играть.
все же вздрогнул: выстрел -- он всегда неожиданный, всегда вдруг. Слева он
ударил, ниже по течению, а за ним еще и еще. Васков глянул: на плесе немец
из воды к берегу на карачках лез, к своим лез, назад, и пули вокруг него
щелкали, а не задевали. И фриц бежал на четвереньках, волоча ногу по
шумливому галечнику.
вскочить хотел, к своим кинуться, да удержался. И вовремя: сквозь кусты к
берегу той стороны сразу четверо скатились, рассчитывая, видно, под огневым
прикрытием речушку перебежать и в лесу исчезнуть. С винтовкой тут ничего
поделать было нельзя, потому что затвор после выстрела передернуть времени
бы не хватило, и Федот Евграфыч взял автомат. И только нажал крючок --
напротив в кустах два огонька полыхнули, и пулевой веер разорвал воздух над
его головой,
на этом берегу. Как ни тяжело, как ни безнадежно -- держать. Держать эту
позицию, а то сомнут -- и все тогда. И такое чувство у него было, словно
именно за его спиной вся Россия сошлась, словно именно он, Федот Евграфыч
Васков, был сейчас ее последним сыном и защитником. И не было во всем мире
больше никого: лишь он, враг да Россия.
нет. Бьют -- значит живы. Значит, держат свой фронт, свою Россию. Держат!..
чувствовал, что вот-вот должна передышка наступить, потому что не могли
немцы вести затяжной бой с противником, сил которого не знали. Им тоже
оглядеться требовалось, карты свои перетасовать, а уж потом сдавать по
новой. Та четверка, что перла прямо на него, тут же и отошла, да так ловко,
что он и заметить не успел, подшиб ли кого? Втянулись в кусты, постреляли
для острастки и снова замерли, и лишь дымок еще висел над водой.
должен был бы идти, потому что помощи ниоткуда не предвиделось, но все же
куснули они противника, показали зубы, и второй раз он в этом месте так
просто не полезет. Он где-то еще попытается щелочку найти: скорее всего выше
по течению, потому что ниже плеса каменные лбы срывались круто в реку.
Значит, следовало тотчас же перебежать правее, а тут, на своем месте, на
всякий случай оставить кого-либо из девчат...
Оглянулся: Комелькова прямиком сквозь кусты ломит.
оружие, раньше Комельковой домчался. Осянина, скорчившись, сидела под
сосной, упираясь спиной в ствол. Силилась улыбнуться серыми губами, то и
дело облизывая их, а по рукам, накрест зажавшим живот, текла кровь.
боялась. Отстранил мягко и понял, что все... Даже разглядеть было трудно,
что там, потому что смешалось все -- и кровь, и рваная гимнастерка, и вмятый
туда, в живое, солдатский ремень.
легкое, скользкое...
грех...
кинулась к берегу, уже не оглядываясь.
Рита что-то пыталась сказать -- не слушал. Ножом распорол гимнастерку, юбку,
белье, кровью набрякшие, -- зубы стиснул. Наискось прошел осколок, живот
разворотив: сквозь черную кровь вздрагивали сизые внутренности. Наложил
сверху рубаху, стал бинтовать.
листва, а Васков бинтовал и бинтовал, и тряпки тут же намокали от крови.
зацепила. Старшина оглянулся, вырвал наган, выстрелил дважды по мелькнувшей
фигуре: немцы перешли реку.
уходя в лес. И Васков понял, что Комелькова, отстреливаясь, уводит сейчас
немцев за собой. Уводит, да не всех; еще где-то мелькнул диверсант, и еще
раз выстрелил по нему старшина. Надо было уходить, уносить Осянину, потому
что немцы кружили рядом, и каждая секунда могла оказаться последней.
губами. Хотел винтовку прихватить -- не смог и побежал в кусты, чувствуя,
что с каждым шагом уходят силы из пробитой, ноющей зубной болью левой руки.
Женькино белье. Молодое, легкое, кокетливое...
отказаться с легкостью, потому что характер ее был весел и улыбчив, но
подаренные матерью перед самой войной гарнитуры упорно таскала в армейских
вещмешках. Хоть и получала за это постоянные выговоры, наряды вне очереди и
прочие солдатские неприятности.
фыркнул:
совсем другое.
не должна бояться.
с отцом в засаде на кабанов, гоняла на отцовском мотоцикле по военному
городку. А еще танцевала на вечерах цыганочку и матчиш, пела под гитару и
крутила романы с затянутыми в рюмочку лейтенантами. Легко крутила, для
забавы, не влюблялась.
Докладывает мне сегодня: "Товарищ Евг... генерал..."
взрослая девушка, барышня уже, как в старину говорили, а ведет себя...
Непонятно ведет: то тир, лошади да мотоцикл, то танцульки до зари,
лейтенанты с ведерными букетами, серенады под окнами да письма в стихах.
ведь у него семья, Женечка. Разве ж можно?
Красного Знамени, за финскую -- Звездочку. И мать чувствовала, что Женька
избегает этих разговоров не просто так. Чувствовала и боялась...
после гибели родных. Подобрал, защитил, пригрел и не то, чтобы
воспользовался беззащитностью -- прилепил ее к себе. Тогда нужна была ей эта
опора, нужно было приткнуться, выплакаться, пожаловаться, приласкаться и
снова найти себя в этом грозном военном мире. Все было как надо, -- Женька
не расстраивалась. Она вообще никогда не расстраивалась. Она верила в себя и
сейчас, уводя немцев от Осяниной, ни на мгновение не сомневалась, что все
окончится благополучно.
глупо, так несуразно и неправдоподобно было умирать в девятнадцать лет.
переждать и, может быть, уйти. Но она стреляла, пока были патроны. Стреляла
лежа, уже не пытаясь убегать, потому что вместе с кровью уходили и силы. И
немцы добили ее в упор, а потом долго смотрели на ее гордое и прекрасное
лицо...
14
трудно. Пока боли почти не было, только все сильнее пекло в животе и
хотелось пить. Но пить было нельзя, и Рита просто мочила в лужице тряпочку и
прикладывала к губам.
тому времени еще стреляли, но вскоре все вдруг затихло, и Рита заплакала.
Плакала беззвучно, без вздохов, просто по лицу текли слезы: она поняла, что
Женьки больше нет...
сейчас перед ней, с чем нужно было разобраться, к чему следовало
подготовиться. Холодная черная бездна распахивалась у ее ног, и Рита
мужественно и сурово смотрела в нее.
думала о том, что было куда важнее, чем она сама. Сын ее оставался сиротой,
оставался совсем один на руках у болезненной матери, и Рита гадала сейчас,
Черепнин Владимир
Максимов Альберт
Лукьяненко Сергей
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Прозоров Александр