проливом, то трудно понять, почему гораздо менее трудоемкие проекты
отвергаются у нас как бредни мечтателей, безосновательно верящих, будто
работы окупятся уже через несколько лет после того, как поезда пойдут
прямо на Манхэттен.
Вагоны явно попали к нам, когда их списали с конфедеративных или
британских линий - "как на подбор", они разваливались все. С ощутимым
негодованием изношенные локомотивы волокли их по вихляющим рельсам
горбатого полотна. Пассажиры первого класса восседали на потертых плюшевых
или засаленных набитых соломой сиденьях; второй класс стоял в проходах и
тамбурах, третий путешествовал на крышах - при обычных для наших поездов
небольших скоростях это было вполне безопасно, если успевать хвататься за
что-нибудь в моменты внезапных поворотов или толчков.
свои исключительные права на тот или иной участок пути, что пассажир
никогда не успевал привыкнуть к своему месту - то и дело приходилось
хватать пожитки и галопом нестись к согласованному поезду, который мог,
конечно, стоять на том же пути или хотя бы в том же самом прокопченном
депо, но гораздо чаще оказывался где-нибудь на расстоянии мили. Да и слово
"согласованный", по большей части, звучало издевкой, поскольку, согласно
многим расписаниям, отправление на несколько минут предшествовало прибытию
- а это вело к задержке иногда на один час, иногда на двенадцать.
состоянии были хоть как-то умерить мое лихорадочное волнение. "Бесплодный"
и "тщетный" - вот единственные слова, которые они навевали. За последние
шесть лет я совсем забыл, как неприглядны городишки и деревни с их
построенными на скорую руку, тяп-ляп, большими и малыми зданиями, когда их
захлестывает общая волна равнодушия, и они даже не пытаются, хотя бы для
виду, оживить себя новым тяп-ляп. Я забыл, как плесневеют арендованные
фермы, как пустые магазины безнадежно пытаются выглядеть процветающими,
декорируя грязные витрины товарами, которые никто никогда не купит; забыл,
как напускают на себя вид создателей чего-то очень ценного фабрики,
крохотные настолько, что вряд ли могут вообще что-то производить.
этот город с его активностью и практичностью. Местность, по которой
проходила дорога, между полями и пастбищами, поодаль от центральных улиц
городишек, должна была бы стать индустриальным сердцем энергичной, сильной
страны. Вместо этого - истлевшие возможности, зачахнувшие замыслы,
разруха, нищета.
сразу напомнил мне об окровавленных, перебинтованных храбрецах генерала
Мида; как во сне брели они на север без помощи, без надежды после триумфа
конфедератов под Геттисбергом, и мечтали теперь лишь об одном: ускользнуть
от преследующей их по пятам кавалерии Джеба Стюарта (*30). Каждый клочок
земли здесь нес на себе бремя памяти о тех днях.
правде сказать, когда я сошел с поезда, то был так взволнован близостью
Хаггерсхэйвена, что города толком не рассмотрел. Я спросил дорогу, и
угрюмость, с которой мне ответили, сразу подтвердила слова Барбары о
враждебности местных жителей. Если верить тому, что мне сказали, пройти
нужно было миль десять.
Энфандене и мисс Хаггеруэллс, пытаясь представить себе ее отца и живущих в
Приюте людей, и в тысячный раз выстраивая цепочку доказывающих
целесообразность моего приема аргументов на случай столкновения с
пренебрежительной, злокозненной экзаменовкой. Солнце начала октября резко
высвечивало красные и желтые листья дубов и кленов; я знал, что скоро
похолодает, но от быстрой ходьбы мне пока было тепло. Я рассчитывал успеть
в Приют до того, как его начальство отойдет ко сну.
моих родных местах: глубокие, разъезженные колеи, ухабы, неожиданные
рытвины. По обе стороны за изгородями из камня или жердей тянулись поля;
кукурузу уже убрали, и торчали лишь стебли цвета тусклой латуни, да
кое-где между ними - медно-рыжие тыквы пепо. Но даже сами изгороди были в
ужасном состоянии; а перед чиненными-перечиненными деревянными мостиками
через ручьи стояли предупреждающие таблички: "Опасно. Переходя, вы
рискуете."
мимо своих лошаденок и кидал на меня неприязненные взгляды - вместо того,
чтобы, скажем, предложить мне сесть с собой рядом; то меня обгонял всадник
на элегантной гнедой, осторожно выбиравшей дорогу среди рытвин; то я
обгонял несколько бродяг: каждый - сам по себе, каждый ежесекундно готов к
тому, что на него нападут, и ежесекундно готов напасть сам. Состояние
мостов объясняло полное отсутствие минибилей. Однако уже в сумерках мимо
меня гордо прокатила закрытая карета, с кучером и лакеем на козлах; на
вершине холма, вверх по склону которого я тащился, она как бы на миг
замерла, четко выделяясь на фоне неба, и перевалила на ту сторону.
вспомнив детство и кузницу отца, непроизвольно представил, как кучер
натянул вожжи, осаживая лошадей на спуске, а лакея по инерции чуть кинуло
вперед. Поэтому, когда я услышал крик, а затем женские вопли, то поначалу
решил, что карета перевернулась на предательском спуске или поломала ось -
в общем, потерпела какую-то аварию.
тогда, когда раздались выстрелы - сначала один, прозвучавший так, словно
гавкнула собака; затем спустили целую свору.
увидеть было трудно. Сумерки уже начали свои фокусы, скрадывая очертания
одних предметов, напрочь растворяя другие. Но то, что происходило в лощине
внизу, никакие сумерки не могли превратить во что-нибудь иное, мирное:
четверо всадников держали карету под прицелами пистолетов, а пятый, тоже с
пистолетом в руке, уже покинул седло. Лошадь его со свободно висящими
поводьями, не обращая на трагедию ни малейшего внимания, обследовала
придорожную траву.
впряженных в карету, и только то, что карета повернулась сейчас поперек
дороги, не давало им вырваться. Лакея не было видно; кучер, одна рука
которого еще держала вожжи, опрокинулся назад, зацепившись ногою за
прикрывавший его от грязи щиток и свесившись головой к колесу.
пассажирам удалось бежать. Однако спешившийся налетчик шагнул вперед,
помахивая пистолетом, и открылась другая дверца; мужчина и две женщины
ступили на землю. Потихоньку придвигаясь все ближе и ближе, я отчетливо
расслышал, как бандиты с непристойной игривостью присвистнули, увидев дам.
Присмотрите за ними, покуда я пошарю у мистера в карманах.
крестьянка, служанка наша; с нею можно позабавиться. Но леди - моя жена. Я
дам за нее и за себя хороший выкуп. Я - дон Хайме Эскобар-Галлегос, атташе
испанской миссии.
договорились, будь вы американец. Но испанцы нас ищут, и потому мы с ними
не вяжемся. Так что, думаю, плюнем-ка на выкуп и займемся тем, что под
руками. А Миссус Дон и ваша девчонка... нам без разницы, крестьянка она
или кто. И с ней, и с мадам мы обойдемся одинаково.
испанское правительство не станет вас преследовать.
паскудная привычка вмешиваться в наши внутренние дела и вешать людей,
зарабатывающих себе на жизнь так, как мы. Поэтому мы тебе не верим.
девушку, посадил ее на лошадь перед собою, другой потянулся к хозяйке - та
опять вскрикнула; испанец оттолкнул руку бандита и заслонил жену. В ответ
налетчик вскинул пистолет и дважды выстрелил. Мужчина и женщина повалились
на землю; девушка пронзительно завизжала. Ее новый хозяин зажал ей рот
ладонью.
тоже спешился, и вдвоем с первым они занялись убитыми, сдирая
драгоценности и то, что приглянулось из одежды; обыск багажа и самой
кареты они, видимо отложили на потом. К тому времени, когда они закончили,
уже совсем стемнело, и я подполз на расстояние буквально несколько футов,
плотно прижимаясь к земле и оставаясь, в общем, в безопасности - им
нипочем было меня не разглядеть. Они обсуждали, что делать с лошадьми.
Одни склонялись к тому, чтобы забрать их про запас, другие, полагая, что
лошадей может кто-нибудь узнать, советовали просто отпустить их. Победила
вторая точка зрения; затем налетчики, наконец, поскакали прочь.
Нечто, что могло оказаться человеческим существом, робко и немощно
двигалось к карете, болезненно дыша и пристанывая, и наконец склонилось
над поверженными телами, продолжая всхлипывать все отчаяннее; от этих
звуков кровь стыла у меня в жилах.
нападения, но мужчина это или женщина, понять было невозможно. Осторожно я
двинулся вперед, но, должно быть, как-то выдал свое присутствие -
неизвестное существо с перепуганным глухим вскриком упало и вжалось в