его ширине мы едва плелись, мною овладел безудержный ужас. Я испугался, что
упаду в обморок, - последний проблеск тщеславия! И постарался забыться, ни
на что не смотреть, ни к чему не прислушиваться, кроме слов священника,
которые едва долетали до меня сквозь шум и крик.
молитву.
вдруг я ощутил пронизывающий холод, одежда промокла на мне насквозь, дождь
поливал мою остриженную голову.
женщины пожалели мою молодость.
слышал. Беспрерывные крики, бесчисленные головы в окнах, в дверях, на
порогах лавок, на фонарных столбах, жестокое любопытство зевак; толпа, в
которой все меня знают, а я не знаю никого; человеческие лица подо мной и
вокруг меня. Я был как пьяный, как безумный, я застыл как в столбняке.
Нестерпимое бремя - столько упорных, неотступных взглядов.
злорадства, смеха - от вздохов, слов - от гама; все сливалось в общий гул,
от которого голова у меня гудела, как медный инструмент.
то, к чему я приближался. Это было последнее дерзание рассудка. Но тело не
повиновалось, шея у меня точно окостенела, точно отмерла заранее.
Собора Богоматери, ту, на которой флаг, - вторая скрыта за ней. Там было
много народа - оттуда, верно, все видно.
писаные, рисованные, золоченые, сменяли одна другую, чернь зубоскалила и
топталась в грязи, и я подчинялся всему, как спящие - воле сновидения.
какой-то площади; рев толпы стал еще громче, пронзительнее, восторженнее;
телега неожиданно остановилась, и я едва не упал ничком на дно. Священник
удержал меня.
спустился, сделал шаг, повернулся, чтобы сделать второй, и не мог. Между
двумя фонарями набережной я увидел страшную штуку.
развязали руки, но веревка тут; наготове, как и остальное там, внизу.
XLIX
приходил ко мне. Я просил у него помилования, сложив руки, как на молитве, и
ползая перед ним на коленях. А он с саркастической усмешкой заметил, что
ради этого не стоило его звать.
подождите хоть пять минут!
мои годы! Не раз случалось, что помилование приходило в последнюю минуту. А
кого ж и миловать, сударь, если не меня?
состояться в определенный час и час этот приближается, что он отвечает за
все, а вдобавок идет дождь и механизм может заржаветь.
не дамся, я буду кусаться!
Вдруг я буду спасен? Помилован?.. Не могут меня не помиловать!
1829 г.