Через огромный двор, петляя между четырьмя бараками, вилась лента пленных,
построенных по два: было время получения баланды - литрового котелка на
двоих.
Закрывались на ночь они замками; во дворе рыскали овчарки. В бараке, куда
затиснулся на ночь Сергей, по пазам неплотно сдвинутых стенных досок
вытянулись желто-белые полосы льда и снега. Около единственной железной
печки всю ночь напролет стоит очередь. Пленные держат в руках две-три щепки,
а в карманах две-три мерзлые картошки, добытые где-нибудь днем. Не имеющий
дров входит в долю исполу, то есть половину имеющейся картошки отдает
обладателю щепки и таким образом приобретает право на печку.
затерялись где-то под худыми телами соседей, прижавшихся с боков в поисках
тепла. В пять часов утра, крестя направо и налево ремнями и палками,
"полицаи" произвели подъем. К тому времени во дворе уже стояли построенные
по четыре жители остальных бараков: предстояло получение шестисот граммов
хлеба и котелка теплой воды на четверых.
вихри. Ветер трепал полы шинелишек, давно потерявших вид и форму одежды, без
единой пуговицы и крючка. Сосед Сергея поминутно выбегал из строя. Цокая
клумпами и размахивая рукавами, он почти кричал от холода:
терял свою шеренгу и, видимо имея в виду Сергея, звал:
человека получала из рук "полицая" серый кирпичик и самостоятельно забирала
котелок с водой, стоящий на окне кухни. Хлеб брал левофланговый, "чай" - кто
был справа. После этого четверка отходила в сторону и принималась за
дележку.
на отлете котелок с водой, "кум". В ту же минуту сосед Сергея слева, также
не принимавший участия в получении своего дневного пропитания, закричал
истошным слезливым голосом:
человека из его шеренги исчезли, затерявшись в предрассветной мгле и толпе
до капли похожих друг на друга пленных...
в город. Оставшихся в лагере немцы разбивают на группы и до часу дня гоняют
вокруг бараков. Тремя, четырьмя кучами по двести - триста человек топчутся,
пошатываясь, по огромному кругу пленные. Немец зорко смотрит за теми, кто
отвернул на уши от нестерпимого холода поля пилотки или всунул руки в
карманы шинелишки. Такие отводятся в сторону, раздеваются догола и, опираясь
на руки и пальцы ног, пятнадцать минут "делают мост".
баланды на двоих, тут же, на улице, съедают ее, а с двух до пяти часов вновь
принимаются ходить. За весь день никто не смеет зайти в барак....
свободу. И вновь по ночам, ежась от холода, раздирая тело грязными ногтями и
выковыривая впившихся в кожу паразитов, рисовал соблазнительные и отчаянные
варианты побега. Знал: не один он лелеет эту мечту. Но не говорят в лагере
открыто о ней, носят эту святую идею осторожно и бережно, выискивая тех,
кому можно ее доверить.
бараков уже начинали нагреваться, длинней и голодней становились дни. В
лагере подсыхала грязь. На раките, что была заключена немцами в лагерь
вместе с пленными, набухали лоснящиеся красноватые почки. Они были клейкие и
нежные, во рту отдавали горечью и тонко пахли лугом.
в уме слово. "Бе-ежа-ать!" - хотелось крикнуть на весь лагерь и позвать
кого-то в сообщники... Нужен был хороший, надежный друг.
ловя в них эхо своего "бежать"...
1943
ПОСЛЕСЛОВИЕ
когда группа партизан, сформированная из бывших военнопленных, вынуждена
была временно уйти в подполье. Ровно тридцать дней в доме No 8 на улице
Глуосню в литовском городе Шяуляй писал Константин Воробьев о том, что
довелось ему пережить в фашистском плену. Писал неистово, торопясь, зная что
смертельная опасность рядом и надо успеть.
Поскольку автор представил лишь первую часть повести, вопрос о публикации
был отложен до тех пор, пока не появится окончание. Однако вторая часть так
и не была написана. В личном архиве писателя повесть целиком не сохранилась,
но отдельные ее фрагменты вошли как законченные и художественно осмысленные
отрывки в некоторые другие произведения.
редакций и читателей. Лишь в 1985 году она была обнаружена в Центральном
государственном архиве литературы и искусства СССР, куда была в свое время
сдана вместе с архивом "Нового мира".
главной для него, которую он задумал как продолжение повести "Крик".
Написанная предельно просто и точно, новая книга, по словам Константина
Воробьева, должна была стать "кардиограммой сердца". Автор предполагал дать
ей заголовок "Это мы, господи!", хотя в архиве писателя имеются и другие
варианты названия.
Сертаков Виталий
Трубников Александр
Посняков Андрей
Дальский Алекс
Круз Андрей
Каргалов Вадим