Монетра. - Я сказал "глаза". Два глаза. Они оба были одинаковые.
Отвратительные глаза. Казалось, что они светятся сами по себе.
пальцы... покалеченные пальцы. Девочка... тоже подходящего возраста...
Гортон. Гортон... Горти. Его память петляла и катилась по прошедшим годам.
Маленькое коричневое лицо, заострившееся от боли, говорящее: "Мои
родственники назвали меня Гортензия, но все называют меня Малышка".
Малышка, которая появилась с покалеченной рукой и покинула карнавал два
года назад. Что же случилось, когда она ушла? Он что-то хотел, хотел
посмотреть ее руку, и ночью она ушла.
поврежденные ткани, зашил ее. Он обрабатывал ее каждый день неделями, пока
полностью не сформировался шрам и больше не было опасности инфекции; а
затем как-то так получилось, что он больше никогда на нее не смотрел.
Почему? О - Зина. Зина всегда рассказывала ему, как дела с рукой Малышки.
куда?
упасть на стул. Хозяин карнавала встал и шагнул к двери, чуть приоткрыв
ее.
привел ее обратно. Я послал тебя привести девушку, а ты этого не сделал. -
Он очень осторожно закрыл дверь и повернулся к судье. - Убирайтесь.
безвольным, то от его голоса он оцепенел. Судья был на ногах и двигался к
двери еще до того, как этот вопль перестал звучать. Он попытался
заговорить и смог только пошевелить своими мокрыми губами.
Монетр; и по лицу судьи стало видно, что этот непринужденный тихий
разговорный тон был для него самым страшным. Он подошел к двери и замер.
Монетр сказал: - Я сделаю, что смогу, Судья. Вы скоро получите от меня
весточку, можете в этом не сомневаться.
Располагайте мной. Абсолютно все.
Монетра застыли в тот момент, когда он перестал говорить. Блуэтт бежал.
лицо судьи. Внезапно он сжал кулак и ударил им по ладони.
почувствовал слабость и подошел к своему столу. Он сел, положил локти на
журнал для записей и подбородок на руки, и начал посылать волны ненависти
и требований.
пальцев, которые поднимались как грибы от костяшек, потрогал шрам вокруг
них другой рукой и рассмеялся.
большому зеркалу, чтобы посмотреть на свое лицо, отойти назад и критически
осмотреть свои плечи, свой профиль. Он удовлетворенно заворчал и пошел в
спальню к телефону.
очертаниям его сильного подбородка и широкого рта. - Ник? Это Сэм Гортон.
О, хорошо. Конечно, я смогу снова играть. Врач говорит, что мне повезло.
Перелом кисти обычно плохо заживает, но с моим все будет в порядке. Нет -
не волнуйся. Хм? Около шести недель. Точно... Золото? Спасибо, Ник, но я
обойдусь. Нет, не волнуйся - я докричусь, если мне нужно будет. Тем не
менее, спасибо. Да, я буду заходить время от времени. Я был там пару дней
назад. Где ты нашел этого болвана, который умеет брать на гитаре только
три аккорда? Он случайно делает то, что Спайк Джонс делает специально.
Нет, мне не хотелось его ударить. Мне хотелось ободрать его. - Он
рассмеялся. - Я шучу. Он нормальный. Ну спасибо, Ник. Пока.
расслаблением сытой кошки. Он с наслаждением прижал плечи к поролоновому
матрасу, перекатился и подтянулся за одной из четырех книг на тумбочке.
физическом нагромождении книг и о книжных шкафах, из которых они
вываливаются. Его решением было избавиться от них всех, и договориться со
своим продавцом, чтобы он присылал ему четыре книги в день - новые книги,
на обмен. Он прочитывал их все и всегда возвращал на следующий день. Это
было удовлетворительное решение, для него. Он помнил все. Так для чего
тогда нужны были книжные шкафы?
неправильные формы, так что цвет каждой влиял на остальные, и так, что
одна на другую, так что цвет фона влиял на все. Второй картиной был
Мондриан, точный и уравновешенный, и передающий почти впечатление чего-то,
что никогда не сможет до конца быть чем-то.
записана великолепная коллекция музыки. Удивительный мозг Горти мог
сохранить полное ощущение от книги и воспроизвести любую ее часть. Он мог
сделать то же самое с музыкой; но восстановить музыку это значит
воспроизвести ее в какой-то степени, а существует однозначное различие в
окраске сознания, которое слышит музыку, и сознания, которое создает ее.
Горти умел делать и то, и другое, и его музыкальная библиотека позволяла
ему выбирать, что делать.
Зина, симфонии, концерты, баллады и виртуозные пьесы, которые были его
введением в музыку. Но его вкусы расширились и углубились, и сейчас
включали Хоннегера и Копленда, Шостаковича и Уолтона. В мире популярной
музыки он открыл мрачные аккорды Татума и невероятного Телония Монка. У
него была периодически полная вдохновения труба Диззи Гиллеспи,
удивительные модуляции Эллы Фицджеральд, безупречное исполнение голоса
Перла Бейли. Его критерием во всех этом была человечность и проявления
человечности. Он жил с книгами, которые вели его к новым книгам,
искусством, которое вело его к новым предположениям, музыкой, которая вела
его к мирам, находящимся за пределами познаваемых миров.
меблированы. Единственным необычным предметом мебели был магнитофон и
колонки - массивное воплощение высокоточных компонентов, которое Горти
пришлось собрать, потому что его слух требовал каждого нюанса, каждого
обертона, каждого музыкально инструмента. Во всем остальном его комнаты
были такими же как у любого другого, удобно обставленными и со вкусом
украшенными. Ему приходило в голову, мельком и с очень большими
перерывами, что с его доходами он мог бы окружить себя роскошными
автоматическими машинами, такими как массирующие спину кресла,
кондиционированные комнаты, где можно сохнуть после душа. Но он никогда не
двигался в этом направлении. Его мозг просто и постоянно познавал. Его
аналитические способности были феноменальны, но у него редко возникала
потребность активно их использовать. Поэтому приобретение знаний было
достаточным; их применение могло подождать своего времени, потребность
применять их плохо сосуществовала с его полной и явной уверенностью в
своей силе.
взгляде. Как будто бы его слуха достиг специфический звук, но его не было.
слегка поворачивая голову, как будто он пытался определить источник этого
ощущения.
неподвижность испуганного животного. Скорее это была управляемая,
расслабленная доля секунды для размышлений. Затем он стал двигаться снова,
гармонично и легко.
быстрые морщины пробежали по его лбу. Он распахнул дверь.
голова была повернута набок, и немного вниз. Ей приходилось болезненно
напрягать зрение, чтобы встретиться с ним взглядом; она была высотой
только четыре фута.
силой и нежностью.
сел там, усадив ее на колени, обняв руками так, что ее голова опиралась на
его теплую сильную правую руку. Она улыбнулась ему. Только одна сторона ее
рта двигалась. Затем она начала плакать и собственные слезы Горти скрыли
Березин Федор
Андреев Николай
Лукин Евгений
Корнев Павел
Елманов Валерий
Конан-Дойль Артур