Ничто, которое есть Все. Живые голоса выражают душу вселенной, тогда как
голосом урагана вопит чудовище, ревет бесформенное. От его косноязычных
вещаний захватывает дух, объемлет ужас. Гулы несутся к человеку со всех
сторон. Они перекликаются над его головой. Они то повышаются, то
понижаются, плывут в воздухе волнами звуков, поражают разум тысячью диких
неожиданностей, то разражаясь над самым ухом пронзительной фанфарой, то
исходя хрипами где-то вдалеке; головокружительный гам, похожий на чей-то
говор, - да это и в самом деле говор; это тщится говорить сама природа,
это ее чудовищный лепет. В этом крике новорожденного глухо прорывается
трепетный голос необъятного мрака, обреченного на длительное, неизбывное
страдание, то приемлющего, то отвергающего свое иго. Чаще всего это
напоминает бред безумца, приступ душевного недуга; это скорее
эпилептические судороги, чем сила, направленная к определенной цели;
кажется, будто видишь воочию бесконечность, бьющуюся в припадке падучей.
Временами начинает казаться, что стихии предъявляют своя встречные права и
хаос покушается снова завладеть вселенной. Временами это жалобный стон
причитающего и в чем-то оправдывающегося пространства, нечто вроде
защитительной речи, произносимой целым миром; в такие минуты приходит в
голову, что вся вселенная ведет спор; прислушиваешься, стараясь уловить
страшные доводы за и против; иногда стон, вырывающийся из тьмы,
неопровержим, как логический силлогизм. В неизъяснимом смущении
останавливается перед этим человеческая мысль. Вот где источник
возникновения всех родов мифологии и политеизма. Ужас, вызываемый этим
оглушительным и невнятным рокотом, усугубляется мгновенно возникающими и
столь же быстро исчезающими фантастическими образами сверхчеловеческих
существ: еле различимые лихи эвменид, облакоподобная грудь фурий, адские
химеры, в реальности которых почти невозможно усомниться. Нет ничего
страшнее этих рыданий, взрывов хохота, многообразных возгласов, этих
непостижимых вопросов и ответов, этих призывов о помощи, обращенных к
неведомым союзникам. Человек теряется, слыша эти жуткие заклинания. Он
отступает перед загадкой свирепых и жалобных воплей. Каков их скрытый
смысл? Что означают они? Кому угрожают, кого умоляют они? В них чудится
бешеная злоба. Яростно перекликается бездна с бездной, воздух с водою,
ветер с волной, дождь с утесом, зенит с надиром, звезды с морскою пеной,
несется вой пучины, сбросившей с себя намордник, - таков этот бунт, в
который замешалась еще и таинственная распря каких-то злобных духов.
чувствуется гнев неведомого.
единое; в потемках есть известная множественность. Недаром грамматика, со
свойственной ей последовательностью, не допускает единственного числа для
слова "потемки". Ночь - одна, потемок много.
покров ночной тайны. Земля пропадает у нас под ногами, вместо нее
возникает иная реальность.
кого-то живого, но от этого живого веет на нас холодом смерти. Когда
закончится наш земной путь, когда этот мрак станет нам светом, тогда и мы
станем частью этого неведомого мира. А пока - он протягивает к нам руку.
Темнота - его рукопожатие. Ночь налагает свою руку на нашу душу. Бывают
ужасные и торжественные мгновения, когда мы чувствуем, как овладевает нами
этот посмертный мир.
море, во время бури. Здесь ужас возрастает от фантастической обстановки.
Древний тучегонитель, по своему произволу меняющий течение людских жизней,
располагает здесь всем, что ему требуется для осуществления любой своей
причуды: непостоянной, буйной стихией и рассеянными повсюду равнодушными
силами. Буря, природа которой остается для нас тайной, только исполняет
приказания, ежеминутно повинуясь внушениям чьей-то мнимой или
действительной воли.
природе и случаем в человеческой жизни - следствия законов, сущность
которых мы только начинаем постигать.
8. NIX ET NOX - СНЕГ И НОЧЬ
во время грозы - помрачневшее море или земля и свинцовое небо - резко
изменяется: небо становится черным, океан - белым. Внизу - пена, вверху -
мрак. Горизонт заслонен стеною мглы, зенит занавешен крепом. Буря
напоминает внутренность собора, задрапированную траурной материей. Но
никакого освещения в этом соборе нет. Нет ни огней святого Эльма на
гребнях волн, нет ни одной искорки, ни намека на фосфоресценцию - куда ни
глянь, сплошной мрак. Полярный циклон тем и отличается, между прочим, от
циклона тропического, что один из них зажигает все огни, другой гасит их
все до последнего. Над миром внезапно вырастает давящий каменный свод. В
непроглядной тьме падают с неба, крутясь в воздухе, белые пушинки и
постепенно опускаются в море. Пушинки эти не что иное, как снежные хлопья,
- они порхают и кружатся в воздухе. Как будто с погребального покрова,
раскинутого в небе срываются серебряные блестки и ожившими слезами падают
одна за другой. Сеется снег, дует яростный северный ветер. Чернота,
испещренная белыми точками, беснование во мраке, смятение перед
разверзшейся могилой, ураган под катафалком - вот что представляет собою
снежная буря.
превращаются в градины, и воздух пронизывают маленькие ядра.
Обстреливаемая этой картечью, поверхность моря кипит.
про нее можно сказать то же, что говорят иногда про кошку: "Она способна
испепелить взглядом". Это - грозно разверстая пасть, не знающая пощады.
Снежная буря - буря слепая и немая. Сплошь и рядом после того, как она
пронеслась, корабли тоже становятся слепыми, а матросы немыми.
неизбежно. Датские рыболовы из Диско и Балезена, охотники за черными
китами, Хирн, отправившийся к Берингову проливу отыскивать устье реки
Медных Залежей, Гудсон, Мекензи, Ванкувер, Росс, Дюмон-Дюрвиль - все они
за полярным кругом попадали в полосу страшных снежных бурь и все же
остались невредимы.
Безумие против безумия. Когда Монтгомери, спасаясь бегством из Руана,
приказал гребцам своей галеры налечь на весла, чтобы с размаху прорвать
цепь, загораживающую Сену у Буйля, он действовал с той же отвагой.
такой ужасный крен, что угол, образуемый ее бортом и поверхностью моря, не
превосходил пятнадцати градусов, но ее отличный закругленный киль прилегал
к волне, словно приклеенный. Киль противостоял напору урагана. Носовая
часть судна освещалась фонарем. Туча, с приближением которой усилился
ветер, все ниже нависала над океаном, суживая и поглощая пространство
вокруг урки. Ни одной чайки. Ни одной ласточки, гнездящейся на скалах.
Ничего, кроме снега. Клочок водной поверхности, освещенный фонарем впереди
корабля, внушал ужас. На нем вздымались три-четыре вала исполинских
размеров.
рассекая черные напластования тьмы от зенита до горизонта. Прорезанная ее
алым сверканием, толща туч казалась еще более грозной. Пламя пожара,
внезапно охватывавшего ее глубины, озаряя на миг передние облака и
хаотическое их нагромождение вдалеке, открывало взорам всю бездну. На этом
огненном фоне хлопья казались черными бабочками, залетевшими в пылающую
печь. Потом все гасло.
глухим басом. Это - вторая фаза, фаза зловещего замирания грохота. Нет
ничего тревожнее такого монолога бури. Этот угрюмый речитатив как будто
прерывает на время борьбу таинственных противников и свидетельствует о
том, что в мире неведомого кто-то стоит на страже.
паруса были напряжены до предела. Небо и море стали чернильного цвета,
брызги пены взлетали выше мачты. Потоки воды то и дело захлестывали
палубу, и всякий раз, когда в боковой качке судно накренялось то правым,
то левым бортом, клюзы, подобно раскрытым ртам, изрыгали пену обратно в
море. Женщины укрылись в каюте, но мужчины оставались на палубе. Снежный
вихрь слепил им глаза. Волны плевали им прямо в лицо. Все вокруг было
охвачено неистовством.
одной рукой за ванты, другой сорвал с головы платок и, размахивая им при
свете фонаря, с развевающимися по ветру волосами, с лицом, просиявшим от
горделивой радости, опьяненный дыханием бури, крикнул:
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Жюль Верн
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Херберт Фрэнк