мучиться от беспокойства!
сидел в своем кабинете, до предела усталый, несмотря на ранний час. Чтобы
оградить себя хотя бы от взглядов низших служащих, он велел курьеру никого
к нему не впускать, так как он занят серьезной работой. Но вместо того,
чтобы приняться за дело, он беспокойно ерзал в кресле, медленно передвигая
предметы на столе, а потом помимо воли опустил вытянутую руку на стол,
склонил голову и застыл в неподвижности.
лучше ли было бы составить оправдательную записку и подать ее в суд. В ней
он хотел дать краткую автобиографию и сопроводить каждое сколько-нибудь
выдающееся событие своей жизни пояснением - на каком основании он поступал
именно так, а не иначе, одобряет ли он или осуждает этот поступок со своей
теперешней точки зрения и чем он может его объяснить. Преимущества такой
оправдательной записки перед обычной защитой, какую сможет вести и без
того далеко не безупречный адвокат, были несомненны. К тому же К. и не
знал, что предпринимает адвокат: ничего особенного он, во всяком случае,
не делал, вот уже больше месяца он не вызывал его к себе, да и все
предыдущие их переговоры не создали у К. впечатления, будто этот человек
способен чего-то добиться для него. Прежде всего, адвокат почти ни о чем
его не расспрашивал. А ведь вопросов должно было возникнуть немало.
Главное - поставить вопросы. У К. было такое ощущение, что он и сам мог бы
задать множество насущных вопросов. А этот адвокат, вместо того чтобы
спрашивать, либо что-нибудь рассказывал сам, либо молча сидел против К.,
перегнувшись через стол, очевидно по недостатку слуха, теребил бороду,
глубоко запуская в нее пальцы, и глядел на ковер - возможно, даже прямо на
то место, где в тот раз К. лежал с Лени. Время от времени он читал К.
всякие пустячные наставления, словно малолетнему ребенку. За эти
бесполезные и к тому же прескучные разговоры К. твердо решил не платить ни
гроша при окончательном расчете. А потом адвокат, очевидно считая, что К.
уже достаточно смирился, снова начинал его понемножку подбадривать. Судя
по его рассказам, он уже выиграл не один такой процесс - многие из них
хоть и были не так серьезны по существу, как этот, но на первый взгляд
казались куда безнадежнее. Отчеты об этих процессах лежат у него тут, в
ящике, - при этом он постукивал по одному из ящиков стола, - но показать
эти записи он, к сожалению, не может, так как это служебная тайна. Однако
большой опыт, приобретенный им в ходе этих процессов, безусловно, пойдет
на пользу К. Разумеется, он уже начал работать, и первое ходатайство уже
почти готово. Оно чрезвычайно важно, так как первое впечатление, которое
производит защита, влияет на ход всего судопроизводства. К сожалению, - и
об этом он должен предупредить К., - иногда случается так, что первые
жалобы суд вообще не рассматривает. Их просто подшивают к делу и заявляют,
что предварительные допросы, а также наблюдение за обвиняемым гораздо
важнее. А если проситель настаивает, то ему говорят, что перед
окончательным решением суда, когда будут собраны все материалы, включая,
разумеется, и все документы, первое ходатайство защиты тоже будет
рассмотрено. К сожалению, и это может оказаться не так, потому что первую
жалобу обычно куда-то закладывают или даже совсем теряют, а если она и
сохраняется, то, по дошедшим до адвоката слухам, ее все равно никто,
по-видимому, не читает. Все это достойно сожаления, но отчасти может быть
и оправдано. К. должен принять во внимание, что все разбирательство
ведется негласно; конечно, если суд найдет нужным, оно ведется гласно, но
обычно закон гласности не предписывает. Вследствие этого все судебные
документы, особенно обвинительный акт, ни обвиняемому, ни его защитнику
недоступны, так что в общем они либо совсем не знают, либо знают очень
смутно, насчет чего именно направлять первое ходатайство, поэтому в нем
только случайно может содержаться что-нибудь, имеющее значение для дела. А
по-настоящему точные и доказательные ходатайства можно выработать только
позже, когда по ходу следствия и допросов обвиняемого можно будет яснее
увидеть отдельные пункты обвинения и их обоснование или хотя бы построить
какие-то догадки. Вести при таких условиях защиту, конечно, весьма
невыгодно и затруднительно. Но и это делается намеренно. Дело в том, что
суд, собственно говоря, защиту не допускает, а только терпит ее, и даже
вопрос о том, возможно ли истолковать соответствующую статью закона в духе
такой терпимости, тоже является спорным. Потому-то, строго говоря, нет
признанных судом адвокатов, а все выступающие перед этим судом в качестве
защитников, в сущности, являются подпольными адвокатами. Разумеется, это
очень унижает все сословие, и когда К. в следующий раз попадет в
канцелярию суда, он для ознакомления с этой стороной вопроса может
осмотреть адвокатскую комнату. Можно предположить, что его в высшей
степени напугает общество, которое там собирается. Уже одно то, что им
предоставлена тесная, низкая комната, говорит о презрении, какое суд
питает к этим людям. Освещается помещение только через небольшой люк,
расположенный на такой высоте, что если хочешь выглянуть, то тебе в нос не
только сразу ударяет дым, но и прямо в лицо летит сажа из камина,
расположенного тут же; нет, надо еще найти кого-нибудь из коллег, кто
подставил бы тебе спину. А в полу этой комнаты - и это еще один пример
того, в каком виде она содержится, - в полу уже больше года как появилась
дыра, не такая большая, чтобы туда мог провалиться человек, но достаточно
широкая, чтобы туда попасть всей ногой. Эта адвокатская комната
расположена на втором чердаке; значит, если чья-нибудь нога попадает в эту
дыру, она свисает вниз и болтается над первым чердаком, над тем самым
проходом, где сидят в ожидании клиенты.
считают, мягко говоря, позорным. Жалобы по начальству никаких результатов
не дают, однако адвокатам строжайше запрещено делать какой-либо ремонт
помещения за свой счет. Впрочем, и это отношение к адвокатам вполне
обосновано. Защиту вообще хотят, насколько возможно, отстранить, вся
ставка делается на самого обвиняемого. Точка зрения, в сущности неплохая,
но было бы чрезвычайно ошибочным делать вывод, что в этом суде адвокаты
обвиняемым не нужны. Напротив, ни в каком другом суде нет такой
настоятельной необходимости в адвокатах. Дело в том, что все
судопроизводство является тайной не только для общественности, но и для
самого обвиняемого. Разумеется, только в тех пределах, в каких это
возможно, но возможности тут неограниченные. Ведь и обвиняемый не имеет
доступа к судебным материалам, а делать выводы об этих материалах на
основании допросов весьма затруднительно, особенно для самого обвиняемого,
который к тому же растерян и обеспокоен всякими другими отвлекающими его
неприятностями. Вот тут-то и вмешивается защита. Вообще-то защитников на
допросы не допускают, поэтому им надо сразу после защиты, по возможности
прямо у дверей кабинета следователя, выпытать у обвиняемого, о чем его
допрашивали, и из этих, часто уже весьма путаных, показаний отобрать все,
что может быть полезно для защиты. Но и это не самое главное, потому что
таким путем можно узнать очень мало, хотя и тут, как везде, человек
дельный, конечно, узнает больше других. Но самым важным остаются личные
связи адвоката, в них-то и кроется основная ценность защиты. Разумеется,
К. уже по собственному опыту убедился, что организация судебного аппарата
на низших ступенях не вполне совершенна, что там много нерадивых и
продажных чиновников, из-за чего в строго замкнутой системе суда
появляются бреши. В них-то по большей части и протискиваются всякие
адвокаты, тут идет и подслушивание и подкуп, а бывали, по крайней мере в
прежние времена, и похищения судебных актов. Не приходится отрицать, что
этими способами на время достигались иногда поразительно благоприятные для
подсудимого результаты, и мелкие адвокатишки обычно бахвалятся этим,
привлекая новую клиентуру, но на дальнейший ход процесса все это никак не
влияет или даже влияет плохо. По-настоящему ценными являются только
честные личные знакомства, главным образом с высшими чиновниками; конечно,
речь идет хоть и о высших чиновниках, но низшей категории. Только так и
можно повлиять на ход процесса - сначала исподволь, а потом все более и
более заметно. Но это доступно лишь немногим адвокатам, и тут К. повезло:
выбор он сделал правильный. Пожалуй, только у двух-трех адвокатов есть
такие связи, как у него, у доктора Гульда. Таким, как он, разумеется, нет
дела до той компании из адвокатской комнаты, никакого отношения к ним он
не имеет. Тем тесней его связи с судейскими чиновниками. Ему, доктору
Гульду, вовсе и не нужно ходить в суд, околачиваться у дверей следственных
органов, ждать случайного появления чиновников и, в зависимости от их
настроения, добиваться успеха, почти всегда только кажущегося, а иногда и
ничего не добиться. Нет - К. сам это видел, - чиновники, и даже весьма
высокого ранга, сами приходят сюда, охотно делятся сведениями либо
открыто, либо так, что легко можно догадаться, обсуждают следующие этапы
процесса; более того, в отдельных случаях они даже дают себя переубедить и
охотно становятся на вашу точку зрения. Правда, именно в этом им особенно
доверять не следует - даже если они определенно высказывают благоприятные
для защиты намерения, - ибо вполне возможно, что отсюда они отправятся
прямо в канцелярию и к следующему же заседанию продиктуют прямо
противоположное заключение для обвиняемого, гораздо более суровое, чем то
первоначальное заключение, от которого они, по их утверждению, отказались
начисто. Против этого, конечно, обороняться трудно, ведь то, что сказано с
глазу на глаз, так и остается сказанным с глазу на глаз и открыто
обсуждаться не может, даже если бы защита не стремилась сохранить
благорасположение данного лица. С другой же стороны, вполне правильно, что
эти лица связываются с защитой - разумеется, только с защитой
компетентной, и делают они это отнюдь не из одного человеколюбия или
дружественных чувств, а отчасти и ради собственной выгоды. Тут-то и
ощущается недостаток судебного устройства, которое с самого начала
Русанов Владислав
Верещагин Олег
Ильин Андрей
Лукин Евгений
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий