Чтение 21–й страницы книги ~Времятрясение~

"Очнитесь! Ради Бога, очнитесь! Свобода воли! Свобода воли!"

В Занаду он скажет, что если даже в тот день и ночь он был героем, то в
академию вошел "из редкостной трусости". Он "притворялся Полем
Ревером[26] в пространственно-временном континууме".

Он искал убежища от нарастающего грохота на Бродвее, что в полуквартале
оттуда, от звуков по-настоящему серьезных взрывов в других частях города. В
полутора милях к югу, возле Мемориала Гранта, массивный грузовик,
принадлежавший Департаменту здравоохранения, из-за потери управления
пропахал вестибюль одного здания и въехал в кабинет коменданта. Он своротил
газовую плиту. Прорванная труба массивного бытового прибора наполнила
лестницы и лифтовую шахту шестиэтажного здания метаном, смешанным с секретом
желез скунса. Большинство жителей дома были пенсионеры.

А затем БА-БАХ!

"Катастрофа, ждавшая своего часа", -- сказал Траут в Занаду.

x x x

Старый писатель-фантаст хотел привести в чувство одетого в форму
вооруженного охранника Дадли Принса для того, как он сам впоследствии
признался, чтобы самому больше ничего не делать. Он орал Принсу на ухо:
"Свобода воли! Свобода воли! Пожар! Пожар!"

Принс не пошевелил и мускулом. Он хлопал глазами, но это был лишь
рефлекс, а не проявление свободы воли. Вспомните историю про куриный суп.
Принс, по его собственному утверждению, думал лишь об одном -- а что, если
он пошевелит хоть мускулом и вследствие этого снова окажется в 1991 году в
Исправительной тюрьме строгого режима для совершеннолетних, что в Афинах,
штат Нью-Йорк.

Что ж, его можно понять!

Траут оставил Принса на некоторое время в покое. По его собственному
признанию, он огляделся вокруг в поисках, кого бы запрячь поработать. Адски
громко выл датчик задымления. Если здание действительно горит и огонь нельзя
погасить, он отправится искать какое-нибудь место, где гражданин в летах
может пересидеть происходящее снаружи.

В галерее он обнаружил зажженную сигару, лежащую на блюдце. Зажженная
сигара, при том, что сигары были запрещены во всем штате Нью-Йорк, не
угрожала никому, кроме себя. Ее середина находилась над центром блюдца, так
что она не могла никуда упасть, когда догорит. Но датчик задымления все
вопил о том, что наступил конец мира, как мы его знали.

Траут в книге "Десять лет на автопилоте" сформулировал то, что в тот
день хотел сказать датчику задымления: "Чушь собачья! А ну заткнись,
безмозглый невротик!"

Вот в чем была мистика: в галерее никого, кроме Траута, не было!

Неужели в Американской академии искусств и словесности водятся
привидения?

38

Сегодня, в пятницу, 23 августа 1996 года, я получил доброе письмо от
юного незнакомца по имени Джефф Михалич, видимо, серба или хорвата по
происхождению, который специализируется по физике в Университете штата
Иллинойс в Урбане. Джефф писал, что ему нравился курс физики в школе, и он
получал хорошие оценки, но "с того момента, как я изучаю физику в
университете, у меня с ней возникло много проблем. Это большой удар для
меня, поскольку в школе у меня все получалось. Я думал, что нет ничего, чего
бы я не сделал, если как следует этого захочу".

Вот мой ответ: "Вам следует прочесть плутовской роман Сола Беллоу
"Приключения Оджи Марча". Мораль в конце, насколько я помню, состоит в том,
что нам не следует решать вселенские проблемы, а скорее заниматься делами,
которые нам интересны и естественны, делать дела, которые мы можем сделать.

Относительно очарования физикой. Два самых интересных предмета, которые
преподают в школе и колледже, -- это механика и оптика. Однако за этими
игровыми дисциплинами стоит игра ума. Для того же, чтобы играть в нее, нужен
врожденный талант, вроде того, что нужен для игры на валторне или в шахматы.

В своих выступлениях и говорю о врожденных талантах: "Если вы
отправляетесь в большой город, а университет -- это большой город, вы
непременно встретите Вольфганга Амадея Моцарта. Сидите дома, сидите дома".

Другими словами. Не важно, что та или иная подрастающая личность думает
о том, что он или она умеет делать. Он или она рано или поздно столкнется с
человеком, который, что называется, отымеет его или ее.

Мой друг детства Уильям X. К. Фейли, по прозвищу Скип, четыре месяца
как покойный -- теперь он на небесах, -- в свою бытность
студентом-второкурсником имел все основания считать себя настоящим мастером
настольного тенниса. Я неплохо играю в настольный теннис, но со Скипом
играть не стану. Он так закручивал мяч на своей подаче, что как бы я ни
пытался вернуть мяч, я знал, что моя полетит мне в нос, или в окно, или на
фабрику, где его изготовили, но никак не на стол.

Но когда Скип учился на первом курсе, он сыграл с нашим однокурсником
Роджером Даунсом. После этого Скип сказал: "Он меня отымел".

Спустя тридцать пять лет я читал лекции в университете в Колорадо, и в
зале сидел не кто иной, как Роджер Даунс. Роджер занялся бизнесом. Попутно
он стал уважаемым соперником на турнирах Мужского теннисного клуба. Я
поздравил его с тем, что много лет назад он преподал Скипу урок настольного
тенниса.

Роджер хотел услышать, что после этого позора сказал Скип. Я ответил:
"Скип сказал, что ты его отымел".

Роджер был в высшей степени доволен.

Я не спрашивал, но он явно понял, что Скип имел в виду. Ведь жизнь --
это дарвиновский естественный отбор, или, как ее любит называть Траут,
дерьмо. Роджер сам много раз вылетал с теннисных турниров, когда его, как
когда-то он Скипа, имели. Удар приходится по самоуважению.

В этот августовский день пришли и другие новости. Мой старший брат
Берни, ученый от бога, который знал об электрической природе гроз больше,
чем кто-либо другой, оказывается, неизлечимо болен раком. Болезнь слишком
запущена, чтобы Три Всадника Онкологического Апокалипсиса -- Хирургия,
Химиотерапия и Рентген -- могли ее обуздать.

Берни все еще прекрасно себя чувствует.

Рано еще об этом говорить, но, когда он умрет, прости Господи, я не
думаю, что его прах надо закопать на кладбище Краунхилл вместе с Джоном
Уиткомбом Райли и Джоном Диллинджером. Они принадлежат только Индиане. Берни
принадлежит всему миру.

Его пепел надо развеять над огромным грозовым облаком.

39

Итак, там, в Колорадо, был Роджер Даунс из Индианаполиса. Здесь, в
Саут-Форке на Лонг-Айленде, есть я, я тоже из Индианаполиса. Пепел моей
индианаполисской жены Джейн Мэри Кокс смешан с корнями безымянной цветущей
вишни в Барнстэбл-Вилидж в Массачусетсе. Ветви этого дерева видны из
флигеля, который выстроил Тед Адлер и после этого спросил: "Господи, как мне
это удалось?"

Свидетель на нашей с Джейн свадьбе в Индианаполисе, Бенджамен Д. Хиц из
Индианаполиса, теперь вдовец и живет в Санта-Барбаре в Калифорнии. Той
весной Бен ухаживал за моей двоюродной сестрой. Теперь она -- вдова и живет
на побережье Мэриленда, а моя сестра умерла в Нью-Джерси, мой же брат
умирает, хотя еще не чувствует этого, в Олбани, штат Нью-Йорк.

Мой друг детства Дэвид Крейг, заставивший замолчать радио в немецком
танке во время Второй мировой войны, работает строителем в Новом Орлеане.
Моя двоюродная сестра Эмми -- это ее отец сказал мне, когда я вернулся с
войны, что я наконец стал мужчиной, -- с которой я вместе делал лабораторные
работы по физике в школе в Шортридже, живет всего в тридцати милях восточнее
Дейва в Луизиане. Самая настоящая диаспора!

Почему столь многие из нас покинули город наших предков, город, где
наши семьи пользуются уважением, где улицы и речи так нам знакомы, и где,
как я сказал в Батлерском университете в июне прошлого года, одновременно
собралось все лучшее и все худшее, что есть в западной цивилизации?

Жажда приключений!

Но, может быть, еще и потому, что мы хотели спастись от могущественного
притяжения -- нет, не нашей планеты, а кладбища Краунхилл.

Краунхилл заполучило мою сестру Элли. Оно не заполучило Джейн. Оно не
получит моего старшего брата Берни. Оно не получит меня.

В 1990 году я читал лекции в одном университете в южном Огайо. Меня
поселили в мотеле неподалеку. После лекции я вернулся в мотель и заказал в
баре свой обычный виски с содовой, после которого я сплю как ребенок, а я
люблю спать как ребенок. Бар в основном был заполнен местными пожилыми
людьми, похожими друг на друга. Им было над чем посмеяться.

Я спросил бармена, что это за люди собрались. Он сказал, что это
пятидесятая встреча выпускников Зенсвилльской школы 1940 года. Это было
потрясающе. Это было правильно. Я был выпускником шортриджской школы 1940
года. Так что на самом деле я пропускал нашу собственную встречу.

Эти люди могли бы стать персонажами пьесы Торнтона Уайлдера "Наш