деревья. Здания стояли за
высокими каменными воротами. Мелодия продолжала звучать у меня в голове. Я
переводил взгляд от одних ворот к другим, пытаясь найти, откуда же она
идет. Нерешительно поднявшись по мраморным ступенькам, я постучал
рукояткой мачете по засову ворот.

Грохот разносился по всей улице, но я продолжал стучать.

В доме за воротами распахнулась обитая медными гвоздями дверь. Потом
щелкнул замок, и ворота со скрежетом раскрылись. Я зашагал к дому,
заглянул в темный дверной проем и вошел, ничего не различая со света.
Музыка продолжала звучать в моей голове.

Вскоре мои глаза привыкли к полутьме. Высоко над головой отсвечивало
окно. Над черным камином была мозаика, изображающая дракона.

- Чудик?

Но имею против тебя то, что ты оставил первую любовь

твою.

"Откровение Иоанна". Глава 2, стих 4

Меня беспокоит, что такой объект нельзя серьезно

рассматривать без того, чтобы не сосредоточиться на самой

его сути, которая лежит за пределами моих или чьих-нибудь

еще писательских способностей... Пытаться писать об этом

только в терминах моральных проблем - это превыше моих

сил. Моя главная надежда - изначально сформулировать суть

предмета, и мое невежество...

Джеймс Эйджи "Письмо отцу Флаю"

Где эта страна? Как туда попасть? Если иметь

врожденную склонность к философии, то туда попасть можно.

Плотин "Разум, Идея и Бытие"

За столом сидел Паук и, оторвавшись от чтения, смотрел на меня.

- Так и думал, что это ты.

В тени, за ним, я увидел книги. У Ла Страшной их было несколько
сотен. А у Паука книжные полки высились до потолка.

- Мне нужны... я зашел... за деньгами.

- Присаживайся. Я хочу поговорить с тобой.

- О чем? - спросил я. Нашим голосам отвечало эхо. Музыка почти
стихла. - Я продолжаю свой путь к Челке, еще нужно отыскать Кида.

Паук кивнул.

- Вот поэтому я и предлагаю тебе присесть.

Он нажал на кнопку, и перед столом, в конусе света с кружащимися
пылинками, неожиданно появился табурет. Я осторожно присел, поглаживая
мачете. Паук стал перебрасывать из руки в руку белый хрупкий череп
какого-то грызуна, как однажды перебрасывал из руки в руку рукоять бича.

- Что ты знаешь о мифологии?

- Я знаю только истории, которые рассказывала Ла Страшная, одна из
старейшин моей деревни. Она рассказывала их, когда мы были детьми,
некоторые истории - по несколько раз. Потом мы пересказывали мифы друг
другу, пока они не засели в нашей памяти.

- Повторяю, что ты знаешь о мифологии? Я не спрашиваю, какие легенды
ты знаешь и кто тебе их рассказывал. Я спрашиваю, откуда мы их знаем и для
чего используем?

- Я... не знаю. Когда я покидал деревню, Ла Страшная рассказала мне
миф об Орфее.

Паук отложил череп и наклонился вперед.

- Зачем?

- Я не... - потом я задумался. - Это был совет? - Я больше ничего не
мог придумать.

Паук спросил:

- Ла Страшная иная?

- Она... - в уме у меня пронесся грохочущий смех подростков у
плаката, я не понимал, над чем они смеялись и до сих пор чувствовал, как
горят мои уши. Я вспомнил Увальня, Маленького Джона, Ло Ястреба,
пытающихся развеять мою тоску по Челке, и Ла Страшную, ее попытку помочь
мне - да, она иная.

- Да, - признался я. - Она иная.

Паук кивнул и стал постукивать костяшками пальцев по столу.

- Ты понимаешь, Чудик, что такое иное?

- Я живу в мире, где многие обладают этим, а многие нет нет. В самом
себе я обнаружил исключительные способности несколько недель назад. Я
знаю, что мир движется к этому с каждым биением великого рока и великого
ролла. Но я не понимаю этого.

На вытянутом лице Паука появилась улыбка.

- В этом ты похож на остальных. Все вы знаете то, чего нет.

- Чего нет?

- Это не телепатия и не телекинез, хотя число таких феноменов растет,
как растет и иное. Чудик, Земля, мир, пятая планета от Солнца -
биологический род, странствующий на двух ногах по влажной земной коре -
все это изменяющееся. Это не одно и то же. Одни люди живут под солнцем и
допускают то, что мир изменяется, другие закрывают глаза, топают ногами,
затыкают уши и отрицают мир. Большинство обычно насмехается и тычет
пальцем в тех, кто имеет другие взгляды, кто думает и видит не так, как
все - это сейчас, и точно так же люди поступали на протяжении всей своей
истории. Мы унаследовали их заброшенный мир, и в нем происходит что-то
новое; мы даже не можем дать этому определение с помощью бедного
человеческого словаря. Ты должен принять это именно так: это
неопределенный процесс; ты вовлечен в него; это удивительное, страшное,
глубокое, и не поддающееся толкованию, непроницаемое для твоих попыток
разглядеть что-нибудь; и требует, чтобы ты путешествовал, определяет твои
остановки, задержки и отправные точки, может подгонять тебя с любовью и
ненавистью, даже искать смерти для Кида Смерти...

- ...или дает мне музыкальные способности, - закончил я за него. -
Что ты можешь еще рассказать мне, Паук?

- Если бы я мог тебе рассказать, или если бы ты мог понять что-нибудь