Чтение 21–й страницы книги ~Мои скитания~

x x x

Вместо грязных нар в Николомокринских казармах Ярославля, я очутился в
роскошном дворце Московского юнкерского училища в Лефортове и сплю на
кровати с чистым бельем.

Дисциплина была железная, свободы никакой, только по воскресеньям
отпускали в город до девяти часов ве-чера. Опозданий не полагалось. Будние
дни были рас-пределены по часам, ученье до упаду, и часто, чистя са-поги в
уборной еще до свету при керосиновой коптилке, вспоминал я свои нары, своего
Шлему, который, еще за-темно получив от нас пятак и огромный чайник, бежал в
лавочку и трактир, покупал "на две чаю, на две са-хару, на копейку кипятку",
и мы наслаждались перед ученьем чаем с черным хлебом.

Здесь нас ставили на молитву, вели строем вниз в столовую и давали
жидкого казенного чаю по кружке с небольшим кусочком хлеба. А потом ученье,
ученье це-лый день! Развлечений никаких. Никто из нас не бывал в театре,
потому что на это, кроме денег, требовалось особое разрешение. Всякие газеты
и журналы были за-прещены, да, впрочем, нас они и не интересовали. На меня
начальство обратило внимание, как на хорошего строевика и гимнаста и, судя
по приему начальства, мечта каждого из юнкеров быть прапорщиком мне
ка-залась достижимой.

Но как всегда в моей прежней и будущей жизни, слу-чайность бросила меня
на другую дорогу.

Я продолжал переписываться с отцом. Писал ему по-дробные письма,
картины солдатской жизни, иногда по десять страниц. Эти письма мне потом
пригодились как литературный материал. Описал я ему и училищную жизнь, и в
ответ мне отец написал, что в Никольском переулке, не помню теперь в чьем-то
доме, около церкви Николы Плотника, живет его добрый приятель, извест-ный
московский адвокат Тубенталь. Написал он мне, что в случае крайней нужды в
деньгах я могу обратиться к нему. Нужда скоро явилась. Выпивала юнкерация
здо-рово. По трактирам не ходили, а доставали водку завода Гревсмюль в
складе, покупали хлеба и колбасы и отправ-лялись в глухие уголки
Лефортовского огромного сада и роскошествовали на раскинутых шинелях.
Покупали поочередно, у кого есть деньги, пропивали часы, вторые мундиры --
жили весело. И вот в минуту "карманной не-взгоды" вспомнил я об адвокате
Тубентале, и с товари-щем юнкером в одно прекрасное солнечное воскресенье
отправились мы занимать деньги, на которые я задумал справить день своего
рождения, 26 ноября, о чем оповестил моих друзей. Мы перешли мост, вышли на
Горо-ховую. Как сейчас помню -- горбатый старик извозчик на ободранной
кляче, запряженной в "калибер", экипаж, напоминающий гитару, лежащую на
четырех колесах. Я никогда еще не ездил на таком инструменте и стал
нани-мать извозчика в Никольский переулок, на Арбат. Но когда он запросил
страшную, по нашим тогдашним сред-ствам, сумму, то мы решили идти пешком.

-- Гривенник хочешь? -- рискнул мой товарищ.

-- Меньше двоегривенного не поеду,-- заявил извоз-чик, и мы пошли.

Помню, как шли по Покровке, по Ильинке, попали на Арбат. Все меня
занимало, все удивляло. Я в первый раз шел по Москве, Добрались до
НиколыПлотника, и, наконец, я позвонил у парадного Тубенталя. Мой то-варищ
остался ждать на улице, а меня провели в каби-нет. Любезно и мило встретил
меня приятель отца, не-большой, рыжеватый человек, предложил чаю, но я
от-казался. Я слишком волновался, потому что решил за-нять огромную сумму,
25 рублей, и не знал, как реши-тельнее сказать это. Поговорили об отце, о
службе, и на-конец, я прямо выпалил:

-- Одолжите мне 25 рублей. Я напишу отцу, и он вы-шлет вам.

-- Пожалуйста... Может быть больше надо, пожа-луйста, не стесняйтесь...

-- Нет, больше не надо.

Я чувствовал себя на седьмом небе и, получив деньги, начал прощаться.

-- Погодите, позавтракайте у меня...

-- Нет, меня товарищ на улице ждет.

-- Так можно его позвать к нам.

-- Нет, уж я пойду в училище.

Милый Тубенталь очаровал меня своей любезностью, и через четверть века
вспомнил я в Москве, при встрече с ним, эту нашу первую встречу.

Бомбой выскочив из подъезда, я показал товарищу кредитку.

-- Костя, живем!

-- Ох, пьем! А мне уж есть хочется.

Так и не пришлось мне угостить моих приятелей 26 ноября... В этот же
день, возвращаясь домой после завтрака на Арбатской площади, в пирожной
лавке, мы встретили компанию возвращавшихся из отпуска наших юнкеров, попали
в трактир "Амстердам" на Немецком рынке, и к 8 часам вечера от четвертной
бумажки у меня в кармане осталась мелочь. Когда мы подходили к учили-щу,
чтобы явиться к сроку, к девяти часам, я, решив, что еще есть свободные
полчаса, свернул налево и пошел в сад. Было совершенно темно, койгде на
главной аллее из-редка двигались прохожие и гуляющие, но на боковых дорожках
было совершенно пусто. В голове у меня еще изрядно шумело после возлияний в
трактире, и я жадно вдыхал осенний воздух в глухих аллеях госпитального
старинного сада. Сделав несколько кругов, я пошел в училище, чувствуя себя
достаточно освежившимся. Вдруг передо мной промелькнула какая-то фигура и
скрылась направо в кустах, шурша ветвями и сухими листьями. В полной темноте
я не рассмотрел ничего. Потом шум шагов на минуту затих, снова раздался и
замолк в глу-бине. Я прислушался, остановившись на дорожке, и уже двинулся
из сада, как вдруг в кустах, именно там, где скрылась фигура, услыхал
детский плач. Я остановился -- ребенок продолжал плакать близко-близко, как
показа-лось, в кустах около самой дорожки рядом со мной.

-- Кто здесь? -- окликнул я несколько раз и, не по-лучив ответа, шагнул
в кусты. Чтото белеет на земле. Я нагнулся, и прямо передо мною лежал
завернутый в белое одеяльце младенец и слабо кричал. Я еще раз ок-ликнул, но
мне никто не ответил,

-- Подкинутый ребенок!

Та фигура, которая мелькнула передо мной, по всей вероятности, за мной
следила раньше и, сообразив, что я военный, значит, человек, которому можно
доверять, в глухом месте сада бросила ребенка так, чтобы я его заметил, и
скрылась. Я сообразил это сразу и, будучи вполне уверен, что подкинувшая
ребенка, -- бесспорно, ведь это сделала женщина, -- находится вблизи, я еще
раз крикнул:

-- Кто здесь? Чей ребенок!

Ответа не последовало. Мне жаль стало и ребенка и его мать, подкинувшую
его в надежде, что младенец нашедшим не будет брошен, и я взял осторожно
ребенка на руки. Он сразу замолк. Я решил сделать, что мог, и держа ребенка
на руках в пустынной темной аллее, громко сказал:

-- Я знаю, что вы, подкинувшая ребенка, здесь близко и слышите меня. Я
взял его, снесу в полицейскую часть (тогда участков не было, а были части и
кварталы) в передам его квартальному. Слышите. Я ухожу с ребен-ком в часть!

И понес ребенка по глухой заросшей дорожке, на-правляясь к воротам
сада. Ни одной живой души не встретил, у ворот не оказалось сторожа, на
улицах ни полицейского, ни извозчика. Один я, в солдатской ши-нели с
юнкерскими погонами и плачущим ребенком в бе-лом ткачевом одеяльце на руках.
Направо мост -- налево здание юнкерского училища. Как пройти в часть-- не
знаю. Фонари на улицах не горят-- должно быть по дум-скому календарю в эту
непроглядную ночь числилась луна, а в лунную ночь освещение фонарями не
полага-ется. Приветливо налево горели окна юнкерского учи-лища и фонарь
против подъезда. Я как рыцарь на рас-путье: пойдешь в часть с ребенком --
опоздаешь к по-верке -- в карцер попадешь; пойдешь в училище с ребен-ком--
нечто невозможное, неслыханное-- полный скан-дал, хуже карцера; оставить
ребенка на улице или под-кинуть его в чей-нибудь дом -- это уже
преступление.

А ребенок тихо стонет. И зашагал я к подъезду и че-рез три минуты в
дежурной комнате стоял перед дежур-ным офицером, с которым разговаривал
ротный коман-дир, капитан Юнаков.

Часы били девять. Держа в левой руке ребенка, я правую взял под козырек
и отрапортовал:

-- Честь имею явиться, из отпуска прибыл. Оба офицера были заняты
разговором. Я стою.

-- Ступайте же в роту, -- сказал мне дежурный. Я повернулся налево
кругом и сообразил: снесу мла-денца в роту и расскажу все, как было. И уже
рисовал картину, какой произведу эффект.

А другая мысль в голове: надо доложить дежурному, но при Юнакове,
строгом командире, страшно. Опять на распутье, но меня вывел из этого
заплакавший младенец.

-- Это-- что?-- вскрикнул Юнаков, и оба они с де-журным выразили на
своих лицах удивление, будто черта увидали.

И я рассказал все дело, как оно было. Юнаков по-дошел и обнюхал меня.

-- Да вы пьяны.

-- Никак нет, господин капитан, водку пил, но не пьян.

-- Кажется не пьян, но водкой пахнет, -- согласился ротный командир.

В это время в подъезд вошли два юнкера, опоздав-шие на десять минут, но
их Юнаков без принятия ра-порта прямо послал наверх, а меня и ребенка
загородил своей широкой спиной. Юнаков послал сторожа за квартальным, но
потом вернул его и приказал мне:

-- Раз уж вы вмешались в дело, сами и выпутывай-тесь. Идите с ним в
квартал... А ты осторожно неси ре-бенка, -- приказал он сторожу.

В полиции, под Лефортовской каланчой, дежурный квартальный,
расправившись с пьяными мастеровыми, которых, наконец, усадили за решетки,
составил протокол "о неизвестно кому принадлежащем младенце, по види-мости,
мужского пола и нескольких дней от рождения, найденном юнкером Гиляровским,
остановившимся по своей надобности в саду Лефортовского госпиталя и
уви-давшим оного младенца под кустом". Затем было напи-сано постановление, и
ребенка на извозчике немедленно отправили с мушкетером в воспитательный дом.

Часа через полтора я вернулся в училище, и дежур-ный, по распоряжению
Юнакова, приказал мне никому не рассказывать о найденном ребенке, но на
другой день все училище знало об этом и хохотали до упаду. Какое-то высшее