внезапно озарившей меня смутной догадки, затем вернулся, чтобы сравнить
номер на двери с тем, который значился на моей карточке. Номер, как я уже
говорил, был нацарапан очень неразборчиво: вторая цифра, восьмерка, на
самом деле могла быть и тройкой. В таком случае мне следовало направиться
в комнату три тысячи триста восемьдесят три. И тут же я отметил странность
своей реакции - тот факт, что я ошибся, неверно прочитав номер, принес мне
неожиданное облегчение. Сначала я не догадывался, почему, но потом все
встало на свое место. Все, что я делал до сих пор, только с виду было
результатом случайностей: действуя будто бы по собственной воле, я
поступал на самом деле так, как того от меня ожидали. Визит же в архив,
однако, не укладывался в рамки этого всеобъемлющего по отношению к моим
действиям плана, и хотя я совершил при этом ошибку, вину за нее я приписал
Зданию.
отношению ко мне был совершен недосмотр, типично человеческая промашка, а
значит, вопреки всему, в окружавшем меня мире действует фактор
несовершенства, который допускает все же существование тайны и свободы.
следовало объясниться. Если я, предмет проверки, не был совершенством, то
и судебный следователь им тоже не был. В полной уверенности, что мы оба
еще посмеемся над этим недоразумением, я прибавил шагу и направился на
третий этаж.
количеству телефонов на столах, была секретариатом высокопоставленной
особы. Я прошел прямо к обитой кожей двери, но ручки у нее не было. Я в
растерянности остановился перед ней, и секретарша спросила меня, что я
хочу. Моих довольно путаных объяснений - правду я говорить не хотел - она
словно бы не слышала.
записала меня на прием и назначила время явки, но она и в этом мне
отказала, сославшись на какое-то распоряжение. Я должен был предварительно
изложить дело письменно, в служебном порядке, то есть через начальника
моего Отдела. Я повысил голос, ссылаясь на важность моей миссии, на
необходимость разговора с глазу на глаз, но она вообще перестала обращать
на меня внимание, полностью поглощенная телефонами. Она бросала в микрофон
по три-четыре лаконичных слова, нажимала на кнопки, переключала линии и
лишь в паузах, перед тем, как снять очередную трубку, скользила по мне
почти невидящим взглядом, под которым я постепенно как бы перестал
существовать, стал словно бы одним из предметов обстановки.
же и они не произвели ни малейшего впечатления, я раскрыл папку и
продемонстрировал ее содержимое, обнажив перед ней секретный план Здания и
замысел диверсионной операции. С таким же успехом я мог показывать ей
старые газеты.
за рамки ее компетенции. Меня уже била дрожь, я, почти не владея собой,
извергал из себя все более страшные вещи. Я рассказал ей о бледном шпионе
и сейфе, о моем узурпаторстве, в результате которого покончил
самоубийством старичок и капитан, а когда даже самые жестокие события не
произвели на нее никакого впечатления, я стал лгать, обвиняя себя в
государственной измене, и это только ради того, чтобы она меня допустила.
Я был готов на самое крайнее, на скандальный арест, на окончательный
позор. Я пытался провоцировать ее криками, она же с каменным равнодушием
то и дело переключала телефон, и лишь изредка локтем руки, державшей
трубку, либо прядкой волос низко опущенной головы отмахивалась от моих
слов, словно от докучливого насекомого. Я так и не смог от нее ничего
добиться и, обливаясь потом, выжатый, как лимон, бессильно опустился на
стул в углу. Не знаю, заметила ли она это. Как бы там ни было, я решил
оставаться на этом месте и ждать, кто бы ни скрывался за обитой кожей
дверью: следователь, обвинитель или кто-либо другой. Должен ведь он рано
или поздно оттуда выйти. Я рассчитывал дождаться этого момента и подойти к
нему, а пока, чтобы скоротать время, попытался просмотреть принесенную
книгу и рукопись. По правде говоря, я получил лишь очень смутное
представление об их содержании - в такой растерянности и сильном
расстройстве находился мой ум.
относительно видения ангелов, учебник же астрономии делился на
многочисленные малопонятные параграфы. Говорилось там что-то о камуфляже
галактик, об укрытии их внутри темных туманностей, о выведении звезд из
состава созвездий, о подстановке и порче планет, о космогонических
диверсиях, но из содержания этих разделов я не могу вспомнить ни единого
слова, хотя листал эту книгу исступленно, вчитывался, ничего не понимая, и
десятки раз возвращался к началу.
оказывало на меня действие все более гнетущего кошмара, гораздо худшего,
чем казнь, которую до этого рисовало мне мое воображение. С пересохшим
горлом, сгорбленный, обессиленный, я не раз срывался с места и слабым,
охрипшим голосом, слегка заикаясь, просил секретаршу хоть о какой-нибудь
информации - не может ли она сообщить мне часы работы своего шефа, или в
какое время он отправляется обедать, или - это было уже отступление по
всем фронтам - где работает какой-нибудь еще следственный орган или
прокуратура, или иной какой-либо правовой уполномоченный, но она, как и
прежде занятая телефонами, переключением каналов, записью цифр и
расстановкой галочек на полях больших, с отпечатанным текстом листов,
повторяла одно и тоже: мне следовало бы обратиться в справочную. Наконец я
спросил, где же находится эта справочная, и она сообщила мне номер
комнаты, 1593, прикрывая при этом рукой микрофон, в который как раз в этот
момент что-то объясняла. Я собрал все свои бумаги, папку, книжку и вышел
несолоно хлебавши, пытаясь по дороге хоть в какой-то степени обрести
спокойствие и уверенность, которые с утра у меня еще были, но теперь об
этом не могло быть даже и речи. Бросив взгляд на часы - они показывали
относительное время, ибо я так и не смог привести их в соответствие с
какими-нибудь другими, и, кстати, мне ни разу не попалось в Здании
какого-либо календаря, так что я совершенно потерял счет дням, - я
убедился, что провел в секретариате без малого четыре часа.
попытался искать указанную секретаршей дверь на следующем этаже, но там
нумерация начиналась с двойки. Я заходил в различные комнаты с табличками
"Секретно", "Совершенно секретно", "Сверхсекретно", "Командование", затем
поднялся на пятый этаж и попытался отыскать те двери, которые привели меня
в самом начале к командующему, но либо сменили таблички, либо он
располагался теперь где-то в другом месте, поскольку я не обнаружил ни
следа того, что было раньше.
голода - с тех пор, как побывал в столовой, я ничего не ел - я бродил по
коридорам, ощущая покалывание отросшей на лице щетины. Наконец я стал
спрашивать о злополучной комнате даже лифтеров.
мне, что эта комната "вне списка" и туда сначала нужно позвонить по
телефону.
воспользоваться телефонами во временно пустовавших комнатах, но номера
справочной были заняты) движение в коридорах значительно возросло.
Служащие группами спускались на лифтах в столовую. Я отправился туда вслед
за ними, не столько даже влекомый голодом, сколько из-за того, что помимо
воли был втянут в толчею у одного из лифтов. Еду - клецки с маком,
разварившиеся и обильно политые маслом, чего я не переношу - я постарался
проглотить побыстрее, не будучи уверен, обед это или ужин.
меня бродяжничества. Уже давно меня так и тянуло пойти к Эрмсу, но я все
время это откладывал - если и он меня подведет, тогда мне не останется
совсем ничего. Выходя из столовой, с жирными губами и холодным потом,
выступившим на лбу после внезапного наполнения желудка, я думал о том, что
никто почему-то не хотел принимать мои признания и самообвинения.
Вообще-то это меня не удивляло. Меня уже ничто не удивляло. Мне хотелось
спать, и я стал как-то ко всему равнодушен. Потому я поднялся наверх, в
мою ванную комнату, проверил, пуста ли она, постелил себе рядом с ванной,
под голову положил свежее полотенце и попытался заснуть.
боялся, и все, причем до такой степени, что начал снова потеть. Каменный
пол холодил мое тело, я переворачивался с боку на бок и, наконец, встал.
Тело ломило. Я сел на край ванной и попытался думать обо всем, что было и
что меня еще ждет. Папка, книга и истрепанный манускрипт с рекомендациями
относительно видения ангелов лежали тут же, возле моей ноги. Я мог все это
пнуть, но не сделал этого, а лишь продолжал думать, и чем более усиленно я
занимался этим, тем более явной становилась пустота моих размышлений. Я
вставал, ходил по ванной, пускал воду из кранов, закручивал их,
исследовал, когда их откручивание вызывает завывание труб, корчил гримасы
перед зеркалом и даже как-то раз всплакнул. Потом я снова сел на ванну, и,
подперев голову руками, сидел так некоторое время.
Ошибка в прочтении номера тоже вполне могла быть предусмотрена.
Пропыленный архивный служитель чуть ли не сразу повел меня в раздел пыток.
теперь все более искусственными, притворными, фальшивыми. Почему он так
подчеркивал устарелость физических мук? Просто так? А пытка ожиданием -
разве он не упоминал о такой?
Маккефри Энн
Конюшевский Владислав
Гюго Виктор
Семенова Мария
Шилова Юлия
Глуховский Дмитрий