Чтение 21–й страницы книги ~Очищение огнем~

поговорить о Терезе, но он перебил меня:

- Короче, полинезийский мираж.

- Что?

- На вашем острове, наверное, есть атолл? И на закате приходят туземцы и
бренчат на своих мандолинах, а небо зеленеет?

Меня не столько задевал сарказм Декампа, сколько его ужасный аппетит.
Каждый кусок говядины увеличивал силу, которая разрушала мою новую игрушку.

- У тебя нет выбора, - заключил он, - ты вернешься. Но сначала ты должен
туда поехать.

- Ну-ну, продолжай, - сказал я. Нечто подобное мне и хотелось услышать.

- Именно так я говорил себе, когда хотел все бросить и уехать в Индию. Но
я не сделал этого и до сих пор жалею.

- Продолжай...

- Некогда... - отмахнулся он, изучая меню. - Закажу-ка я этот пудинг под
называнием "Летающий остров". И Кофе.

Предстояло сделать очень многое. Удивительно, как трудно выбирать якоря.
Незначительные детали перемешиваются с действительно серьезными вещами, и
неизвестно, как все это распутать.

Например, стоишь перед своим гардеробом и спрашиваешь себя: Какой взять
костюм? Можно провести три дня, созерцая горы рубашек, свитеров и носков, и
не прийти ни к какому решению. Или посещаешь адвоката, который, как говорят
друзья, чудесный специалист по разводам. А когда выходишь из его конторы,
хочется просто утопиться.

Есть те, кого можно обмануть (...надо немного отдохнуть, побыть два-три
месяца одному.., ну конечно, Ким согласна, мама...), и те, кому надо сказать
правду. Как говорит Гурджиев, есть материальный вопрос (...я оставил в банке
достаточно денег, на следующий квартал хватит, а потом.., ну, посмотрим..,
да, дорогая, страховка оплачена..) - и есть боль.

С Ким мы говорили и спорили каждую ночь. Иногда со слезами, иногда с
гордым безразличием. Часто мы сердились и говорили друг другу больше, чем
следовало. Потом опять была любовь и слезы. Сожаление и эта ужасная
ностальгия. Колебания и упреки. Что сказала она однажды вечером, три года
назад, что сделал я в то утро. Или что мы забыли сделать и сказать. И опять
язвительные слова - или смех, презрение, безразличие, нежность, сожаление,
отчаяние. Этот механизм не знал сбоев. Пускаешь стрелу, и мишень летит ей
навстречу.

- Почему бы тебе не съездить на два-три месяца?

- На испытание?

- Ну...

- Испытательный срок, ты имеешь ввиду?

- Зачем все разрушать? Послушай, Серж, я сегодня думала. Так иногда
говорят: оставлю все и уйду. Но ты не можешь оставить самого себя.

- О, избавь меня...

- Я хочу сказать, тут просто книжная романтика...

- Ким, пожалуйста! Не мучай меня.

- Бедняжка. Извини, пожалуйста, что причиняю тебе боль...

- Избавь меня от твоего сарказма, ради Бога.

- Я просто думала, что ты меня еще немного любишь и.., и что ты...

Рыдания не давали ей закончить, и около трех часов ночи она принимала
снотворное. Я не принимал, потому что не хотел спать. Мне казалось, что это
означало бы уходить от нее дважды. Я долго наблюдал, как она лежит,
завернутая в тонкую пелену сна. Она спит не так, как другие, думал я. Может,
только она и умеет спать правильно (и я вспомнил.., в то лето бессонница,
которая всегда преследовала меня, стала просто угрожающей. Декамп испробовал
все препараты, оканчивающиеся на "ал" и "иум". Ничто не помогало. Потом
однажды вечером в Антибе во время отпуска рядом со мной в постели появилась
Ким. Я ощущал волны, которые исходили из ее тела и проникали в мое, принося
с собой блаженное ощущение покоя и расслабленности. По утрам я вставал юный,
как Адам при сотворении мира. Иногда в середине ночи я открывал один глаз, и
где-то в моем мозгу маленькая клеточка шептала:

"Прижмись к ней". Спокойно, клетка, не говори ничего, а то я проснусь. И
сон снова наплывал на меня). - Рассвет пробивался сквозь шторы. Должно быть,
я задремал под утро, потому что меня вернул из небытия звонок консьержки.
Прежде чем встать и собрать почту, я долго лежал в кровати, смутно сознавая,
что хотя у меня под одеялом есть ноги, руки и все остальное, я совершенно
утратил способность управлять ими, не говоря уж о мыслях, которые
расползлись по полу, как тараканы.

Но внезапно одна из них укусила меня и пробудила к деятельности. Сегодня
утром должно прийти письмо от Терезы. Они приходили не каждый день и были
очень странными. Например:

"Мне всегда хотелось построить забор вокруг дома и парка. Лучше всего
стену, но это слишком дорого. Недавно я видела в "Лями де Жарден"
объявление: продается готовый забор - его нужно только поставить. Я все
измерила своими шагами. Получилось 735 ярдов. Не мог бы ты посмотреть, как
он выглядит, и привезти сюда на поезде? Он не займет много места - там
только столбы и какая-то очень прочная решетка, которая легко
сворачивается".

Последняя фраза была написана настоящими каракулями, потом почерк опять
стал очень аккуратным, как будто слова обрели второе дыхание.

"Знаешь, что я говорю себе? Этот забор будет нашим обручальным кольцом,
он окружит дом, парк и наше счастье."

Вечером того дня, когда я ходил смотреть забор, меня ожидал сюрприз.

- Я не буду сегодня к обеду, - объявила Ким.

- Почему?

- Что значит "почему"? Меня не будет дома, только и всего.

- С кем ты будешь?

- Какое это имеет значение? С одним человеком из нашего офиса.

- С Ланзером?

- Да, с Ланзером. Как ты догадался, дорогой? Боже, как она была хороша,
когда совершала свой пчелиный танец перед зеркалом: шаг вперед, шаг назад,
шаг в сторону, осматривая себя и добавляя последние штрихи к этой
восхитительной картине - и все для Ланзера!

- Он, конечно, долго ждал тебя.

- Лучше поздно, чем никогда, не так ли? Она взяла сумочку и убедилась,
что все нужные вещи на месте.

- Что ты будешь делать, дорогой? В холодильнике есть ветчина и немного
пива. Мне надо лететь, я опаздываю.

Я впервые познал поцелуй неверной жены. Как будто черная муха села на
подбородок. Потом Ким скользнула в лифт, словно в раскрытую постель.

Вернулась она в три часа ночи, слегка пьяная, сверкающая и ледяная
одновременно.

- Ты спишь?

- Я не могу спать.

Ей потребовалось не меньше часа, чтобы раздеться и приготовиться ко сну.
Все это время она напевала.

- Ты изменила мне? - спросил я, когда она наконец легла в постель.

- Я пыталась, дорогой, но мне не удалось...

- Что это значит?

- О, никаких анатомических подробностей. На самом деле мне это удалось.
Спокойной ночи.

- Ты не могла подождать?

Уже засыпая, она издала невнятный звук, как будто спрашивая:

- Подождать чего?

Остаток ночи я провел, пытаясь убедить себя в том, что это не имеет для
меня никакого значения. Все к лучшему, мой мальчик. Живи день за днем, как
во время войны. Думай о чем-нибудь другом. Например о Терезе. Этот забор
действительно хорош. 735 футов, нет - ярдов. Три фута на ярд. Это будет -
трижды пять - пятнадцать, и один в уме.

Трижды три - девять, и один - десять, трижды семь - двадцать один, и один
- двадцать два - 2250 футов. А сколько ее шагов?

Наутро я вновь привел мир в движение. Немного воздуха, немного воды.
Немного физических упражнений. Немного виски. Кусок мяса - и вперед, с
веселой песней. Улыбочку. Спасибо. Еще раз... Потом был ленч с Канавой.

- Это действительно крупное дело, Серж. Я хочу, чтобы ты знал.

- Весьма признателен.

- И мне бы хотелось включить тебя в игру... Секунду. Меня не интересуют
твои личные проблемы. Послушай:

Лакруа пустил в ход свои связи. И еще Дюсюрж. Понимаешь чем это пахнет?

Для наглядности он стал чертить вилкой скатерти. Девять пересекающихся
треугольников, пять указывают вниз, четыре вверх. Внутри - четыре
концентрических круга, в свою очередь содержащие квадрат с четырьмя
замкнутыми устьями. Идеограмма. Мандала. Лабиринт, из которого Канава
наконец нашел выход: путем разделения, выщепления, резкого изменения
общественного мнения, молчаливых соглашений, умно построенных бесед и
макиавеллиевых комбинаций - через два месяца появится на свет новая газета.
И ему предложили стать редактором.

- А ты будешь редактором новостей. Нет, я не дам тебе говорить. Серж,
послушай, это очень большие деньги. Видел бы ты, какие они подписали
контракты на рекламу. - Он стал перечислять по пальцам. - Такой шанс бывает
раз в жизни.

- Ты говорил об этом с Ким?

- Нет-нет, пока все полная тайна. Я боюсь говорить даже с самим собой.

- А может, вы вместе решили подцепить меня на такую удочку? - Ты идиот
или только прикидываешься?

- И то и другое, - признался я.

В качестве подтверждения своих слов я достал их бумажника свое
удостоверение журналиста, порвал его на четыре части и протянул обрывки
Канаве. Это не произвело на него должного впечатления. Некоторое время он
размышлял. Потом внезапно на меня обрушилась целая тирада:

- Почему ты считаешь себя лучше всех? Между прочим, есть и другие люди. С