укутанной облаками вершиной, с синевой под ними, - стали
огибать ее ложбинами и вот в одной из ложбин увидели танки.
сигнал: "Жду вас, подтягивайтесь", и когда Тимофей и Герка его
догнали...
еще поддерживал Тимофея, подставив ему свободное плечо, все
равно Тимофей уже еле шел: к боли он притерпелся, и его не
очень пугало, что раны отвердели и опухли, видать, начинали
гнить, - но потеря крови сказывалась; крови он потерял
многовато для одного человека, и стоило повернуть голову - и
земля переворачивалась, а ноги были такими слабыми, что каждый
шаг казался чудом, он даже задумываться боялся о том, что
чувствует, как ему удается еще идти; и он преодолевал
головокружение, тошноту и слабость и ведь о чем-то
разговаривал с Геркой, отвечал на какие-то его вопросы, а сам
думал, как поступить, не знал, как же сделать лучше, потому
что не для него сейчас была эта работа - идти; еще один такой
переход - и конец ему, не встанет, а как быть иначе - он не
знал, уж так ему не хотелось отрываться от парней,
отлеживаться в какой-нибудь избе, остаться одному; и он все
думал, искал выхода, напрягая всю волю и гордость, чтобы не
заикнуться: мол, хорошо бы привал сделать. "Я дойду и не стану
им обузой", - твердил он про себя, когда вдруг раздался Ромкин
сигнал, который для Тимофея прозвучал как сигнал о
спасительной передышке, ведь, что бы там впереди ни случилось,
они остановятся, хоть на десять минут, хоть на минуту; они
остановятся, чтобы разобраться в смутившей Ромку ситуации, и
тогда можно будет сделать вид, что задумался, и прилечь...
хоть на десять минут)...
ними открылась ложбина, а на дне ее вразброс стояли советские
танки: одна тридцатьчетверка и два БТ-7.
случае чего отходи прямо на нас. Прикроем.
уходил никуда.
шевелясь, ни о чем не думая, - они ведь должны понимать, как
ему плохо, как много крови он потерял. Должны ведь когда-то
они понять, что он не железный... Просто лежать...
сел. И увидел перед собой Чапу. Глаза Чапы были красны от
давних слез, лицо раздергано противоречивостью чувств: горе
еще наливало вниз его щеки, концы губ и глаз, но радость уже
давила изнутри, и уже угадывалась ухмылка в пляшущих,
срывающихся чертах.
картину: сидит возле танка и ревет чуть ли не в голос.
Аника-воин!
слезы стер. - Навищо ему меня трогать? Или я на бабу схожий?
У нашем селе я таких гавриков...
на вас и подумал, что вы и есть оте остальные.
конечно, - вытянулся по-уставному.
всю. Пусто. Кроме этого героя. Но он не в счет - приблудный.
каждой почти полный боекомплект - и ни грамма бензину.
тускло-зеленой броней, на вспаханное траками дно ложбины... Ни
души... И это не мираж - это реальность. Можно подойти и
потрогать эту угловатую броню и аккуратные клепки...
себе: "Ладно... ладно..." - и почти успокоился. - Конечно, -
уже тихо повторил он, - думают - возвратятся... Но ведь это же
танки! И никакого прикрытия... охранения...
Случайно разве кто набредет.
Даже охранять - погляди сам! - и то не с руки. Все подходы
закрыты. Батальон - и тот не управится.
своего командира... Вот уж никуда не годится.
встрепенулся Тимофей.
понял, почему так изумленно взглянули на него пограничники, и
торопливо пояснил: - Если не чесать по-дурному языком, то
наши, когда бы сюда ни вернулись, не дознаются, чья работа.
Выходит, обойдется без шухеру. А германец что так, что этак с
этого во что будет иметь...
приволок танковый брезент, расстелил в тени терновника; тень
была не плотная, легкая, пропускала дыхание солнца, что было
совсем не лишним - лощина оказалась сырой. Тимофей едва лег на
брезент - словно провалился куда-то. И уже не слышал, как с
него стянули сапоги и портянки, расстегнули драгунскую куртку
и накрыли одеялом.
а вдруг завтра на шоссе появятся свои? Утро вечера мудренее.
Они натаскали в тридцатьчетверку молоденького лапника, сверху
навалили травы. Конечно же, тесновато, однако само ложе
получилось роскошное. На лучшем месте положили Егорова. Когда
проснулись, чтобы поужинать, у него был жар, должно быть,
ужасная температура, потому что он никого не узнавал и бредил,
и Чапа сказал: раз нет лекарств, надо пустить кровь, он видел,
как это делал их коновал, и всегда помогало. Но Герка сказал,
что не позволит, мол, к ночи всегда больным становится хуже;
другое дело, сказал он, холодный компресс на голову и на рану;
на том и порешили.
Только, чур, не я первый!
роскошь?
такой... Да и за комодом присмотреть. А то ведь очнется -
шухер будет жуткий.
мы все равно не в силах помочь. А во-вторых, кто припрется в
эту дыру ночью? - я правильно говорю, Чапа?
Они забрались в БТ, задраили люки и на всякий случай
изготовили к бою пулеметы. И через несколько минут уже спали.
Конечно же, они рисковали; но, прямо скажем, риск был невелик,
почти ничтожен. А устали все невероятно и морально и
физически. И Чапа в этом смысле не был исключением.
Каким он был ординарцем - хорошим или плохим,
предупредительным или растяпой - не суть важно; зато со всей
ответственностью можно сказать, что Чапа был простодушен, за
что и поплатился в первый же день войны. Естественно,
пострадавшим оказался его лейтенант. Выяснилось это не сразу,
когда полк подняли ночью по тревоге и стало известно, что
Русанов Владислав
Орлов Алекс
Мичурин Артем
Доценко Виктор
Никитин Юрий
Флинт Эрик