Чтение 21–й страницы книги ~Свобода~

иллюзиониста:

-- Опа!

Внутри лежали: двуствольное ружье-вертикалка, двуствольный обрез с
отпиленным прикладом, три капкана, рыболовная сеть и знакомый мне по военной
кафедре в институте карабин СКС. Отдельно -- оптический прицел в чехле. Еще
завернутые в газеты бруски желтовато-серого вещества -- взрывчатка, судя по
всему, аммонал.

-- И детонаторы есть, -- похвастался Андрюха, выкладывая передо мною на
пол этот арсенал. -- Вместе нельзя держать. И патроны -- порядочно.

Я как-то опешил. Я сказал:

-- Ну, хорошо. Взрывчатку ты, положим, спер. И тебя не поймали. Но
карабин-то -- откуда? Ты вообще отдаешь себе отчет, во что можешь вляпаться
-- с армейским оружием?

-- Положим, не спер, -- недовольно возразил Андрюха. -- Грамотно
сэкономили при плановых закладках. И никто нас не ловил. И карабин тоже не
армейский. Уже списанный. На Тунгуске их промысловикам выдают. У меня друг
был на Тунгуске, хороший мужик, на Дерсу Узала похож. Даже по своим заимкам
водил меня. Я ему фотоаппарат подарил -- "Зоркий". И приемник -- японский.

-- Зачем ему фотоаппарат? -- спросил я.

-- Ты думаешь, они там совсем дикие?

-- Ну, где он будет проявлять, печатать?

-- Найдет. Попросит кого-нибудь... Он же не круглый год на промысле. А
в поселке -- клуб, школа, магазин "Культтовары" -- вполне культурная
жизнь... Так он меня, короче, отблагодарил. Это его напарника ружье.
Напарник в тайге пропал, а ружье осталось. Прицел я потом купил --
спортивный. Не пробовал еще, но вроде годится. Правда, вот этих патронов у
меня маловато...

-- Слушай, -- сказал я, -- а ты не мог бы куда-нибудь еще?..

-- Да мне только перекантоваться. Пока не определюсь. На пару недель,
не больше.

Я огляделся. Тень участкового прочно поселилась в углу. Я предложил
хотя бы на антресоли убрать ящик.

-- Рухнут твои антресоли, -- весомо сказал Андрюха.

Не получилось и под кровать затолкать -- не проходил по высоте.
Придвинули его в конечном счете к стене и накрыли старым одеялом. Терпимо. Я
спросил:

-- Как ты его дотащил?

-- Водитель наш подбросил, -- объяснил Андрюха. -- Тоже отличный мужик.
Бывший вертолетчик. Мы с ним в Казахстане у пьяных летунов "Ми-восьмой"
угнали...

Тем вечером нарисовалась по телефону моя запропастившаяся подруга.
Рассказала, что свекровь у нее разбил инсульт, лишив подвижности все, кроме
головы. По ночам в больнице дежурил муж, днем -- она. Палата на шестерых.
Помноженные на шесть боль, страх и унизительная беспомощность. Домой она
возвращалась совсем раздавленная. Отключала телефон, укладывала ребенка и
садилась к телевизору, не различая, что ей показывают. Чуть не каждое утро
она порывалась мне позвонить -- и все времени не хватало. А из больницы или
после... Когда восемь часов подряд обрабатываешь пролежни, носишь судно (и
соседкам тоже -- а как отказать?), кормишь с ложки мычащую, чужую, в
сущности, женщину, проливая бульон ей на подбородок, -- тошно подумать о
разговорах с кем бы то ни было; себя-то сознаешь через силу.

-- Ты не беспокоился? -- спросила она.

И я соврал:

-- Конечно беспокоился...

И вдруг понял: неделю за неделей не было от нее ни слуха ни духа, а я
не то что не тревожился -- я почти не вспоминал о ней. Какое "почти" -- не
вспоминал совершенно, с тех пор как Андрюха здесь поселился...

-- Ладно, извини... Не в том дело, не только в том, что -- свекровь;
хотя и жаль ее. Мы с ней вообще-то терпеть не могли друг друга. Но там...
Какой-нибудь сосудик, в один миг -- и все отбирается у человека: речь,
память, власть над собственным телом -- все. Я насмотрелась там, как это
бывает.

...Разве что имя иногда возникало -- и так же исчезало легко, без
образа, ничего не задевая... Я испытал разом удивление и укол тоски -- как
будто обнаружил в кармане вместо заначенного на праздник червонца пожравшую
его мышь. Ведь мы, казалось, нуждались в том, что давали друг другу. И в
наши встречи, несмотря на частые сцены, все, что полагается, происходило
исправно. Просто я считал -- мне не следует слишком привязываться. Оттого и
держался несколько цинично. Но выпадали минуты, я верил: стоит моему
существованию как-то сдвинуться с мертвой точки -- и связь наша еще получит
новую глубину. Но вот не перемены пока, даже не тень их, только надежда,
слабое предчувствие -- а этой любви больше не нашлось места. Словно и
плотская тяга, и латентная нежность были всего лишь производными от моего
затворничества -- и угасли, едва Андрюхино появление проделало в нем брешь.
Я не хотел с ней расставаться. Как и Андрюха со своей работой: не хотел, но
увидел уже, что расстаться так или иначе придется.

Завтра она могла бы наконец навестить меня (свекрови теперь лучше и
постоянный уход не требуется). Приедет к полудню, отвезет ребенка к бабушке
-- и приедет. Останется на ночь.

Я смешался:

-- У меня человек живет... Не знаю...

-- Какой? Тот, что тебя разыскивал?

-- Он мой лучший друг, -- сказал я.

-- Поздравляю. По его словам, мы однажды встречались. Не помню. Как
хоть выглядит?

-- Ну, такой... солидный. С виду. Борода аккуратная, очки...

-- Таких миллионы. В моем вкусе? Стрижен коротко?

-- Да бог тебя разберет, -- засмеялся я. -- Стрижен коротко.

-- Не то, что ты.

-- Не то, что я.

-- Но все равно: в моем вкусе только ты один. Тебе известно?

Тут надобно было отвечать с юмором -- задача не по мне.

-- Хорошо вам там вдвоем?

-- За дурацкие твои вопросы я тебя, бывает, убить готов.

-- Я ведь тебе говорила, что на самом деле ты любишь мужчин. Или не
говорила? К случаю, наверное, не пришлось.

-- По-моему, -- сказал я, -- это тебя занесло. Я себя люблю.

-- Одно другому не мешает. Потом, я вовсе не имею в виду, что ты водишь
с ними конкретные шашни. А может, и стоило бы завести. Может, тебе было бы
легче. Эротизм у тебя больно высокого пошиба. Тебе вперед всего личность
подавай, натуру, судьбу... В таком ключе -- ясно, мужчины тебе всегда будут
ближе.

-- Обалдеть... Где ты всего этого набралась?

-- Нигде. У себя в душбе. Думала, между прочим, о тебе...

Я поскреб в затылке:

-- Ну ладно... Давай я с ним переговорю... Скажу: отваливай, Андрюха,
на пару деньков.

-- Зачем на пару-то? -- поправила она. -- Утром я убегу...

Договорились созвониться позже: муж ее ушел выпивать (почему-то в Союз
композиторов) и она не ждет его скоро назад. Но, к полному моему изумлению,
Андрюха, когда я предложил ему на время ретироваться и даже изложил причину,
не выразил благосклонного понимания и бодрой готовности, но уселся на диван
и принялся задумчиво щелкать экстрагированным из карабина затвором. То есть
реагировал ненормативно. Я поинтересовался: в чем проблемы?

-- Мне, -- сказал Андрюха, -- идти-то особенно некуда. А так, гулять
ночь напролет -- зима все-таки, снег вон лежит...

-- Что значит -- некуда? Напросись к кому-нибудь!

-- Нет никого. Завтра все заняты. Несчастливое стечение обстоятельств.
Я и сам искал, хотел отметить... Я же не предполагал, что денег не будет.

-- Поезжай к родителям, -- закипел я. -- Подаришь им нечаянную радость.
Они тебя вообще видели в новом году?

-- Давно не видели, -- согласился Андрюха. -- Я даже скучаю. Только мне
в Люберцах секир-башка сделают, если засекут.

-- Кто? Родители?

-- Не... При чем здесь родители... Гопники тамошние...

-- Это шпана, что ли? Подростки?

-- Они уже выросли, -- сказал Андрюха. -- Я с ними вместе в школе
учился. Не, правда некуда. Могу, конечно, на вокзале пересидеть...

-- Ох-хо-хо! -- Я качнулся на стуле слишком сильно и чуть не полетел
навзничь. -- Пощади... Сейчас заплачу... Лучше расскажи, что стряслось.

Андрюха поморщился:

-- Так, ерунда... Тянется одно дельце -- еще с весны. Они не знают, что
я вернулся. И слава богу. Не стоит мне там показываться лишний раз.

-- И большие долги? -- спросил я.

Он назвал цифру. Не особенно впечатляющую -- мой поредевший валютный
фонд составлял почти его половину. Я сказал, что по моим, дилетантским,
представлениям, за столько все-таки не убивают (могут, конечно, и за рубль
-- но то другая статья). Ну, в челюсть надавать, вытрясти сколько получится,
на остальное назначить новый срок... Даже у люберецких хулиганов -- тем
более у зрелых люберецких хулиганов -- какое-никакое должно быть понятие.

Он как будто собирался что-то добавить, но передумал и махнул рукой:

-- А-а...

И когда б не этот его жест, я, наверное, плюнул бы, не стал
докапываться. Не впервой ему -- выкрутится. Но тут меня насторожила
прорвавшаяся, разительно Андрюхе несвойственная отчаянная нотка. Я подступил
настойчивее. Из его обыкновенных в подобных ситуациях мычаний, умолчаний и
отговорок я старался добыть жемчужное зерно истины. Насколько сумел
восстановить, события развивались по следующей схеме.

Минувшей весной Андрюха вел размеренное существование под родительским