Чтение 21–й страницы книги ~Уолдо~

Он начал понимать, казалось ему, что случилось с магией. Магия была
неустойчивым законом анимистического мира; она постоянно отбрасывалась
развивающейся философией инвариантной причинности. Она уходила - до этого
нового порыва - и вместе с ней ее мир, за исключением захолустья
"суеверий". Естественно, ученые-экспериментаторы терпели неудачу, пытаясь
исследовать дома-призраки, аппортации и тому подобное. Их убеждения
предупреждали возникновение явлений.

Дальние джунгли Африки могли быть совершенно другими местами - когда
там не было поблизости ни одного белого человека! Странно ускользающие
законы магии все еще могли проявляться.

Может быть, эти рассуждения были несколько крайнего толка, тем не
менее, у них было одно преимущество, которого не имели ортодоксальные
концепции: они включали знахарство Грэмпса Шнайдера над де Кальбами. Любая
рабочая гипотеза, которая не могла описать Шнайдеровскую - и его
собственную - способность мыслью заставить работать де Кальбы, не стоила и
ломаного гроша. А эта стоила, и соответствовала заявлениям самого Грэмпса:
"Все сомнительно" и "Вещь может быть и не быть, и быть чем-то еще. Есть
много верных способов смотреть на одну и ту же вещь. Некоторые из них
хороши, а некоторые плохи."

Очень хорошо. Примем это. Обопремся на это. Мир меняется в
соответствии с тем, как на него смотреть. В этом случае, думал Уолдо, он
знал, как он хотел на него смотреть. Он отдает свой голос за порядок и
предсказуемость!

Он установит этот порядок. Он создаст свою собственную концепцию
Другого Мира в Космосе!

Хорошим началом было уверить Глизона в надежности обработанных по
Шнайдеру де Кальбов. Хорошо. Пусть так и будет. Они надежны. Они никогда
не выйдут из строя.

Он продолжал формулировать и прояснять в сознании собственную
концепцию Другого Мира. Он будет думать о нем столь же упорядоченно и
подобно этому пространству. Связь между двумя пространствами проходила
через нервную систему; кора головного мозга, таламус, спинной мозг и
прилагаемая нервная система тесно соприкасались с обоими пространствами.
Такая картина сочеталась с тем, что говорил ему Шнайдер и не противоречила
с известными ему явлениями.

Постой. Если нервная система лежит в обоих пространствах, то это
может вызывать относительно медленное распространение нервных импульсов по
сравнению с электромагнитными. Да! Если другой мир обладает константой "с"
относительно меньшей, чем этот мир, то это будет естественно следовать.

Он начал ощущать спокойную уверенность, что все так и было.

Было ли это просто рассуждение - или создание вселенной?

Возможно ему придется отказаться от мысленной картины Другого Мира,
по форме и размерам со страусиное яйцо, поскольку пространство с более
медленным распространением света не меньше, а больше, чем привычное
пространство. Нет... нет, подождите секунду, размер пространства не
зависел от его постоянной "с", но от его кривизны в понятиях его
постоянной "с". Поскольку "с" была скоростью, то размер зависел от
представления о времени - в данном случае времени как уровня энтропии.
Здесь крылась характеристика, которую можно было сравнивать у обоих
пространств - их энергия обмена; они влияли на энтропию друг друга. То,
которое более быстро скатывалось к уровню равной энтропии и было
"меньшим".

Ему не нужно было отбрасывать картину страусиного яйца - доброго
старого яйца! Другой Мир был замкнутым пространством с низким "с", высокой
энтропией, малым радиусом и уровнем энтропии близким к равновесию -
идеальный со всех позиций резервуар с энергией, готовой прорваться в это
пространство, когда он того захочет. Для его обитателей, если таковые
были, все могло происходить в сотнях миллионов световых лет, а для него
это было страусиное яйцо, переполненное энергией.

Он уже подумывал о путях проверки своей гипотезы. Если бы он с
помощью Шнайдера-де Кальба выкачал энергию с высочайшей доступной ему
скоростью, то скажется ли это на местном потенциале? Создаст ли это
градиент энтропии? Мог ли он сделать процесс обратимым, найдя способ
закачивать энергию в Другой Мир? Мог ли он установить в разных точках
разные уровни, и тем самым контролировать сползание к равной максимальной
энтропии.

Давала ли скорость распространения нервных импульсов ключ к скорости
света Другого Пространства? Мог ли этот ключ быть совмещен с
исследованиями энтропии и потенциала, что бы получить математическую
картину Другого Пространства, в его константах и эпохах?

Этим он и занялся. Его безграничные вольные размышления произвели
некоторый определенный положительный эффект; он разработал по крайней мере
одну линию наступления на Другой Мир; он изобрел рабочий принцип механизма
телескопа для слепого. Какой бы ни была истина, это была более чем истина,
это была полная серия новых истин. Это было самым сложным в этой серии
новых истин - истин, характеризующих законов, являющихся врожденными
свойствами Другого Мира, плюс новые истинные законы, происходящие от
взаимодействия характеристик Другого Пространства с Обычным пространством.
Неудивительно, что Рэмбью сказал, что все возможно! Возможным было, по
всей вероятности, все что угодно, в результате приложения и комбинации
всех трех наборов законов. Законов Нашего Пространства, законов Другого
Пространства и совместных законов Обоих Пространств.

Но прежде, чем теоретики смогли бы взяться за дело, совершенно
необходимы были новые данные. Уолдо не был теоретиком, как он лицемерно
полагал, считая теорию непрактичной, ненужной и отнимающей время от его
инженерно-консультативной работы. Пусть этим занимаются бесшерстые
обезьяны.

Но инженер-консультант должен был узнать одну вещь: будет ли
Шнайдер-де Кальб работать бесперебойно, как гарантировал? Если это не так,
то что нужно было сделать, чтобы обеспечить их продолжительную работу?

Наиболее сложной и наиболее интересной стороной исследования было
изучение нервной системы в связи с Другим Пространством. Ни
электромагнитные инструменты, ни нейрохирургия не были достаточно
совершенны, что бы провести точную работу на том уровне, который он хотел
исследовать.

Но у него были уолдики.

У самых маленьких уолдиков, которыми он прежде пользовался, ширина
ладони составляла примерно полдюйма - с соответствующими видеокамерами,
конечно. Они были слишком велики для его цели. Он мечтал манипулировать
живой нервной тканью, изучать ее сопротивление и характеристики изнутри.

С помощью маленьких уолдиков он сделал еще меньше.

Последней стадией были крохотные металлические цветки, едва
достигавшие в поперечнике восьмой части дюйма. Пружины в их стержнях, или
предплечьях, служившие как псевдомышцы, едва можно было разглядеть
невооруженным глазом - но тогда он пользовался телекамерами.

Его конечный набор уолдиков, используемых для нервной и мозговой
хирургии различались на последовательных стадиях от механических рук почти
в натуральную величину до тех сказочных пальчиков, способных
манипулировать не видимыми глазом вещами. Все они были объединены в
обойму, чтобы работать в одном месте. Уолдо управлял ими всеми с одной
первичной пары, он мог переключаться с одной пары на другую не снимая
перчаток. Тот же импульс, который переключал пару уолдиков, автоматически
изменял охват камеры, чтобы увеличить или уменьшить увеличение, чтобы
Уолдо всегда видел перед собой в стереоэкране образ своих вторых рук в
привычном размере.

Каждый размер уолдиков владел своим хирургическим инструментом и
своим электрооборудованием.

Такой хирургии никто никогда не видывал, но немного подумав, уолдо
решил, что никто не говорил ему, что это неслыханно.

Он установил, к своему удовлетворению, механизм посредством которого
коротковолновая радиация вызывала ухудшение физического состояния
человека. Зазоры древовидных структур служили как бы точками утечки.
Нервные импульсы иногда не преодолевали их, исчезали - куда? В Другое
Пространство, он был уверен в этом. Такая утечка казалась более легким
путем распространения, стоком, из-за которого состояние жертвы становилось
все хуже. Моторные функции полностью не утрачивались, поскольку оба пути
распространения сохранялись, но эффективность падала. Это напоминало ему
металлическую электросеть с частичным заземлением.

Несчастная кошка, погибшая при экспериментах, дала ему основную массу
информации. Котенок был рожден и выращен без воздействия радиации.
Подвергнув его большой дозе облучения, он добился почти столь же острой
миастении, что и его собственная - при этом в мельчайших деталях изучай
все происходившее в нервных тканях.

Он даже расчувствовался, когда тот помер.

И все же, если Грэмпс Шнайдер был прав, то человеку не было нужды
разрушать себя радиацией. Если бы они сообразили посмотреть на это с
нужной стороны, то радиация на них бы не действовала; они могли бы даже
брать энергию из Другого Мира.

Именно это и рекомендовал ему сделать Грэмпс Шнайдер.

Именно это и рекомендовал ему сделать Грэмпс Шнайдер!

Грэмпс Шнайдер говорил ему, что он не должен быть слабым!

Что он мог бы быть сильным...

Сильным!

СИЛЬНЫМ!

Он никогда не думал об этом. Он проигнорировал, отбросил, как
ненужную, незначительную дружескую помощь Шнайдера его совет о преодолении
слабости, отличавшей его от бесшерстых обезьян, которую он считал базовым
безусловным фактором. Он принял ее как укоренившийся и не вызывающий