в тазу с водой, он слегка отжал их и обмотал себе голову, да так нескладно,
что на него стало страшно смотреть; затем, усевшись за стол, сказал:
Страйвер, разбирая бумаги.
шакал, усевшись напротив, разложил свои бумаги на столе с другой стороны;
бутылки и стаканы стояли наготове тут же у него под рукой. Оба они то и дело
прикладывались к угощению, однако каждый по-своему: лев отхлебывал не спеша,
со смаком, развалившись на кушетке, засунув руки за пояс, поглядывая на
горящий камин, а иной раз пробегая глазами какую-нибудь записочку для
памяти; тогда как шакал, свирепо сдвинув брови, сосредоточив все свое
внимание, так впился в работу, что глаза его не двигались, когда рука
тянулась к стакану, и случалось, что ему приходилось несколько секунд шарить
по столу, прежде чем он мог нащупать стакан и поднести его к губам. Раза
два, три он, по-видимому, натыкался на такую неразбериху в деле, что
срывался с места и бежал снова мочить полотенца. Из этих паломничеств к
кувшину и тазу он всякий раз возвращался в новом невообразимом головном
уборе, и это производило тем более дикое впечатление, что лицо его сохраняло
все то же мучительно сосредоточенное выражение. Наконец шакал приготовил
своему льву изрядную порцию свежанины и стал подавать ему кусок за куском.
Лев жевал осторожно и тщательно, время от времени делая какие-то выборки и
заметки, а шакал помогал ему и в этом. Когда все, наконец, было прожевано и
проглочено, лев опять улегся на диван и, сложив руки на животе, погрузился в
размышления. А шакал, промочив горло и заново оснастив голову мокрыми
полотенцами, принялся готовить второе блюдо; потом он опять кусок за куском
стал подносить его льву, и когда со всем этим, наконец, было покончено, часы
пробили три.
стаканчику пунша.
потянулся, мрачно зевнул и налил стаканы.
показаний. Каждую мелочь продумал, да как трезво!
чувствах? Ну-ка хлебни еще пуншу, это тебя успокоит,
Страйвер, поглядывая на Картона, и задумчиво покачал головой, словно
представляя себе рядом с теперешним того, прежнего Картона. - Сидни-Волчок,
- крутится весело, звенит, а через минуту, гляди, выдохся и на бок валится.
чертовски везет. И тогда уж, бывало, другим пишу сочинения, а к своему рук
не приложу.
нему с таким решительным видом, как будто камин, куда тот глядел, был
наковальней, где ковались стойкие усилия, и единственное доброе дело,
которое можно было сделать для Сидни Картона, это пихнуть его туда. - Плохо,
что так повелось, и так оно у тебя и всегда было. Нет того, чтобы поставить
перед собой цель и добиваться своего. Погляди на меня.
повеселел немного. - Кому-кому, а уж тебе-то, право, не к лицу мораль
разводить.
обязан возможностью делать то, что я теперь делаю?
эту тему ораторствовать! Ты что захотел сделать - то и делаешь. Ты всегда
был в первых рядах, а я всегда плелся позади.
там.
и родился, - сказал Картон, расхохотавшись.
ты всегда пробирался в первые ряды, а я тащился позади. Даже когда мы с
тобой студентами были в Латинском квартале * в Париже и долбили французские
вокабулы и французское право, и всякие крохи прочей французской учености, от
которой нам с тобой было немного проку, ты всегда ухитрялся пробраться
куда-то, а я никуда не мог попасть.
вперед, пробивался, толкал, нажимал, что за тобой никак нельзя было
угнаться, ну, я никуда и не лез, сидел себе смирно. Однако какая это тоска
смертная - сидеть на рассвете и вспоминать прошлое! Не найдется ли у тебя
какой-нибудь другой пищи для размышлений мне на дорогу?
за здоровье хорошенькой свидетельницы. Это более аппетитная пища, не правда
ли?
тучи.
Хватит с меня свидетелей на весь сегодняшний день да еще и на ночь. Какая
такая хорошенькая свидетельница?
ценители красоты! Кукла желтоволосая, и все.
сверлящего взгляда и медленно потирая свои багровые щеки, - мне ведь даже
показалось, что ты проникся участием к этой желтоволосой кукле, ты довольно
быстро заметил, когда с ней что-то случилось, с этой желтоволосой куклой!
хлопается в обморок, кукла она или не кукла, - как же этого не заметить? Для
этого подзорной трубы не надо. Выпить я с тобой выпью, но вот насчет того,
что она красотка, извини, не могу согласиться... И больше ни капли, хватит!
Домой, спать!
лестнице, день уже тускло посматривал в грязные, немытые окна. Картон вышел
на улицу, и на него пахнуло холодом и уныньем. Серое небо нависло тяжелыми
тучами; река катилась темная, свинцовая, и город казался вымершей пустыней.
Ветер налетал мелкими порывами, взвивал редкие облачка пыли, и они
клубились, клубились в воздухе словно предвестники надвигающейся неизвестно
откуда песчаной бури, которая собирается засыпать весь город.
показывающей ему его собственное опустошение, Картон остановился у парапета,
глядя на спящий город, и вдруг перед глазами его вырос сияющий мираж, мираж
благородного честолюбия, стойкости и самоотречения. В чудесном городе этого
сказочного виденья высились воздушные террасы, откуда на него смотрели гении
и грации, в цветущих садах зрели плоды жизни и били, сверкая, светлые ключи
надежд. Миг - и виденье исчезло. Свернув в темный двор, похожий на каменный
колодец, он поднялся к себе наверх, под самую крышу, бросился, не
раздеваясь, на убогую кровать и уткнулся лицом в подушку; и она тотчас же
стала мокрой от его бессильных слез.
что может быть печальнее, нежели человек с богатыми дарованьями и
благородными чувствами, который не сумел найти им настоящее применение, не
сумел помочь себе, позаботиться о счастье своем, побороть обуявший его
порок, а покорно предался ему на свою погибель.
от площади Сохо. Однажды после полудня в погожий воскресный день, спустя
четыре месяца после описанного нами суда по делу об измене, когда все это
уже давно изгладилось из памяти людской и потонуло в волнах забвения, мистер
Джарвис Лорри шел не спеша по солнечной улице, направляясь из Клеркенуэла,
где он жил, к доктору Манетту обедать. Мистер Лорри, который в своем деловом
усердии ото всего отгораживался делами, в конце концов подружился с
доктором, и мирный домик на углу тихой улочки стал для него солнечной
стороной его жизни.
путешествия в Сохо были три повода, которые уже стали для него чем-то
привычным. Во-первых, если в воскресенье стояла хорошая погода, он до обеда
шел погулять с доктором и Люси; во-вторых, если погода, наоборот, не
располагала к прогулке, он привык коротать с ними время в качестве друга
дома, беседовать, читать, смотреть в окно, - словом, проводить с ними весь
воскресный день; и, наконец, в-третьих, случалось, что ему иной раз нужно
было разрешить кой-какие вопросы и сомнения, и он, зная распорядок дня в
Прозоров Александр
Громыко Ольга
Конан-Дойль Артур
Пехов Алексей
Никитин Юрий
Шилова Юлия