Чтение 21–й страницы книги ~Южнее главного удара~

дивизию хватит. Так что считай - из-за меня у немцев одной танковой дивизией
меньше. Понял теперь?
Увидев вокруг столько людей, пушки, Леонтьев, как всякий человек, не
понимающий обстановки, почувствовал себя в безопасности. Особенно после
страха, которого он натерлелся, пока шли по городу.
Прежде всего он отыскал комбата. Беличенко стоял на краю ровика, нагнув
голову в сдвинутой на затылок белой кубанке, кричал в телефонную трубку:
- Гуркин! Гуркин! Где ты пропал совсем?
Левую вытянутую руку его, жилистую и в темноте очень белую,
перевязывала Тоня, едва достававшая ему до плеча. А из ровика снизу смотрел
на командира батареи телефонист, сидевший на корточках, по лицу его старался
определить: бежать по связи или еще обождать можно?
- Гуркин? - быстро спросил Беличенко и нетерпеливо оглянулся на Тоню,
словно она была причиной того, что ему не отвечали.
Но Тоня, зубами затягивая бинт, легла на его руку щекой, и он позвал в
телефонную трубку с внезапной нежностью:
- Гуркин... Гуркин? Что ж ты молчал?
Телефонист облегченно вздохнул. Прижимая трубку плечом к уху, Беличенко
здоровой рукой поспешно откатывал на раненой рукав и поглядывал вперед
орудия. Застегнул пуговицы. Со спины его сползла шинель. Он подхватил ее.
- Так!
За полем уже возникла автоматная стрельба.
- Так, так... Так что ж ты...
Беличенко пробовал продеть руку в рукав шипели - рукав перекрутился,-
он требовательно глянул на Тоню, не успевшую помочь.
- Пропускай танки на меня! - заорал он в трубку.- Пехоту, автоматчиков
прижми к земле!
Услышав страшное слово "танки", да еще чтоб их пропускали, Леонтьев
выскочил вперед, желая предупредить скорей, успеть.
-- Товарищ капитан! Товарищ капитан Беличенко!
Беличенко обернулся на этот испуганный голос. Держа трубку в руке, как
молоток, двинулся к Леонтьеву.
- А ну, марш! Марш к орудию!
От неожиданности Леонтьев растерялся. После уж он почувствовал себя
оскорбленным. Он хотел предупредить, сделать лучше - зачем на него кричать!
У него всегда были с Беличенко хорошие отношения. Когда Беличенко
представляли к ордену, Леонтьев, как только узнал, сообщил ему по секрету.
Он не имел права делать этого, но он вcе же сообщил.
И он обиженно косился на него от орудия. Но хотя он и косился, в душе
он был даже доволен, почувствовав над собой твердую руку. И он охотно
переложил с себя на Беличенко ответственность за все, в том числе и за свою
собственную жизнь.
- Что? - спросил Беличенко, подозвав Ваню Горошко и все еще хмурясь.
Тот передал приказание командира полка. Беличенко глянул на полe
впереди орудий. Там уже сильно слышна была автоматная стрельба. Сняться
сейчас с позиций - танки могут догнать на походе. А главное - не мог он
бросить пехоту, которая уже вступила в бой. Он взял Горошко за локоть:
- Пришел, блудный сын?
И улыбнулся усталой улыбкой. С минуту смотрел в лицо ему.
-- А ведь я тебя опять пошлю.
Ваня потемнел.
- Что ж, товарищ капитан, и тот раз меня, и опять в тыл меня же...
- Да не в тыл, чудак ты. И где он, тыл, вообще? - Беличенко взял из
Ваниной руки окурок, который тот деликатно держал за спиной, затянулся
несколько раз подряд.
Рядом с Горошко он оказался большим, широким.
- Тут без тебя на нас вон оттуда тaнки пошли.- Он кивнул подбородком в
сторону садов.- Если б мы там не заминировали - хана нам. Да еще Орлов
подбил один танк гранатой.
И Беличенко одобрительно глянул на красивого сержанта с гитарой тот,
как бы не слыша, с величайшим вниманием продолжал на слух подтягивать
струну.
- Вот тебе и тыл.
Говоря это, Беличенко все время шевелил затекшими пальцами раненой,
болевшей руки. Вдруг поморщился: неловкое движение отдалось сильной болью.
Он бросил догоревший окурок.
- Видишь скирды на поле?
Впереди на зимнем, озаряемом вспышками небе, как два дома, темнели
скирды.
- Поджечь их надо, когда танки пойдут. А ты говоришь - тыл.
Он держал Ваню за локоть. Так уж получается на войне, что в самые
опасные места посылаешь самых дорогих тебе, самых верных людей.
-- Возьмешь пару бутылок с зажигательной смесью. Новый у нас старшина
приблудился, у него возьмешь.
А совсем другие слова надо было бы говорить сейчас. Только эти слова
почему-то всегда говорить неловко. Он все держал Ваню за локоть, и тот
чувствовал себя стесненно.
Помахивая в руке гитарой, подошел Орлов, герой дня. Услышав, о чем
разговор, покровительственно оглядел Ваню, подмигнул:
- Когда ни помирать, все равно день терять - так говорю?
Беличенко не любил развязных людей. Он сердито подождал, пока Орлов
уйдет, тогда уж простился с ординарцем.
- Ну, иди,- сказал он.- Помни: ждать буду. Иди.
Горошко понимал, что это означает: поджечь скирды и осветить все
вокруг, когда пойдут танки. Когда танки идут, все живое стремится стать
незаметным. О плохом Ваня не думал, но вообще-то всякое бывает на фронте. И
поэтому, найдя старшину, он первым делом сказал доверительно:
- Старшина, я тут гимнастерку комбата отдал одной венгерке стирать. Еще
когда мы только стали тут. Шерстяная гимнастерка, новая совсем. В случае
чего, забеги возьми, я дом укажу.
Новый старшина, принявший остатки хозяйства, был рыжеусый, бравый,
гвардейского вида. Ничем он не напоминал Пономарева. И только одно у них
было общее: так же, как Пономарев, он больше всего на свете не терпел потерь
и убытков. Вот эту черту сразу заметили бойцы, и как-то даже приятна была
она им сейчас. Та самая черта, за которую при жизни больше всего в душе и
вслух ругали Пономарева.
Услышав, что недостает еще гимнастерки, старшина, весь день видевший
одни убытки и разрушения, набросился на Горошко, не разобрав дела:
- То есть как так отдал? Как так возьми, говорю?
Горошко поглядел - не в себе человек. И пошел искать кого-либо из
разведчиков. Встретился Сeмынин, самый здоровый и самый ленивый из всех. Три
дня назад Горошко поссорился с ним: Семынин закоптил его котелок и не
почистил. В другое время он бы не обратился к нему - характер у Вани был. Но
сейчас выбирать не приходилось. И, давая понять, что прошлое забыто, он
рассказал ему свое дело и попросил:
- Будь другом, забеги, если отходить станете. А то гимнастерка,
понимаешь, новая, комбат как раз любит ее.
- А сам-то ты что? - удивился Семынин.- Сам чего не можешь?
Горошко потупился.
- Да видишь, так дело выходит... Словом, не по пути мне.
- В штаб, что ли, опять отправляют?
- Ага.
- Так ты так бы и сказал. Ладно уж, возьму,- согласился Семынин, потому
что в общем-то он был человек великодушный.
И Горошко ушел. Он вылез за бруствер окопа, глубже натянул ушанку и
бегом, пригибаясь, двинулся по полю навстречу стрельбе. Над полем, как искры
на ветру, в разные стороны летали трассирующие пули. Но не столько берегся
он пуль, как опасался, не упасть бы. С ним были стеклянные бутылки с
зажигательной смесью, а он не доверял им.
При свете взлетавших ракет с батареи еще некоторое время была видна
перебегавшая, все удаляющаяся одинокая фигура. Расчеты обоих орудий,
стоявших метрах в полутораста друг от друга, смотрели вслед Горошко и, когда
смыкалась темнота, ждали, чтобы вновь взлетела ракета. Но вот ракета
взлетела, а поле было пусто, только впереди орудий качались под ветром кусты
и тени их на снегу. Горошко пропал. Успел добежать или немецкая пуля нашла
его? Стога все не загорались, и только усилившаяся стрельба приблизилась как
будто. Менявшийся ветер носил над полем рокот моторов танков, они слышны
были то с фланга, то рядом совсем, то исчезали.
Стоя возле орудия, Беличенко прислушивался к голосам солдат. Они сидели
на земле в окопе, пушка заслоняла их, и он только слышал разговоры.
- Это нас приказ ссадил с машин, а то были бы мы сейчас за Дунаем на
формировке, в баньке парились бы. А вы б тут воевали,- оживленно говорил
разбитной солдатик, пришедший вместе с Архиповым. Как бы платя за
гостеприимство, он ко всем поворачивался, довольный, и голос его то затихал,
то усиливался.- Это на полчаса приказу опоздать или бы немец погодил с
наступлением - и все, читали бы мы про вас сводки. Мы уже по машинам сидели.
Заряжающий Никонов - комбат определил его по густому, табачному голосу
- спросил:
- Чего же вы сюда шли в таком разе? Семеро вас осталось, ни начальства
над вами, ни приказа - топали б за Дунай. Кто вас неволил?
- Кто? - бойко, весело засмеялся пехотинец.- Будто сам не знаешь кто?
Я, если знать хочешь, имею право вовсе не участвовать.
- То есть как же это ты имеешь право?
- А так. Могу на законном основании сидеть в тылу.- Он подождал, пока
всем любопытно станет.- У меня грудь куриная.
Солдата с "куриной" грудью и Беличенко встречал впервые. Ему стало
интересно. Но он продолжал стоять на своем месте и слушать. А там сразу
несколько голосов спросили озадаченно:
- Чего это?
- Грудь, говорю, куриная. Можете пощупать, если сомневаетесь.