хозяйка снова заглянула туда, чтобы узнать, что ему будет угодно. Заказав
себе ужин и стараясь всячески поддержать "интересы ее заведения" своим
выбором, он попросил ее на несколько минут остаться с ним.
выходит, что Бертрам потерял сына, когда тому исполнилось пять лет.
идут да пересуды, и каждый, у огня сидючи, свое рассказывает, вроде как и мы
все сегодня. Но мальчик действительно пропал, когда ему пять годиков минуло,
как ваша милость изволили сказать, а леди в то время была в положении, и
когда ей об этом проговорились, она, бедная, не выдержала и в ту же ночь
преставилась. Да и лэрду с тех пор уж не жизнь была, он на все рукой махнул;
правда, когда мисс Люси подросла, она попробовала в доме порядок навести, но
только что она могла, бедняжка, сделать? А теперь вот они и без дома и без
земли остались.
пропал?
"хорошо помнит, когда это было", и привела несколько дат, по которым можно
было установить, что это было в начале ноября 17., года.
Мак-Кэндлиш знак не уходить.
заплатит. Боже мой, да что же это я говорю, - не завтра, завтра ведь
воскресенье, а в понедельник, в первый будний день. И мебель вся и все
домашние вещи туда же пойдут. У нас тут все думают, что просто стыдно сейчас
с продажей спешить, когда в Шотландии из-за этой проклятой американской
войны ни у кого денег нет, и кое-кто на этом деле поживится. Черти
проклятые, прости господи! - негодующе воскликнула добрая женщина, которая
никак не могла примириться с этой вопиющей несправедливостью.
замке Элленгауэн.
это судом уполномочен. Может быть, вашей милости угодно будет его повидать,
так он как раз сейчас здесь; да он вам и о пропаже мальчика потолковее, чем
кто другой, расскажет, потому как я слыхала, сам шериф, его прямой
начальник, в свое время как следует над этим делом потрудился.
приглашает к себе поужинать, и пусть он все эти бумаги с собой захватит.
Только, пожалуйста, сударыня, никому об этом ни слова не говорите.
земля вашей милости досталась (туг она сделала ему реверанс) или другому
какому-нибудь джентльмену, который, как и вы, за свою страну воевал (еще
один реверанс), если уж старым владельцам эти места покинуть придется (тут
она вздохнула); только бы не досталась она этому подлому мошеннику Глоссину,
который на несчастье ближнего богатство себе сколотить хочет. Ну а теперь я,
пожалуй, оденусь, обуюсь да схожу к мистеру Мак-Морлану, он сейчас дома, а
это отсюда рукой подать.
скажите моему слуге, чтобы он мне портфель сюда принес.
столом, разложив на нем свои бумаги. Пока он пишет, мы имеем возможность
заглянуть ему через плечо и охотно поделимся с нашим читателем тем, что мы
прочли. Письмо было адресовано: Уэстморленд, Ландбрейтвейт, Мервинхолл,
Артуру Мервину, эсквайру. Полковник описывал в нем свое путешествие, после
того как они расстались, а потом продолжал так:
поддавался грусти? Неужели ты думаешь, что после всех сражений, плена и
других ударов судьбы, которые постигли меня за эти двадцать пять лет, я могу
быть по-прежнему тем веселым и беззаботным Гаем Мэннерингом, который
карабкался с тобою на вершину Скиддо и охотился на Кросфеле? И если ты,
который все это время был счастлив, окружен семьей и совсем почти не
изменился, если ты легко шагаешь по жизни и такими ясными глазами глядишь в
будущее, то все это оттого, что здоровье и нераздельно с ним связанный
спокойный характер счастливо сочетались у тебя с ровным и безмятежным
течением жизни. А на моем жизненном пути были одни только трудности,
колебания и ошибки. С самого детства я стал игрушкой в руках случая, и, хотя
ветром меня и часто относило в тихую гавань, это редко бывала та гавань, к
которой стремился сам кормчий. Позволь же мне напомнить тебе хотя бы в
нескольких словах, как нелепо и странно сложилась моя юность и сколько горя
мне пришлось испытать потом, уже в зрелые годы.
произошло. Хорошего, правда, было тоже мало, но как-никак все было вполне
сносно. Отец мой, старший представитель древнего, но обедневшего рода,
умирая, оставил меня почти ни с чем, если не считать своего благородного
имени, и доверил меня попечению своих более удачливых братьев. Они так меня
любили, что готовы были ссориться из-за меня. Мой дядя-епископ хотел сделать
из меня священника и предлагал мне приход; другой дядя, который был купцом,
хотел засадить меня в контору, собираясь в дальнейшем сделать меня
участником фирмы "Мэннеринг и Маршал" на Ломбард-стрит. Так вот, очутившись
между двух стульев, или, пожалуй, двух мягких, богатых и удобных кресел -
креслом богословия и креслом коммерции, я не сумел усидеть ни на одном из
них, и кончилось тем, что я окатился на драгунское седло. Но это не все:
епископ хотел женить меня на своей племяннице и наследнице линкольнского
декана, дядя-коммерсант, близко знавший крупного виноторговца старика
Слотерна, который мог мойдоры мешками считать и разжигать трубку банковыми
билетами, прочил меня ему в зятья, а я вот ухитрился выскочить из той и
другой петли и женился на бедной-пребедной девушке, Софии Уэлвуд.
своим полком, меня удовлетворяла. Да, так оно и было на самом деле. Ты
напомнишь мне и о том, что если я и не оправдал ожиданий моих опекунов, я,
однако, нимало не навлек на себя их недовольства и что епископ, умирая,
завещал мне свое благословение, свои рукописные проповеди и весьма
примечательный портфель с портретами знаменитейших богословов английской
церкви, а другой дядя, сэр Пол Мэннеринг, оставил мне все свое огромное
состояние. Но все это ничего не значит; на душе у меня лежит тяжелый камень,
и тяжесть эту я, должно быть, унесу с собою, в могилу; эта горечь отравляет
мне всю жизнь. Сейчас я расскажу об этом подробнее. Когда я был у тебя в
гостях, у меня не хватило мужества рассказать тебе все до конца. Вообще-то
говоря, ты, наверно, слышал об этом уже много раз, и, может быть, даже с
некоторыми подробностями, далеко не всегда, впрочем, соответствующими
действительности. Поэтому я сейчас не стану ничего замалчивать, с тем чтобы
потом нам никогда уже не возвращаться ни к самому событию, ни к тому чувству
безысходной грусти, которое оно оставило во мне.
невинна, как и весела, но несчастье нам принесло именно то, что она была так
же весела, как невинна. А на мой характер повлияли заброшенные мною потом
занятия наукой и привычка к длительному уединению; все это не слишком
подходило к моей новой должности командира полка в стране, где все полны
гостеприимства и где каждый обязан стать радушным хозяином, если хочет,
чтобы его считали джентльменом. Однажды, в тяжелый для нас период (ты
знаешь, как порою бывало трудно набирать в армию европейцев), некий молодой
человек по имени Браун, поступивший волонтером в наш полк, решил, что
военная деятельность ему более по сердцу, чем торговля, которой он занимался
прежде, и остался служить в полку. Надо отдать должное моей несчастной
жертве - поведением своим он каждый раз являл образцы благородства, и первая
офицерская вакансия по праву, конечно, должна была принадлежать ему. Я
уезжал на несколько недель в дальнюю экспедицию. Вернувшись, я увидел, что
этот молодой человек принят в моем доме и стал постоянным спутником моей
жены и дочери в их прогулках. Мне это по многим причинам не нравилось, хоть
и манеры его и поведение были сбвершенно безупречны. По правде говоря, я,
пожалуй, и примирился бы с тем, что он так запросто бывал в моей семье, если
бы в дело не вмешалось другое лицо.
руки, ты поймешь, что было дальше, поймешь, какие чувства овладели мной;
поступки мои, слава богу, были не столь ужасны. У нас в полку был еще один
претендент на офицерскую должность. Он-то и обратил мое внимание на то, что
моя жена, как он выразился, кокетничала с этим молодым человеком. Честь
Софии ничем не была запятнана, но она была горда, и ревность моя настолько
ее задела, что она стала еще настойчивее приглашать его в наш дом, отлично
зная, как я неодобрительно к нему отношусь. У нас с Брауном была какая-то
скрытая неприязнь друг к другу. Раз или два он сделал попытку преодолеть
свое предвзятое отношение к нему, но я был настолько против него
Каменистый Артем
Корнев Павел
Самойлова Елена
Марко Джон
Перумов Ник
Журавлев Владимир