почище, чем гроб, струганных и сбитых вместо гвоздями, наверху крестик или
звездочка -- в зависимости от желания покойного, если он успевал сказать
"последнюю волю". А кто не успевал, сплошь набивали звездочки.
купленном, с подкладными еще плечами, в сереньком, с резиночкою галстуке,
завязанном еще на фабрике, в казенных брезентовых тапочках, которые шили
сами для себя инвалиды. На подушке из красного бархата, сильно потертого и
исколотого от многократного пользования, висели тусклые медали "За отвагу" и
"За победу над Германией" с пыльно обмахрившимися ленточками. Под ними
плотным рядом расположились уже послевоенные, юбилейные медали и своею
блескучей новизной, пестрядью ярких красок и ленточек глушили те, старые,
боевые медали.
-- явствовало из похоронных документов, Долго жил. Тихо. Научился здесь
столярному ремеслу и, пока мог, делал по дому что умел. И гробы тоже делал,
и пирамидки. Потом остарел и сделался так болен, что ничего работать не мог.
Последние два года жил и вовсе себе и людям в тягость -- лежал на койке,
окончательно и виновато стихнув.
жильцов, еще бойких на язык и на ногу старичков и старушек. В задачу ячейки
входило заниматься снаряжением и проводами покойных, и также составлять и
говорить речи у гроба тех, кто их заслуживал, -- таких клали в обитые
красной материей домовины и выставляли для прощания в красном уголке. Но
мероприятие это вызывало столько ссор, нареканий, кривотолков и нервного
недовольства -- всем хотелось в красный гроб и в красный уголок, что
администрация невеселого пристанища в конце концов вынуждена была отказаться
от выделения рангов и заслуг покойных, и теперь всех хоронили одинаково.
Однако если кто имел чего сказать хорошее об отправляющемся в последний путь
товарище по жилищу, то мог все это сделать на крыльце дома, где ненадолго
опускали на пол домовину перед тем, как ее заколотить и поместить в кузов
грузовой машины, принадлежавшей дому и перевозившей всякий без исключения
груз.
-- холодно и далеко обратно брести. Прощались деловито, молча. Которые
инвалиды крестились, которые смахивали слезы с глаз, которые виновато
норовили что-то поправить в домовине и на покойном.
ноябре.
вчера еще вырытую, забило снегом и кладбищенские рабочие конечно же не
станут чистить ее, так в податливой пленкой обвисший снег и всунут гроб, так
мерзлыми комками его и забросают, да, впрочем, какое это имеет значение -- у
всякого не только жизнь и смерть своя, но даже пора родиться или умереть --
своя, и могила своя -- в чужую не заляжешь.
материалу для речи, а вот странность одну имел, и инвалиды, потакая ей,
собрали по двадцать копеек с брата и заказали музыку для покойного.
обсаженный тополями, лиственницами и горной колючей акацией. Посреди этого
квадрата сколочена из толстых плах танцплощадка, за нею будка для музыки, и
отдельная будка -- для молодежных патрулей и дежурного милиционера. Инвалиды
хоть и плевались, глядя на то, что называется нынче танцами, осудительно
качая головами, говорили: "Шоркаются и шоркаются принародно!.." -- но
неизменно сюда волоклись, как только начинались танцы, садились на траву.
Те, что были помоложе или выпившие, иной раз в круг затесывались и такую ли
распотеху устраивали...
занималась музыка, начинал плакать, и никакие таблетки и уколы не помогали
ему. Он надолго лишался сна, ходил серый, погасший, как бы даже и перед
собой виноватый. Его пытались расспросить, и он пытался объяснить, что с
ним, но ничего внятного и вразумительного сказать не мог, а только мял
рубаху на сердце: "Тоска! Тоска тут, тоска..."
инвалид не успел до войны не только жениться, но и влюбиться, а с войны
явился больным, дряхлым. Но ему тоже хотелось любить, ходить на танцы,
гулять, может быть, даже и музыке выучиться.
цветов", -- прямо заходился в слезах, захлебывался ими. Но оркестр по
причине отставания от моды распался. В будке установили проигрыватель, на
будку выставили динамик, и он оглашал и оглушал окрестность новой музыкой,
среди которой "Вальса цветов" не было. Зато сыскался "Белый вальс". Его-то и
попросили инвалиды "вертеть".
валялись волосья, не понимал, чего от него хотят инвалиды, а когда уразумел,
сопротивляться начал: "Закрыто ж! Холодно ж! Да я и ключ потерял..." --
"Постарайся, друг! Дело такое... редкое. В человеке болесь особенная
была..." -- уламывали парня инвалиды.
тряхнул грязной гривой: "Ну, вы даетеВо сколько надо-то? -- И, узнав во
сколько, оживился: -- Я еще и опохмелиться успею!"
дверь в будке, подсоединил провода к динамику -- и за пустырем так славно,
так трогательно зазвучало:
столовых синеньких бумажных салфеток, ворошило на голове покойного
слабенькие, как бы в детском возрасте остановившиеся волосы. Раз-другой во
дворе дома инвалидов крутануло снежный вихрь, а на танцплощадке как возник
беленький, на одну тонкую ножку насаженный султанчик снега, так все не
опадал, все кружился, кружился, и за тополями, звенящими под ветром редкими
мерзлыми листьями, опохмелившийся районный маэстро все гонял и гонял
заказанный вальс. Провожавшие покойного подняли гроб, понесли к машине.
нажать шоферу на стартер и перечеркнуть визгливым моторным звуком вальс,
певица успела молвить вослед навеки уходящему воину:
дворе и все провожающие укрылись под крышей дома, долго еще над пустырем
носило ветром музыку, а на танцплощадке все круче, все тоньше завивало
снежный вихорек, и глядевшим сквозь мутные стекла инвалидам казалось, что
там, на плахах, занесенных первой порошей, кружится девушка в белом, так и
не дождавшаяся своего партнера на танцах, и кружится быстрее, быстрее, чтоб
не было видно залитого слезами ее все еще юного лица.
угольнике. Вершины пирамидок белыми и красными маковками фонарей светились,
в фонари эти вставлялись керосиновые лампы. Днем отец наливал в лампы
керосин из большого ржавого бидона, Галка держала воронку и вкручивала
горелки с фитилем в горла ламп. Потом она спускалась на берег, вместе с
отцом мыла руки, шоркая их песком, смешанным с галечником, и в маленьких
ладошках хрустело, и руки делались белыми, но все равно от них пахло
керосином, и платьишко ее постоянно пахло керосином, и в избушке пахло
керосином. С запахом этим Галка свыклась и не замечала его. Она свыклась и с
жизнью в отдельной избушке, без подружек, без детских игр. У нее была одна
игра -- в бакенщика. Но она не считала это игрой, она не играла, она
работала бакенщиком.
дальней седловиной, а Галка уже начинала хлопотать. Она по деревянным
ступенькам бегала вверх-вниз по крутому яру и носила в лодку лампы, весла,
ведерко -- выплескивать воду, две старые телогрейки -- отцу и себе. Строго
Шилова Юлия
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Пехов Алексей
Майер Стефани