никто в казарме не только не поднимался, даже не шевелился. Тогда второй
дневальный, спаривая голос с первым, орал: "Подъем! Сколько можно спать?"
чаще всего был Яшкин, тоже шибко сдавший, совсем желтый, начинал сдергивать
бойцов с нар, которые оказывались поближе. Всех ближе на нижних нарах
ютились горемыки больные, на которых дуло из неплотно закрытой двери, тянуло
от сырого пола, и как им ни запрещали, как их ни наказывали, они волокли на
себя всякое тряпье, вили на нарах гнезда. Стащенные за ноги, сброшенные на
пол, снова и снова упрямо заползали на нары, лезли в грязное, развороченное,
но все же чуть утепленное гнездо -- только бы не на улицу, только бы не на
мороз в мокрых, псиной пропахших штанах, побелевших от мочи на заду и в
промежности.
стащить -- лягаются. Их били макетами винтовок, били без выбора, случалось,
попадали даже в голову, крепко ушибали человека, тогда он подскакивал,
спинывал дневального вниз. Дневальный хватался за столб, вопил:
Шпатор в солдатском бельишке, в серых валенках, обутых на босу ногу,
сухонький, с искрящейся редкими волосами стриженой головой, с крылато
раскинутыми усами.
Встать!!.. Не то я вас...
попавшегося бойца. Тот, загремев вниз, ударившись об пол, вопил, ругался;
осатаневшие дневальные лупили уже всех подряд прикладами макетов, с боем
сгоняли служивых с третьего яруса нар на второй, где они, сгрудившись,
пробовали дремать дальше, со второго их спихивали на первый, с первого
вытесняли серую массу в коридор, затем к дверям, на лестницу, никто не
торопился открывать двери. Наконец, благословясь, тычками, пинками,
выдворяли на мороз разоспавшихся вояк, и тут же начинался отлов симулянтов:
их вытаскивали из-под нар, выковыривали из казарменных щелей, где и
таракану-то не спрятаться.
ругались, грозились, когда очередного симулянта выбрасывали на улицу,
встречали его в кулаки.
землянки, терпеливо ждал в стороне результатов.
красноармейцами вызвеневший голос помкомвзвода Яшкина. Скользя, спотыкаясь,
поддерживая на боку кирзовую сумку, доставшуюся ему еще на фронте, в которой
было все личное имущество помкомвзвода, он подбегал к Щусю и докладывал: --
Товарищ младший лейтенант, первая рота для следования на занятия выстроена!
ноге, бодро выкрикивал Щусь. В ответ следовало что-то невнятное, разбродное.
-- Не слышу! Не понял! Здравствуйте, товарищи бойцы! -- подпустив шалости в
голос, громче кричал Щусь.
раздавалось наконец что-то гавкающее:
шагом арш!
план занятий и жизни на сегодняшний день, Щусь смотрел еще какое-то время
вослед качающемуся под желтушно светящимися фонарями, пар выдыхающему,
отхаркивающемуся, не очень-то ровному и ладному строю. И снова подступала,
царапала сердце ночная дума: "Ну зачем это? Зачем? Почему ребят сразу не
отправили на фронт? Зачем они тут доходят, занимаются шагистикой? На
стрельбище, как и прежние роты, побывают два-три раза, расстреляют по обойме
патронов -- не хватает боеприпасов. Копать землю многие из них умеют с
детства, штыком колоть, если доведется, война научит. Зачем? Зачем здоровых
парней доводить до недееспособного состояния?" Ответа Щусь не находил, не
понимал, что действует машина, давняя тупая машина, не учитывающая того, что
времена императора Павла давно минули, что война нынче совсем другая, что
страна находится в тяжелейшем состоянии, и не усугублять бы ее беды и
страдания, собраться бы с умом, сосредоточиться, перерешить многое. То, что
годилось для прошлой войны или даже для войны с Наполеоном, следовало
отменить, перестроить, упростить, да не упрощать же до полного абсурда, до
убогости, нищеты, до полной безнравственности, ведь бойцы первой роты по
одежде, да и по условиям жизни и по поведению мало чем отличаются от
арестантов нынешних времен. И Попцов, да что Попцов, разве он один, разве
его смерть кого образумит, научит, остановит?
но достаточная для того, чтобы служивые снова позабирались на нары, присели
возле печки, привалились к прелой стене, но лучше, выгодней всего к ружейной
пирамиде. Тонкий стратегический расчет тут таился: как только раздавалась
команда "разобрать оружие!", у пирамиды поднималась свалка -- каждый норовил
схватить деревянный макет, потому как он был легок и у него не было
железного затыльника на прикладе, от которого коченела ладонь и уставала
рука. С меньшей охотой разбирались настоящие, отечественные винтовки, и
никто не хотел вооружаться винтовками финскими, из железа и дерева
сделанными. Как, для чего они попали в учебные роты -- одним высокоумным
военным деятелям известно.
и оставались они после расхватухи, никто их не замечал, учено говоря, бойцы
игнорировали плененное оружие. С ножевыми штыками, пилой, зазубренной по
торцу, -- "чтобы кишки вытаскивались, когда в брюхо кольнут, -- заключали
ребята и добавляли возмущенно: -- Изуиты! Вон у нашего винтаря штык как
штык, пырни -- дак дырка аккуратна".
рукопашной, еще предстояло узнать, что ранка от нашего четырехугольного
штыка -- фашисту верная смерть, заживает та рана куда как медленней, чем от
всех других штыков, сотворенных человеком для человека. Остается благодарить
Бога за то, что в этой войне рукопашного боя было мало, редко он случался.
Яшкиным.
бойцов силой подгоняли иль за шкирку подтаскивали к пирамиде. Будто в
революционном Питере, красноармейцу лично вручалось грозное оружие. Наглецы
и ловкачи, расхватавшие оружие по уму и таланту, между тем толпились у
выхода из подвала, гогоча поддавали жару:
сапогах бьет.
улку выгонять! Не обрадуетесь!
курить?
Ну арьмия, ну арьмия! Помру я скоро, подохну от такой арьмии.
симулянты, дневальные, промысловики, разгильдяи, шлявшиеся по расположению
полка и по общепитам, переловленные патрулями иль с вечера еще надыбанные
докой Шпатором, получившие от старшины по наряду вне очереди -- больше он не
может, на большее его власти не хватает, -- дрогнут на дворе, ждут и знают:
старшина так просто, без внимания никого не оставит, он, прокурор в законе,
попросит у старшего командира добавки к уже определенному нарушителям
наказанию.
Старшина семенит вдоль рядов поплясывающего воинства, под сапогами его
крякает снег, крошатся ледышки. Натуго застегнутый и подпоясанный, в шапке
со звездою, в однопалых рукавицах, в яловых сапогах, должно быть еще с
империалисти- ческой войны привезенных, усохший, в крестце осевший, но все
еще пряменький, чисто выбритый, старшина в желтушном свете двух лампочек,
горящих над входом в расположение первой роты -- для второй роты существует
другой вход, со своими лампочками, -- кажется подростком, как эти вот орлы
двадцать четвертого года рождения, заметно исхудавшие, телом опавшие за
каких-нибудь неполных два месяца прохождения службы. Но только этот вот
шебутной подросток -- главная самая власть над ними, от нее, от этой власти,
вся досада и надсада, от нее, как от болезни, ни откреститься, ни скрыться.
Нортон Андрэ
Николаев Андрей
Березин Федор
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Посняков Андрей