падала от него, когда во сне я гулял с ним всю ночь по саду.
ГЛАВА VII
потрясен, когда внезапно стих шум и гам в классной комнате при появлении
мистера Крикла, который вошел после завтрака и остановился у порога, озирая
нас, словно великан в сказке, обозревающий своих пленников.
рявкать: "Молчать!" - ученики и без того застыли, безгласные и недвижимые.
следующее:
к тому, что вы будете делать в этом новом полугодии. Советую вам со всем
рвением приступить к урокам, потому что я со всем рвением приступаю к
наказаниям. Я не стану делать никаких поблажек. Напрасно вы будете
почесывать да потирать спину - все равно вам не удастся стереть следы моих
ударов. А теперь за работу!
комнаты, мистер Крикл подошел ко мне и сказал, что если я горазд кусаться,
то и он на это дело мастер. Затем он помахал тростью и спросил, что я думаю
насчет такого зуба? Что это, клык? Или коренной зуб? Достаточно ли острый?
Может он укусить? Может, а? При каждом вопросе он ударял меня тростью так,
что я корчился от боли. И очень скоро я получил (по словам Стирфорта) права
гражданства в Сэлем-Хаусе, а заодно, столь же скоро, залился слезами.
мистер Крикл обходил классную комнату, такие знаки внимания получило
большинство учеников (в особенности младших). Добрая половина мальчиков
корчилась и заливалась слезами, прежде чем начались уроки, а сколько их
корчилось и заливалось слезами, прежде чем уроки кончились, право, я не
решаюсь припомнить, опасаясь, как бы меня не обвинили в преувеличении.
любил ее мистер Крикл. Он бил мальчиков с таким наслаждением, словно утолял
волчий голод. Я уверен, что особенно неравнодушен был он к толстощеким
ученикам; такой мальчик казался ему чрезвычайно лакомым, и он не находил
себе места, если не принимался лупцевать его с самого утра. У меня были
пухлые щеки - следовательно, кому же и знать, как не мне! Теперь, когда я
думаю об этом человеке, кровь закипает в моих жилах от негодования, которое
- я уверен - я испытал бы даже, если бы знал о нем только понаслышке и
никогда не был в его власти. Кровь закипает у меня в жилах, ибо я знаю, что
это невежественное животное имело столько же прав на то великое доверие,
какое ему оказали, сколько на пост генерал-адмирала и главнокомандующего.
Вполне вероятно, что на том и на другом посту он принес бы куда меньше зла!
пресмыкались мы перед ним! "Хороша заря жизни, - думаю я, оглядываясь назад,
- ползать и унижаться перед человеком с такими наклонностями и
притязаниями!"
его взглядом, пока он разлиновывает тетрадку по арифметике для другой
жертвы, которая, пытаясь утишить боль, обвязывает носовым платком пальцы,
только что исхлестанные той же линейкой. Дела у меня много. Нет, не от
безделья я слежу за взглядом мистера Крикла, этот взгляд болезненно
притягивает меня, и я мучительно хочу знать, что будет дальше и мне ли
придет черед страдать или кому-нибудь другому. Мальчуганы, сидящие за мной,
следят за его взглядом с таким же томлением. Мне кажется, он это знает, хотя
притворяется, будто не обращает на нас никакого внимания. Он зверски кривит
рот, разлиновывая тетрадь, но вот он искоса поглядывает на нас, а мы все
склоняемся над учебниками и дрожим. Еще секунда - и мы снова впиваемся в
него глазами. Злосчастный преступник, сделавший ошибку в упражнении,
приближается к нему по его команде. Преступник, заикаясь, бормочет что-то в
свою защиту и уверяет, что завтра исправится. Мистер Крикл, прежде чем
прибить его, издевается над ним, а мы смеемся, несчастные собачонки, мы
смеемся, бледные как полотно, и душа у нас уходит в пятки.
жужжание, словно вокруг меня не ученики, а навозные мухи. Смутно ощущаю
тяжесть в желудке от застывшего говяжьего жира (обедали мы часа два назад),
и голова у меня налита свинцом. Я отдал бы весь мир за то, чтобы поспать. Я
сижу, не отрывая глаз от мистера Крикла, и моргаю, как сова, а когда дремота
на миг одолевает меня, я все-таки вижу, будто сквозь туман, как он
разлиновывает тетрадки... Но тут он подкрадывается ко мне сзади и побуждает
увидеть его ясней, оставляя у меня на спине багровую полосу.
хотя я его не вижу. Окно неподалеку, за которым, как мне известно, он сейчас
обедает, заменяет мне его, и я не спускаю глаз с окна. Если его лицо
показывается за стеклом, на моем лице появляется выражение покорное и
умоляющее. Если он смотрит в окно, самый храбрый мальчуган (за исключением
Стирфорта), только что оравший во все горло, умолкает и погружается в
раздумье. Однажды Трэдлс (самый злополучный мальчик в мире) нечаянно разбил
это окно мячом. Я и теперь содрогаюсь и с ужасом вижу, как это произошло и
как мяч угодил в священную голову мистера Крикла.
руки его и ноги походили на немецкие сосиски или на рулет с вареньем, он был
самым веселым и самым несчастным из учеников. Он всегда был излупцован
тростью: мне кажется, его лупцевали ежедневно в течение всего полугодия, -
за исключением только одного понедельника (в тот понедельник занятий не
было), когда ему попало линейкой по обеим рукам, - и он все время собирался
писать об этом своему дяде, но так и не написал. Опустив голову на парту и
посидев некоторое время, он слова приободрялся, начинал смеяться и рисовал
на своей грифельной доске скелеты, хотя на глазах у него еще стояли слезы.
Сперва я недоумевал, какое утешение находит Трэдлс в рисовании скелетов, и
некоторое время взирал на него, как на своего рода отшельника, который
напоминает себе этими символами бренности о том, что лупцовка палкой не
может продолжаться вечно. Впрочем, вероятно, он их рисовал просто потому,
что это было легко и они не нуждались ни в какой отделке.
учеников стоять друг за друга. За это ему неоднократно приходилось
расплачиваться, в частности - однажды, когда Стирфорт расхохотался в церкви,
а бидл * заподозрил Трэдлса и вывел его вон. Как теперь, вижу его,
шествующего под стражей и сопровождаемого презрительными взглядами прихожан.
Он так и не выдал истинного виновника, хотя жестоко пострадал за это на
следующий день и просидел в заключении так долго, что вышел оттуда с целым
кладбищем скелетов, кишма кишевших в его латинском словаре. Но награду он
получил. Стирфорт сказал, что он совсем не ябеда, и мы все сочли эти слова
высшей похвалой. Что касается меня, то я готов был пойти на все, только бы
заслужить такое отличие (хотя был гораздо моложе Трэдлса и отнюдь не так
смел, как он).
это зрелище было одно из самых знаменательных в моей жизни. В моих глазах
мисс Крикл не могла равняться красотою с малюткой Эмли и я не был в нее
влюблен (на это я не осмеливался); но мне она казалась замечательно
миловидной леди, никем не превзойденной в деликатности обращения. Когда
Стирфорт в белых брюках нес ее зонтик, я гордился знакомством с ним и был
убежден, что она не может не обожать его всем сердцем. Мистер Шарп и мистер
Мелл тоже были значительными особами, но Стирфорт затмевал их, как солнце
затмевает звезды,
другом, так как никто не смел задевать того, кого он почтил своим
расположением. Он не мог, - да и не пытался, - защитить меня от мистера
Крикла, обращавшегося со мной весьма сурово, но когда тот бывал более
жесток, чем обычно, Стирфорт говорил, что мне не хватает его смелости и что
он, Стирфорт, ни в коем случае не потерпел бы такого обращения; этим он
хотел подбодрить меня, за что я был ему очень благодарен. Жестокость мистера
Крикла имела, впрочем, одно хорошее для меня последствие - единственное,
насколько я могу припомнить. Он нашел, что мой плакат мешает ему, когда он,
разгуливая позади моей парты, собирается огреть меня тростью по спине, а
потому плакат скоро был снят, и больше я его не видел.
преисполнив меня гордостью и удовлетворением, хотя он и повлек за собой
некоторые неудобства. Однажды, когда он почтил меня беседой на площадке для
игр, я, между прочим, сказал, что кто-то или что-то - теперь уже не помню,
что именно, - напоминает кого-то или что-то в "Перегрине Пикле". Он
промолчал, но вечером, когда мы ложились спать, спросил, есть ли у меня эта
книга.
книги, упомянутые мною выше.
хорошо.
могу сразу заснуть, а по утрам всегда просыпаюсь слишком рано. Рассказывай
все книги по очереди, одну за другой. Это будет точь-в-точь, как в "Тысяче и
одной ночи".
вечер мы приступили к делу. Какие опустошения я произвел в произведениях
любимых мной писателей, пересказывая их по-своему, определить я не могу да,
признаться, и не хотел бы этого знать; но у меня была глубокая вера в то,
что я рассказывал, а рассказывал я, как мне кажется, с воодушевлением и
безыскусственно, и эти качества скрашивали многое.
Земляной Андрей
Каргалов Вадим
Трубников Александр
Орлов Алекс
Журавлев Владимир
Апраксина Татьяна