ступнями. На обратном пути Роланд оглянулся только один раз. У виселицы
собрались тысячи птиц. Значит, хлеб (мальчик понял это лишь смутно) был не
более чем символом.
понравилось. Честно.
заинтересовало. Он подумал, что, вероятно, способен понять Катберта.
времени Роланд уже был стрелком. Его отец лежал в земле, сам он стал
убийцей родной матери - а мир сдвинулся с места.
позвонок. Они провели в предгорье уже два дня, и, хотя бурдюки с водой
снова почти опустели, теперь это не имело значения. Скоро воды у них будет
сколько душе угодно.
за зеленую равнину, поднимавшуюся к голым сверкающим утесам и ущельям... и
выше, прямо на заснеженные вершины.
постоянство, она могла бы быть одной из пылинок, беспрестанно плясавших у
него перед глазами) предстал стрелку человек в черном, неумолимо
двигавшийся вверх по склонам - ничтожно малая муха на необъятной гранитной
стене.
не испытал ничего, кроме предчувствия беды.
и рассуждать.
когда-то давно... Идем, мальчик.
сбегали из-под ног в пустыню, которая струилась позади, превращаясь в
плоский противень без конца и края. В вышине над ними все дальше, дальше,
дальше продвигался человек в черном. Казалось, он перепрыгивает
невероятные пропасти, взбирается на отвесные кручи. Раз или два он
исчезал, но неизменно показывался снова, и лишь лиловый занавес сумерек
отрезал его от путников. Когда они устраивались на вечерний привал,
мальчик почти не разговаривал, и стрелок подивился, уж не понял ли
парнишка то, что ему чутье подсказывало уже давно. В мыслях возникло лицо
Катберта - разгоряченное, испуганное, возбужденное. Хлебные крошки. Птицы.
Так оно и кончается, подумал он. Всякий раз вот так. И странствия с
походами, и дороги, бесконечно уводящие вдаль - все обрывается на одном и
том же месте: лобном.
крошечного костерка было невинным и очень юным. Стрелок укрыл его попоной
и тоже лег спать, свернувшись клубком.
окутавшей путников на склоне дня подобно пелене колодезной воды. Это
случилось, когда они с Джейком достигли поросшего травой, почти ровного
оазиса, расположенного над беспорядочно разбросанными холмами первой
возвышенности предгорья. Даже внизу, на неудобье, по которому они тащились
с трудом, отвоевывая у убийственного солнца каждый фут, было слышно, как в
вечной зелени ивовых рощ соблазнительно потирают лапку о лапку сверчки.
Стрелок сохранял невозмутимость в мыслях, а мальчик поддерживал по крайней
мере притворную видимость спокойствия, и это наполняло стрелка гордостью,
но скрыть исступление Джейку не удавалось - оно светилось в его глазах,
белых и остановившихся, как у почуявшей воду лошади, которую от того,
чтобы понести, удерживает лишь непрочная цепочка разума ее господина; у
лошади, дошедшей до той кондиции, когда ее может сдержать исключительно
понимание, не шпоры. До чего сильно Джейку хочется пить, стрелок мог
определить по безумию, какое порождала песенка сверчков в его собственном
теле. Руки так и искали камень - оцарапаться, а колени точно умоляли,
чтобы их вспороли крохотные, но глубокие, сводящие с ума солоноватые
порезы.
налившись лихорадочной краснотой опухоли, оно упрямо светило в ножевую
рану меж далеких холмов слева, ослепляя, превращая каждую слезинку пота в
кристаллик боли.
земле там, куда с отвратительной живостью и энергией добирались последние
ручейки талых вод. Подальше и повыше - ведьмина трава, редкая, потом
зеленая и пышная... а еще дальше - первый сладкий запах настоящей травы:
она росла вперемешку с тимофеевкой под сенью первых карликовых пихт. В
этой тени стрелок заметил местечко, где шевелилось что-то бурое. Он
выхватил револьвер. Не успел Джейк изумленно вскрикнуть, как стрелок
выстрелил и подшиб кролика. Мгновение спустя револьвер снова оказался в
кобуре.
джунгли ивняка, потрясающие после выжженного бесплодия бесконечного
спекшегося песка. Там, должно быть, тек ручей, возможно, даже несколько,
и, наверное, было еще прохладнее, но стрелок предпочитал оставаться на
открытом месте. Мальчик выложился до последнего шага, и кроме того, в
более густом сумраке рощи могли водиться нетопыри-кровососы. Каким бы
глубоким ни был сон мальчика, летучие мыши могли нарушить его, а окажись
они вампирами, ни парнишка, ни стрелок не проснулись бы... по крайней
мере, в этом мире.
Какая-то женщина.
пружинистом стебле чубчика умывался крупный богомол. Стрелок разложил
костер и отправился за водой.
смущали. Однако стрелок отыскал ручей, который охраняло великое множество
лягушек и пискунов, наполнил бурдюк... и замер. Звуки, которыми была полна
ночь, пробуждали тревожную чувственность, какую не удавалось вызвать из
глубин даже Элли, женщине, с которой он ложился в постель в Талле. В конце
концов, родственная связь между чувственностью и занятиями любовью крайне
тонка и незначительна. Он отнес свои ощущения на счет неожиданной,
ошеломляющей перемены обстановки. Мягкость мрака казалась почти
нездоровой.
кролика. Из смешанного с остатками консервов зверька получилось
превосходное рагу. Разбудив Джейка, он некоторое время смотрел, как
мальчик ест - из последних сил, но жадно, - а потом сказал:
черном никуда от них не денется... но радости в таком знании было мало.
подивившись собственной расточительности в отношении воды), а когда
обернулся, Джейк уже снова уснул. Стрелок ощутил в груди теперь уже
знакомые толчки, которые мог отождествить только с Катбертом. Катберт был
ровесником Роланда, но казалось, что он настолько моложе...
костер и пригляделся: ясное желтое пламя, такое чистое по сравнению с тем,
как горела бес-трава, такое непохожее. Воздух был на удивление прохладным,
и стрелок улегся спиной к огню. Из уходившей в горы глубокой расселины
доносилось хриплое, незатихающее ворчание грома. Он уснул. И увидел сон.
шею охватывал громадный ржавый железный ошейник), а она умирала. Даже
сквозь густой смрад, валивший от костра, Роланд чуял мрак темницы и видел
цвет собственного безумия. Сьюзан, прелестная девушка у окна, дочь
гуртовщика лошадей. Она обугливалась в огне, ее кожа с треском лопалась.
шею; стрелок услышал прерывистые сдавленные звуки - они шли из его
Сертаков Виталий
Пехов Алексей
Володихин Дмитрий
Корнев Павел
Самойлова Елена
Круз Андрей